8 8 8 8

Хоть я говорил себе, что мне всего лишь нужно сублимированное pot-au-feu и живые ножны, однако то, что мне нравилось в Валерии, это была ее имперсонация маленькой девочки. Though I told myself that all I needed was a sublimated pot-au-feu and a living sheath, yet what I loved about Valerie was her impersonation of a little girl. Она прикидывалась малюткой не потому, что раскусила мою тайну: таков был просто ее собственный стиль – и я попался. It wasn't because she'd figured out my secret: it was just her own style, and I was caught. На самом деле этой девочке было по крайней мере под тридцать (никогда я не мог установить ее точный возраст, ибо даже ее паспорт лгал), и она давно уже рассталась со своей девственностью при обстоятельствах, менявшихся по настроению ее памяти. In fact, this girl was at least in her thirties (I could never ascertain her exact age, for even her passport lied), and had long since parted with her virginity under circumstances that changed according to the mood of her memory. Я же, со своей стороны, был наивен, как только может быть наивен человек с сексуальным изъяном. I, for my part, was naive, as only a sexually flawed person can be. Она казалась какой-то пушистой и резвой, одевалась à la gamine, щедро показывала гладкие ноги, умела подчеркнуть белизну подъема ступни черным бархатом туфельки, и надувала губки, и переливалась ямочками, и кружилась в тирольской юбке, и встряхивала короткими белокурыми волосами самым что ни на есть трафаретным образом. She seemed somehow fluffy and frisky, dressed à la gamine, generously showed her smooth legs, was able to emphasize the whiteness of the rise of the foot with the black velvet of the shoe, and pouted her lips, and shimmered with dimples, and twirled in a Tyrolean skirt, and shook her short blond hair in the most stencil-like way.

После краткого обряда в ратуше я привез ее на новую квартиру и несколько удивил ее тем, что до начала каких-либо нежностей заставил ее переодеться в простую детскую ночную сорочку, которую мне удалось украсть из платяного шкафа в сиротском доме. After a brief ceremony at the town hall, I brought her to her new apartment and somewhat surprised her by making her change into a simple child's nightgown, which I had managed to steal from the closet at the orphanage, before any tenderness began. Брачная ночь выдалась довольно забавная, и моими стараньями дура моя к утру была в истерике. The wedding night was pretty funny, and by my efforts my fool was hysterical by morning. Но действительность скоро взяла верх. But reality soon took over. Обелокуренный локон выявил свой чернявый корешок; пушок превратился в колючки на бритой голени; подвижный влажный рот, как я его ни набивал любовью, обнаружил свое мизерное сходство с соответствующей частью на заветном портрете ее жабоподобной покойной матушки; и вскоре, вместо бледного уличного подростка, у Гумберта Гумберта оказалась на руках большая, дебелая, коротконогая, грудастая и совершенно безмозглая баба. The white-smoked curl revealed its blackened stub; the fuzz turned to thorns on the shaved shin; the agile moist mouth, no matter how lovingly I stuffed it, revealed its paltry resemblance to the corresponding part in the cherished portrait of her toad-like late mother; and soon, instead of a pale street teenager, Humbert Humbert had in his arms a large, pale, short-legged, busty, and utterly brainless woman.

