9 9 9 9

Канитель с разводом заставила меня отложить отплытие, и мрак еще одной Мировой Войны уже окутал земной шар, когда, после скучной зимы в Португалии, где я перенес воспаление легких, я наконец достиг берегов Америки. The mess of divorce had forced me to postpone sailing, and the gloom of another World War had already enveloped the globe when, after a dreary winter in Portugal, where I suffered from pneumonia, I finally reached the shores of America. В Нью-Йорке я охотно принял предлагаемую судьбой легкую службу: она заключалась главным образом в изобретении и редактировании парфюмерных объявлений. In New York I willingly accepted the light service offered by fate: it consisted chiefly in inventing and editing perfume advertisements. Я приветствовал ее поверхностный характер и псевдолитературный налет и занимался ею кое-как, когда вздумается. I welcomed its superficial nature and pseudo-literary patina and engaged with it in some way whenever I wanted to. С другой стороны, новый, военного времени, университет в Нью-Йорке уговаривал меня дописать мою сравнительную историю французской литературы. On the other hand, a new, wartime university in New York was urging me to finish my comparative history of French literature. Первый том занял у меня года два работы, причем я редкий день трудился меньше пятнадцати часов. The first volume took me two years of work, and I rarely labored less than fifteen hours a day. Оглядываясь на этот период, я вижу его аккуратно разделенным на просторный свет и узкую тень: свет относится к радостям изысканий в чертогах библиотек; тень – к пытке желаний, к бессоннице – словом, к тому, о чем я уже достаточно поговорил. Looking back on this period, I see it neatly divided into a spacious light and a narrow shadow: the light refers to the joys of exploration in the halls of libraries; the shadow to the torture of desire, to insomnia - in short, to what I have already talked enough about. Знакомый со мною читатель легко себе представит, как усердно, в пыльную жару, я высматривал – увы, всегда издали – нимфеток, играющих в Центральном Парке, и как мне были отвратительны декоративные, дезодоризованные секретарши и конторщицы, которыми один из шутников у нас в деле все старался меня прельстить. The reader familiar with me can easily imagine how assiduously, in the dusty heat, I used to look out - alas, always from a distance - for nymphets playing in Central Park, and how disgusted I was with the ornamental, deodorized secretaries and clerks with whom one of the jokers in our business kept trying to seduce me. Опустим все это. Гибельный упадок душевных сил привел меня в санаторию на полтора года; я вернулся к работе – и вскоре опять занемог. A ruinous decline in mental strength led me to a sanatorium for a year and a half; I returned to work - and soon again became ill.

Выздоровление могла обещать бодрая жизнь на вольном воздухе. A vigorous life in the open air could promise recovery. Любимый мой врач, очаровательный циник с короткой темной бородкой, познакомил меня со своим братом, который собирался вести экспедицию в приполярные области Канады. My favorite doctor, a charming cynic with a short dark beard, introduced me to his brother who was going to lead an expedition to the circumpolar regions of Canada. Я к ней был прикомандирован в качестве «наблюдателя за психическими реакциями». I was seconded to her as a "mental reaction observer". От времени до времени я делил (не очень, впрочем, успешно) с двумя молодыми ботаниками и старым плотником пухлявые прелести одной из наших специалисток по питанию, докторши Аниты Джонсон – которую вскоре услали на самолете восвояси, о чем вспоминаю с удовольствием. From time to time I shared (not very successfully, though) with two young botanists and an old carpenter the plump charms of one of our nutritionists, Dr. Anita Johnson - who was soon sent away on a plane, which I recall with pleasure. Цель экспедиции не представлялась мне ясно. Судя по многочисленности метеорологов, участвовавших в ней, можно было подумать, что мы прослеживаем к его берлоге (где-то, по-видимому, на Острове Принца Уэльского) блуждающий и шаткий северный магнитный полюс. Judging by the multitude of meteorologists involved, one would have thought we were tracing the wandering and wobbly north magnetic pole to its lair (somewhere, apparently, on Prince of Wales Island). Одна из групп основала с помощью канадцев метеорологическую станцию на Пьеровой Стрелке в Мельвильском Зунде. One group established a weather station at Pierre's Arrowhead in Melville Sound with the help of the Canadians. Другая, тоже заблуждавшаяся группа собирала планктон. Another, also misguided group was collecting plankton. Третья изучала связь между туберкулезом и тундрой. A third studied the relationship between tuberculosis and the tundra. Берт, фильмовой фотограф, очень неуверенный в себе тип, вместе с которым меня заставляли одно время усиленно заниматься физическим трудом (у него, как и у меня, были психические нелады), уверял, что «большие люди» в нашей экспедиции, настоящие ее руководители, которых мы никогда не видали, имели целью проверить влияние климатического потепления на мех полярной лисы. Bert, a film photographer, a very insecure type, with whom I was forced to do a lot of physical labor at one time (he, like me, had mental problems), assured me that the "big men" on our expedition, the real leaders of the expedition, whom we had never seen, were there to test the effects of climate warming on the fur of the polar fox.