Это положение длилось с 1935-го года по 1939-ый. This provision lasted from 1935 through 1939. Единственным достоинством Валерии была кротость, и как ни странно, от этого было уютно в нашей убогой квартирке: две комнатки, дымный вид в одном окне, кирпичная стена в другом, крохотная кухня, башмачной формы ванна, в которой я чувствовал себя Маратом, даром что не было белошеей девочки, чтобы меня заколоть. Valeria's only virtue was meekness, and strangely enough, it made our shabby apartment cozy: two rooms, a smoky view in one window, a brick wall in the other, a tiny kitchen, a shoe-shaped bathtub in which I felt like Marat, except that there was no white-necked girl to stab me. Мы провели с женой немало безмятежных вечеров – она, углубившись в свой «Paris Soir», я, работая за валким столиком. My wife and I spent quite a few serene evenings - she, deep into her Paris Soir, me, working at a wobbly table. Мы посещали кино, велодром, боксовые состязания. We attended movies, the velodrome, boxing matches. К ее пресной плоти я обращался лишь изредка, только в минуты крайней нужды, крайнего отчаяния. To her bland flesh I turned only rarely, only in moments of dire need, of extreme desperation. У бакалейщика по ту сторону улицы была маленькая дочка, тень которой сводила меня с ума; впрочем, с помощью Валерии, я все же находил некоторые законные исходы из моей фантастической беды. The grocer across the street had a little daughter whose shadow was driving me crazy; however, with Valerie's help, I did find some legitimate outcomes to my fantasy misery. Что же касается домашнего стола, то мы без слов отставили pot-au-feu и питались главным образом в узком ресторанчике с одним длинным столом на rue Bonaparte, где общая скатерть была в винных пятнах и преобладал иностранный говор. As for the home table, we set aside pot-au-feu without a word, and ate chiefly in a narrow restaurant with one long table on the rue Bonaparte, where the common tablecloth was in wine-stains and foreign talk prevailed. А в доме рядом антиквар выставил в загроможденной витрине великолепный, цветистый – зеленый, красный, золотой и чернильно-синий – старинный американский эстамп, на котором был паровоз с гигантской трубой, большими причудливыми фонарями и огромным скотосбрасывателем, увлекающий свои фиолетовые вагоны в грозовую степную ночь и примешивающий обильный, черный, искрами поблескивающий дым к косматым ее тучам. And in the house next door an antique dealer displayed in a cluttered showcase a splendid, colorful - green, red, gold, and ink-blue - old American print of a steam locomotive with a giant trumpet, big fancy lights, and a huge cattle-dump, drawing its purple cars into the stormy steppe night and adding copious, black, sparkling smoke to its shaggy clouds.

В них что-то блеснуло. Something gleamed in them. Летом 1939-го года умер мой американский дядюшка, оставив мне ежегодный доход в несколько тысяч долларов с условием, что перееду в Соединенные Штаты и займусь делами его фирмы. In the summer of 1939 my American uncle died, leaving me an annual income of several thousand dollars on the condition that I move to the United States and take over the affairs of his firm. Эта перспектива пришлась мне чрезвычайно по сердцу. This prospect appealed to my heart immensely. Я чувствовал, что моя жизнь нуждается в встряске. I felt like my life needed a shakeup. И было еще кое-что: молевые проединки появились в плюше супружеского уюта. And there was something else: mole projuncts appeared in the plush of marital coziness. Последнее время я замечал, что моя толстая Валерия как-то изменилась – выказывает странное беспокойство, иногда даже нечто вроде раздражения, а это шло вразрез с установленным характером персонажа, которого ей полагалось у меня играть. Lately I noticed that my fat Valerie somehow changed - shows a strange anxiety, sometimes even something like irritation, and this went against the established character of the character, which she was supposed to play at me. Когда я ее уведомил, что мы скоро поплывем в Нью-Йорк, она приуныла и задумалась. When I notified her that we would soon be sailing to New York, she huffed and pondered. Была докучная возня с ее документами. There was a pesky fumble with her paperwork. У нее оказался дурацкий Нансенский паспорт, и получению визы почему-то никак не способствовало швейцарское гражданство мужа. She had a stupid Nansen passport, and somehow her husband's Swiss citizenship didn't help her get a visa. Я объяснял необходимостью стояния в хвостах в префектуре и всякими другими неприятностями ее вялое и неотзывчивое настроение, на которое никак не действовали мои описания Америки, страны розовых детей и громадных деревьев, где жизнь будет настолько лучше, чем в скучном, сером Париже. I attributed the necessity of standing in the tails at the prefecture and all other troubles to her sluggish and unresponsive mood, on which my descriptions of America, the land of pink children and huge trees, where life would be so much better than in dull, gray Paris, had no effect whatsoever.

Однажды утром (ее бумаги были уже почти приведены в порядок) мы выходили из какого-то официального здания, как вдруг вижу, что переваливающаяся со мной рядом Валерия начинает энергично и безмолвно трясти своей болоночной головой. One morning (her papers were almost put in order) we were leaving some official building when suddenly I see that Valeria, who is shifting next to me, starts shaking her bologna head vigorously and silently. Сначала я на это не обращал никакого внимания, но затем спросил, почему ей, собственно, кажется, что там внутри что-то есть? I didn't pay any attention to it at first, but then I asked her why she actually thought there was something inside? Она ответила (перевожу с ее французского перевода какой-то славянской плоскости): «В моей жизни есть другой человек». She replied (translating from her French translation of some Slavic plane): "There is another man in my life.

Незачем говорить, что мужу не могут особенно понравиться такие слова. Needless to say, a husband can't particularly like those words. Меня, признаюсь, они ошеломили. I was, I confess, stunned by them. Прибить ее тут же на улице – как поступил бы честный мещанин – было нельзя. It was impossible to kill her in the street, as an honest burgher would have done. Годы затаенных страданий меня научили самообладанию сверхчеловеческому. Years of hidden suffering have taught me self-possession of a superhuman kind. Итак, я поскорее сел с ней в таксомотор, который уже некоторое время пригласительно полз вдоль панели, и в этом сравнительном уединении спокойно предложил ей объяснить свои дикие слова. So, I hastily got into the taxicab with her, which had been creeping invitingly along the panel for some time, and in this comparative solitude quietly offered her an explanation of her wild words. Меня душило растущее бешенство – о, не потому чтоб я испытывал какие-либо нежные чувства к балаганной фигуре, именуемой мадам Гумберт, но потому что никому, кроме меня, не полагалось разрешать проблемы законных и незаконных совокуплений, а тут Валерия, моя фарсовая супруга, нахально собралась располагать по своему усмотрению и моими удобствами и моею судьбой. I was choking with a growing rage-oh, not because I had any soft spot for the buffoonish figure called Madame Humbert, but because no one but me was supposed to solve the problems of legal and illegal intercourse, and here Valerie, my farcical wife, had the impudence to have my comfort and my fate at her discretion. Я потребовал, чтоб она мне назвала любовника. I demanded that she tell me the name of her lover. Я повторил вопрос; но она не прерывала своей клоунской болтовни, продолжая тараторить о том, как она несчастна со мной и что хочет немедленно со мной разводиться. I repeated the question; but she did not interrupt her clownish talk, continuing to gibber on about how unhappy she was with me, and that she wanted to divorce me at once. «Mais qui est-ce?» – заорал я наконец, кулаком хватив ее по колену, и она, даже не поморщившись, уставилась на меня, точно ответ был так прост, что объяснений не требовалось. "Mais qui est-ce?" - I yelled at last, slamming my fist into her knee, and she stared at me without even flinching, as if the answer was so simple that no explanation was needed. Затем быстро пожала плечом и указала пальцем на мясистый затылок шофера. Then quickly shrugged her shoulder and pointed a finger at the fleshy back of the chauffeur's head. Тот затормозил у небольшого кафе и представился. The man pulled up outside a small cafe and introduced himself. Не могу вспомнить его смехотворную фамилию, но после стольких лет он мне видится еще совсем ясно – коренастый русак, бывший полковник Белой Армии, пышноусый, остриженный ежиком. I can't remember his ridiculous surname, but after so many years I can still see him quite clearly - a stocky rusak, a former colonel of the White Army, lush-moustached, trimmed with a hedgehog. (Таких, как он, не одна тысяча занималась этим дурацким промыслом в Париже.) (There were more than a thousand like him doing this fool's trade in Paris.) Мы сели за столик, белогвардеец заказал вина, а Валерия, приложив к колену намоченную салфетку, продолжала говорить – в меня, скорее, чем со мной: в сей величественный сосуд она всыпала слова с безудержностью, которой я и не подозревал в ней, причем то и дело разражалась залпом польских или русских фраз в направлении своего невозмутимого любовника. We sat down at the table, the White Guard ordered wine, and Valerie, with a wet napkin on her knee, continued to talk - into me, rather than with me: into this majestic vessel she poured words with a frenzy that I did not suspect in her, and now and then she burst into a volley of Polish or Russian phrases in the direction of her unperturbed lover. Положение получалось абсурдное, и оно сделалось еще абсурднее, когда таксомоторный полковник, с хозяйской улыбкой остановив