Мы жили в разборных избах среди докембрийского гранитного мира. We lived in collapsible huts amidst a Precambrian granite world. У нас была уйма припасов – комплект «Reader's Digest», мешалка для мороженого, химические клозеты, колпаки из цветной бумаги, чтобы справлять Рождество. We had plenty of supplies - Reader's Digest kit, ice cream churn, chemical clozers, colored paper hats to celebrate Christmas. Я удивительно хорошо поправился, несмотря на неописуемую пустоту и скуку жизни. I recovered remarkably well, despite the indescribable emptiness and boredom of life. Окруженный унылой растительностью Арктики – мелким ивняком, лишайниками, – пронизанный и, как полагаю, прочищенный свистящим ветром, я сидел, бывало, на круглом камне, под совершенно прозрачным небом (сквозь которое, однако, не просвечивало ничего важного) и чувствовал себя до странности отчужденным от своего «я». Surrounded by the dreary vegetation of the Arctic - small willow trees, lichens - penetrated and, I suppose, cleared by the whistling wind, I used to sit on a round stone, under a completely transparent sky (through which, however, nothing important shone through) and feel strangely alienated from my own self. Упитанные, лоснистые маленькие эскимоски с личиками морских свинок, рыбным запахом и отталкивающей вороньей чернотой прямых волос, возбуждали во мне даже меньше вожделения, чем Джонсон. The well-fed, glossy little Eskimos, with their guinea-pig faces, fishy odor, and repulsive raven blackness of straight hair, aroused even less lust in me than Johnson. Нимфетки не водятся в арктических областях.