Валерию, начал развивать собственные домыслы и замыслы. The situation turned out to be absurd, and it became even more absurd when the taxi-colonel, with a masterful smile, stopped Valerie and began to develop his own speculations and designs. Выражаясь на отвратительном французском языке, он наметил тот мир любви и труда, в который собирался вступить рука об руку с малюткой женой. In disgusting French, he outlined the world of love and labor he was about to enter hand in hand with his little wife. Она же теперь занялась своей внешностью, сидючи между ним и мной: подкрашивала выпученные губки, поправляла клевками пальцев (при этом утраивая подбородок) передок блузки и так далее, а он между тем говорил о ней, не только как если бы ее не было с нами, но так, как если бы она была сироткой, которую как раз переводили ради ее же блага от одного мудрого опекуна к другому, мудрейшему; и хотя испытываемый мною беспомощный гнев преувеличивал и коверкал, может быть, все впечатления, я могу поклясться, что полковник преспокойно советовался со мной по поводу таких вещей, как ее диета, регулы, гардероб и книжки, которые она уже читала или должна была бы прочитать. Now she was busy with her appearance, sitting between him and me: tinting her pouting lips, fixing the front of her blouse with her fingers (while tripling her chin), and so on, while he spoke of her, not only as if she were not with us, but as if she were an orphan, who was just being transferred for her own good from one wise guardian to another, the wiser one; and though the helpless anger I felt exaggerated and twisted, perhaps, all impressions, I could have sworn that the Colonel consulted me calmly about such things as her diet, her regalia, her closet, and the books she had already read or should have read. «Мне кажется», говорил он, «ей понравится „Жан-Кристоф“ – как вы думаете?» О, он был сущий литературовед, этот господин Таксович. "I think," he said, "she'll like 'Jean-Christophe' - what do you think?" Oh, he was a literary scholar, that Mr. Taxovich.

Я положил конец его жужжанию тем, что предложил Валерии уложить свои жалкие пожитки немедленно, на что пошляк полковник галантно заявил, что охотно сам перенесет их в свою машину. I put an end to his buzzing by asking Valerie to stow her miserable belongings immediately, to which the vulgar colonel gallantly declared that he would gladly carry them to his car himself. Вернувшись к исправлению должности, он повез Гумбертов, мосье и мадам, домой, и во весь путь Валерия говорила, а Гумберт Грозный внутренне обсуждал с Гумбертом Кротким, кого именно убьет Гумберт Гумберт – ее, или ее возлюбленного, или обоих, или никого. Back to fixing the post, he took the Humberts, Monsieur and Madame, home, and all the way Valerie talked, and Humbert the Terrible was inwardly discussing with Humbert the Tiny who exactly Humbert the Humbert would kill - her, or her lover, or both, or neither. Помнится, я однажды имел в руках пистолет, принадлежавший студенту-однокашнику, в ту пору моей жизни (я, кажется, об этой поре не упомянул, но это неважно), когда я лелеял мысль насладиться его маленькой сестрой (необыкновенно лучистой нимфеткой, с большим черным бантом) и потом застрелиться. I remember once holding a pistol that belonged to a college classmate at a time in my life (I don't think I mentioned that time, but it doesn't matter), when I cherished the idea of enjoying his little sister (an unusually radiant nymph, with a big black bow) and then shooting myself. Теперь же я спрашивал себя, стоила ли Валечка (как ее называл полковник) того, чтобы быть пристреленной, задушенной или утопленной. Now I was asking myself whether Valichka (as the colonel called her) was worth being shot, strangled, or drowned. У нее были очень чувствительные руки и ноги, и я решил ограничиться тем, что сделаю ей ужасно больно, как только мы останемся наедине. She had very sensitive hands and feet, and I decided to limit myself to hurting her terribly as soon as we were alone.

Но этого не суждено было. But this was not to be. Валечка – уже к этому времени проливавшая потоки слез, окрашенные размазанной радугой ее косметики – принялась набивать вещами кое-как сундук, два чемодана, лопавшуюся картонку, – и желание надеть горные сапоги и с разбега пнуть ее в круп было, конечно, неосуществимо, покамест проклятый полковник возился поблизости. Valychka - who by this time was already shedding streams of tears, stained by the smeared rainbow of her makeup - began to stuff her trunk, two suitcases, and a bursting cardboard box, and her desire to put on her mountain boots and kick her in the croup was, of course, unrealizable, while the damned colonel was fumbling around. Не то, чтобы он вел себя нагло или что-нибудь в этом роде: напротив, он проявлял (как бы на боковой сцене того театра, в который меня залучили) деликатную старосветскую учтивость, причем сопровождал всякое свое движение неправильно произносимыми извинениями (же деманд пардон… эске же пуи…) и с большим тактом отворачивался, пока Валечка сдирала свои розовые штанишки с веревки над ванной; но мерзавец находился, казалось, одновременно всюду, приспособляя состав свой к анатомии квартиры, читая мою газету в моем же кресле, развязывая узлы на веревке, сворачивая себе папиросу, считая чайные ложечки, посещая уборную, помогая своей девке завернуть электрическую сушилку для волос (подарок ее отца) и вынося на улицу ее рухлядь. Not that he behaved insolently or anything of the sort: on the contrary, he displayed (as if on the side stage of the theater into which I had been inducted) a delicate old-school courtesy, and accompanied every movement with mispronounced apologies (zhe demand pardon ... eske zhe pui ....) and turned away with great tact while Valechka was pulling down her pink pants from the rope over the bathtub; but the bastard seemed to be everywhere at once, adapting his composition to the anatomy of the apartment, reading my newspaper in my chair, untying the knots on the rope, rolling himself a cigarette, counting teaspoons, visiting the lavatory, helping his girl to wrap up the electric hair dryer (a gift from her father), and carrying her junk outside. Я сидел, сложив руки, одним бедром на подоконнике, погибая от скуки и ненависти. I sat with my arms folded, one hip on the windowsill, dying of boredom and hatred. Наконец оба они вышли из дрожавшей квартиры – вибрация двери, захлопнутой мною, долго отзывалась у меня в каждом нерве, что было слабой заменой той заслуженной оплеухи наотмашь по скуле, которую она бы получила на экране по всем правилам теперешних кинокартин. Finally they both walked out of the trembling apartment-the vibration of the door as I slammed it shut echoed in my every nerve, a poor substitute for the deserved slap on the cheekbone she would have received on screen in all the rules of today's movies. Неуклюже играя свою роль, я прошествовал в ванную, дабы проверить, не увезли ли они моего английского одеколона; нет, не увезли; но я заметил с судорогой злобного отвращения, что бывший советник царя, основательно опорожнив мочевой пузырь, не спустил воду. Clumsily playing my part, I strode into the bathroom to see if they had taken away my English cologne; no, they had not; but I noticed, with a cramp of spiteful disgust, that the king's former advisor, having thoroughly emptied his bladder, had not flushed the water. Эта торжественная лужа захожей урины с разлезающимся в ней вымокшим темно-желтым окурком показалась мне высшим оскорблением, и я дико огляделся, ища оружия. This solemn puddle of urine, with a drenched, dark yellow cigarette butt sprawled in it, seemed to me the ultimate insult, and I looked around wildly, looking for a weapon. На самом деле, вероятно, не что иное, как русская мещанская вежливость (с примесью пожалуй чего-то азиатского), подвигнуло доброго полковника (Максимовича! In fact, it was probably nothing less than Russian bourgeois politeness (with perhaps a dash of something Asian in it) that moved the good colonel (Maximovich! – его фамилия вдруг прикатила обратно ко мне), очень чопорного человека, как все русские, на то, чтобы отправить интимную нужду с приличной беззвучностью, не подчеркнув малую площадь чужой квартиры путем низвержения громогласного водопада поверх собственной приглушенной струйки. - his last name suddenly rolled back to me), a very prim man, like all Russians, to dispatch an intimate need with decent silence, without emphasizing the small