Я предоставил более знающим людям анализировать дрейфование льдов, друмлины, гремлины, кремлины, и некоторое время пытался записывать то, что я простодушно принимал за «психические реакции» (я заметил, например, что при полночном солнце сновидения бывают ярко окрашены, что подтвердил мой друг фотограф). I left it to more knowledgeable people to analyze ice drifting, drumlins, gremlins, cremlins, and for a while I tried to record what I simple-mindedly took to be "psychic reactions" (I noticed, for example, that dreams are brightly colored in the midnight sun, which my photographer friend confirmed). Кроме того, мне полагалось допрашивать разных своих товарищей о множестве предметов, каковы: ностальгия, боязнь неизвестных зверей, гастрономические и половые мечтания, любимые развлечения, любимые радиопрограммы, изменения в образе мыслей и так далее. In addition, I was supposed to interrogate my various companions about a multitude of subjects, such as: nostalgia, fear of unknown beasts, gastronomic and sexual reveries, favorite entertainments, favorite radio programs, changes in thought patterns, and so on. Всем это так приелось, что я бросил – и только в конце моей двадцатимесячной «приполярной каторги» (как шутливо выразился один из ботаников) настрочил сплошь выдуманный и очень красочный рапорт; любопытный читатель найдет его напечатанным в «Annals of Adult Psychophysics» за 1945 или 1946 год, а также в выпуске «Arctic Explorations», посвященном нашей экспедиции – которая, замечу в заключение, не имела в действительности никакого отношения к медным залежам на Острове Виктории и тому подобным пустякам, как мне впоследствии удалось узнать от моего благодушного врача, ибо настоящая цель экспедиции была, как говорится, «секретного» порядка, и посему позволю себе только добавить, что в чем бы цель ни была, она была полностью достигнута. Everyone was so bored with it that I gave it up - and only at the end of my twenty-month "polar servitude" (as one of the botanists jokingly put it) I wrote a completely fictitious and very colorful report; The curious reader will find it printed in the Annals of Adult Psychophysics for 1945 or 1946, as well as in the issue of Arctic Explorations devoted to our expedition - which, I will conclude, had nothing to do with copper deposits on Victoria Island or any such trivia, for the real object of the expedition was, as they say, of a "secret" nature, and therefore I will only add that whatever the object was, it was fully accomplished.

Читатель узнает с сожалением, что вскоре по моем возвращении в цивилизованный мир мне пришлось снова бороться с помрачением рассудка (если только это жестокое определение применимо к меланхолии и чувству невыносимого томления). The reader will know with regret that soon after my return to the civilized world I had to struggle again with obscurity (if only this cruel definition applies to melancholy and feelings of unbearable longing). Окончательным выздоровлением я обязан открытию, сделанному мной во время лечения в очень дорогой санатории. I owe my final recovery to a discovery I made while being treated at a very expensive sanitarium. Я открыл неисчерпаемый источник здоровой потехи в том, чтобы разыгрывать психиатров, хитро поддакивая им, никогда не давая им заметить, что знаешь все их профессиональные штуки, придумывая им в угоду вещие сны в чистоклассическом стиле (которые заставляли их самих, вымогателей снов, видеть сны и по ночам просыпаться с криком), дразня их подложными воспоминаниями о будто бы подсмотренных «исконных сценах» родительского сожительства и не позволяя им даже отдаленно догадываться о действительной беде их пациента. I discovered an inexhaustible source of healthy amusement in pranking psychiatrists by slyly giving them the benefit of the doubt, never letting them know that you know all their professional stuff, making up pure-classical-style prophetic dreams to please them (which made them themselves, dream extortionists to dream and wake up screaming at night), taunting them with fake memories of allegedly witnessed "primordial scenes" of parental cohabitation, and not letting them even remotely guess at their patient's real distress. Подкупив сестру, я получил доступ к архивам лечебницы и там нашел, не без смеха, фишки, обзывавшие меня «потенциальным гомосексуалистом» и «абсолютным импотентом». After bribing my sister, I gained access to the hospital's archives and there I found, not without laughter, chips calling me a "potential homosexual" and "totally impotent." Эта забава мне так нравилась, и действие ее на меня было столь благотворным, что я остался лишний месяц после выздоровления (причем чудно спал и ел с аппетитом школьницы). I enjoyed this amusement so much, and its effect on me was so beneficial, that I stayed an extra month after recovery (and slept wonderfully and ate with the appetite of a schoolgirl). А после этого я еще прикинул недельку единственно ради того, чтобы иметь удовольствие потягаться с могучим новым профессором из «перемещенных лиц», или Ди-Пи (от «Дементии Прекокс»), очень знаменитым, который славился тем, что умел заставить больного поверить, что тот был свидетелем собственного зачатия. And after that, I also made up another week solely for the pleasure of having the pleasure of rubbing shoulders with the mighty new professor of the "displaced persons," or D.P. (from "Dementia Precox"), a very famous one, who was famous for being able to make a patient believe that he had witnessed his own conception.