area of someone else's apartment by descending a thunderous waterfall over his own muffled trickle. Но это не пришло мне на ум в ту минуту, когда, мыча от ярости, я рыскал по кухне в поисках чего-нибудь повнушительнее метлы. But that didn't occur to me the minute I was mooing with rage, scouring the kitchen for something more impressive than a broom. Вдруг, бросив это, я ринулся из дома с героическим намерением напасть на него, полагаясь на одни кулаки. Suddenly, giving it up, I rushed out of the house with the heroic intention of attacking him, relying on my fists alone. Несмотря на природную мою силу, я однако вовсе не боксер, меж тем как низкорослый, но широкоплечий Максимович казался вылитым из чугуна. Despite my natural strength, I am not a boxer at all, while the short but broad-shouldered Maximovich seemed to be cast in iron. Пустота улицы, где отъезд моей жены не был ничем отпразднован, кроме как в грязи горевшей стразовой пуговицей (оброненной после того, что она хранила ее три никому не нужных года в сломанной шкатулке), вероятно, спасла меня от разбитого в кровь носа. The emptiness of the street, where my wife's departure was not celebrated with anything but a rhinestone button (dropped after keeping it for three unwanted years in a broken box) burning in the dirt, probably saved me from a bloody nose. Но все равно: в должный срок я был отомщен. But all the same: in due time I was avenged. Человек из Пасадены сказал мне как-то, что миссис Максимович, рожденная Зборовская, умерла от родов в 1945-ом году. A man from Pasadena once told me that Mrs. Maksimovich, born Zborowska, died of childbirth in 1945. Она с мужем каким-то образом попала из Франции в Калифорнию; там, в продолжение целого года, за отличный оклад, они служили объектами опыта, производившегося известным американским этнологом. She and her husband somehow made their way from France to California; there, for a whole year, for an excellent salary, they served as the subjects of an experience produced by a famous American ethnologist. Опыт имел целью установить человеческие (индивидуальные и расовые) реакции на питание одними бананами и финиками при постоянном пребывании на четвереньках. The purpose of the experiment was to determine human (individual and racial) reactions to eating bananas and dates alone while continually on all fours. Мой осведомитель, по профессии доктор, клялся мне, что видел своими глазами обоих – тучную Валечку и ее полковника, к тому времени поседевшего и тоже сильно потолстевшего, – прилежно ползающими по полированным полам, через ряд ярко освещенных помещений (в одном были фрукты, в другом вода, в третьем подстилки и т. My informant, a doctor by profession, swore to me that he had seen with his own eyes both the obese Valenka and her colonel, by that time gray and also very fat, crawling diligently across polished floors, through a series of brightly lit rooms (one had fruit, one had water, one had bedding, etc.). д. ), в обществе нескольких других наемных четвероногих, набранных из бедствующих и беззащитных слоев. ), in the company of several other mercenary four-legged men recruited from the poor and defenseless strata. Я тогда же пробовал отыскать в антропологическом журнале результаты этих испытаний, но по-видимому они еще не были опубликованы. I also tried to find the results of these tests in an anthropological journal, but apparently they had not yet been published. Разумеется, этим научным плодам нужно время для полного созревания. Of course, these scientific fruits need time to fully mature. Надеюсь, что отчет будет иллюстрирован хорошими фотографиями, когда он появится, хотя не очень вероятно, чтобы тюремные библиотеки получали такого рода ученые труды. Hopefully the report will be illustrated with good pictures when it comes out, although it's not very likely that prison libraries get this kind of scholarly work. Та, которой я принужден ныне пользоваться, служит отличным примером нелепого эклектизма, руководящего выбором книг в учреждениях этого рода. The one I am now forced to use is an excellent example of the ridiculous eclecticism governing the selection of books in institutions of this kind. Тут есть Библия, конечно, и есть Диккенс (старое многотомное издание Дилингама, Нью-Йорк, MDCCCLXXXVII); есть и «Детская Энциклопедия» (в которой попадаются довольно милые фотографии солнечноволосых гэрл-скаутов в трусиках), есть и детективный роман Агаты Кристи «Объявлено Убийство»; но, кроме того, есть такие пустячки, как «Бродяга в Италии» Перси Эльфинстона, автора «Снова Венеция», Бостон, 1868, и сравнительно недавний (1946) «Who's Who in the Limelight» – перечень актеров, режиссеров, драматургов и снимки статических сцен. There's the Bible, of course, and there's Dickens (old multi-volume edition by Dillingham, New York, MDCCCLXXXVII); there's the Children's Encyclopedia (in which you come across some rather cute pictures of sun-haired Girl Scouts in panties), there's Agatha Christie's detective novel, Murder Announced; but then there are such trifles as Percy Elphinston's Tramp in Italy, author of Venice Again, Boston, 1868, and the relatively recent (1946) Who's Who in the Limelight, a list of actors, directors, playwrights and snapshots of static scenes. Просматривая вчера последнюю из упомянутых книг, я был награжден одним из тех ослепительных совпадений, которых логик не терпит, а поэт обожает. Looking through the last of the books mentioned yesterday, I was rewarded with one of those dazzling coincidences that the logician does not tolerate, but the poet adores. Переписываю большую часть страницы: Rewriting most of the page:

Пим, Роланд. Pim, Roland. Родился в Лунди, Массачусетс, 1922. He was born in Lundy, Massachusetts, 1922. Получил сценическое образование в Эльсинорском Театре, Дерби, Нью-Йорк. He received his stage training at the Elsinore Theatre, Derby, New York. Дебютировал в «Прорвавшемся Солнце». He made his debut in Breaking Through the Sun. Среди множества других пьес, в которых он играл, были: «В Соседнем Квартале», «Девушка в Зеленом», «Перетасованные Мужья», «Странный Гриб», «На волоске», «Джон Ловли», «Ты Снилась Мне». Among the many other plays in which he acted were In the Neighborhood, The Girl in Green, Shuffled Husbands, The Strange Mushroom, On a Hair, John Lovely, and You Dreamed Me.

Куильти, Клэр. Quilty, Claire. Американский драматург. American playwright. Родился в Ошан Сити, Нью-Джерси, 1911. He was born in Ocean City, New Jersey, 1911. Окончил Колумбийский Университет. Graduated from Columbia University. Начал работать по коммерческой линии, но потом обратился к писанию пьес. He began to work on the commercial line, but then turned to writing plays. Автор «Маленькой Нимфы», «Дамы, Любившей Молнию» (в сотрудничестве с Вивиан Дамор-Блок), «Темных Лет», «Странного Гриба», «Любви Отца» и других. He is the author of The Little Nymph, The Lady Who Loved Lightning (in collaboration with Vivian Damore-Block), Dark Years, The Strange Mushroom, The Love of the Father, and others. Достойны внимания его многочисленные пьесы для детей. His many plays for children are noteworthy. «Маленькая Нимфа» (1940) выдержала турне в 14.000 миль и давалась 280 раз в провинции за одну зиму, прежде чем дойти до Нью-Йорка. "Little Nymph" (1940) endured a tour of 14,000 miles and was given 280 times in the province in one winter before reaching New York City. Любимые развлечения: полугоночные автомобили, фотография, домашние зверьки. Favorite pastimes: semi-racing cars, photography, pets.

Квайн, Долорес. Quine, Dolores. Родилась в 1882-ом году, в Дэйтоне, Огайо. She was born in 1882, in Dayton, Ohio. Изучала сценическое искусство в Американской Академии. She studied stage acting at the American Academy. Дебютировала в Оттаве, в 1900-ом году. She made her debut in Ottawa in 1900. Дебют в Нью-Йорке состоялся в 1904-ом году в «Не разговаривай с Чужими». He made his New York debut in 1904 in Don't Talk to Aliens. С тех пор пропала в таких-то пьесах… She's been missing in these kinds of plays ever since.

Какой беспомощной мукой терзаюсь при одном виде имени моей милой любви, даже тут, при фамилии какой-то гнусной старой комедиантки! What helpless agony suffers at the mere sight of my sweet love's name, even here, under the name of some vile old comedienne! Ведь, может быть, и она стала бы актрисой! After all, maybe she would have become an actress, too! Родилась в 1935-ом году, выступала (кстати, вижу, что в конце предыдущего параграфа у меня описка – но, пожалуйста, не поправляйте, уважаемый издатель) в «Убитом Драматурге». Born in 1935, she performed (by the way, I see that I have a typo at the end of the previous paragraph - but please don't correct me, dear publisher) in The Murdered Playwright. Квайн-Швайн. Quine-Schwein. Убил ты Куилты. You killed the Quilts. О, Лолита моя, все что могу теперь, – это играть словами. Oh, my Lolita, all I can do now is play with words.