×

Usamos cookies para ayudar a mejorar LingQ. Al visitar este sitio, aceptas nuestras politicas de cookie.


image

Лолита, 9

9

Я с удовольствием думал, что познакомлюсь с Лолитиными подругами, но в общем они не оправдали ожидания. Перечислю Опаль Икс, Линду Голль, Авис Чапман, Еву Розен и Мону Даль – (все эти фамилии, за исключением одной, – лишь приближения к настоящим). Опаль, застенчивое, мешковатое, прыщавое создание в очках, души не чаяла в Долли, которая цукала ее. С Линдой Голль, лучшей теннисисткой в школе, Долли играла сингли не меньше двух раз в неделю: у меня есть подозрение, что Линда была настоящей нимфеткой, но почему-то она у нас не бывала (может быть, ей не позволялось бывать); она мне запомнилась только как вспышка самородного солнца на прямоугольнике крытого корта. Из других ни одна не могла претендовать на нимфетство, кроме Евы Розен. Авис представляла собой жирную, коренастую девочку с волосатыми ногами; Мона же, хоть и блистала какой-то грубоватой, чувственной красотой (причем ей было всего на год больше, чем моей стареющей любовнице), явно перестала давно быть нимфеткой, если когда-либо и была таковой. С другой стороны, Ева Розен, маленькое «перемещенное лицо» из Франции, служила примером того, что и не отличающаяся исключительной красотой девочка может иногда обнаружить, для проницательного любителя, некоторые основные элементы нимфеточной прелести – идеально-тоненькую, едва развившуюся фигуру, странно-задерживающийся взгляд, приподнятые скуловые кости. Ее блестящие медные волосы напоминали если не окраской, то шелковистым глянцем, волосы Лолиты. Черты ее нежного, молочно-бледного лица с розовыми губами и белесыми ресницами лишены были той лисьей заостренности, которая свойственна великому внерасовому клану рыжеволосых; к тому же, она не носила зеленого – этого мундира их клана, я вижу ее всегда в черном или темно-вишневом – в очень элегантном черном пуловере, например, и в черных башмачках на высоких каблуках; ногти она мазала гранатово-красным лаком и (к большому Лолитиному отвращению) любила говорить по-французски: интонации у Евы все еще оставались дивно-чистыми, но для школьных и спортивных терминов она обращалась к разговорному американскому языку, и тогда легкий бруклинский акцент примешивался к ее речи, что забавляло меня в этой парижаночке, ходившей в новоанглийскую школу со псевдобританскими притязаниями. К сожалению, Лолита, которая сперва с уважением говорила, что «дядя этой французской девчонки – миллионер», скоро прекратила из каких-то «светских» соображений дружбу с Евой, так и не дав мне времени насладиться – о, совсем скромно – ее душистыми появлениями в нашем гостеприимном доме. Милый читатель знает, какое значение я всегда придавал присутствию целой стайки девочек-пажей, утешительно-призовых нимфеток, вокруг моей Лолиты. Одно время я приглядывался к Моне Даль, которая часто посещала нас, особенно в весенний семестр, когда Лолита и она так увлеклись сценическим искусством. Я, случалось, спрашивал себя, какие тайны возмутительно ненадежная Долорес Гейз сообщила Моне; ведь мне Лолочка успела выболтать – сдавшись однажды на мою срочную и хорошо оплачиваемую мольбу – совершенно неслыханные подробности относительно романа, затеянного Моной на атлантическом курорте с каким-то моряком. Характерно, что Лолита избрала себе в наперсницы изящную, холодную, опытную, блудливую Мону, которую я слышал раз (ослышался, по клятвенному заверению Лолиты) беспечно говорящей в прихожей (Лолита только что заметила про свой свитер, что он из «девственной», мол, шерсти): «Вот и все, что есть у тебя в смысле девственности, милашка моя». Голос у Моны отличался курьезной хрипотцой; она завивала у хорошего парикмахера свои тускло-черные волосы и носила большие серьги; у нее были янтарно-карие, слегка навыкате, глаза и сочные губы. Лолита рассказывала, что учительницы журили Мону за то, что она навешивает на себя так много стразовых украшений. У нее дрожали руки. Над ней тяготел умственный коэффициент в сто пятьдесят пунктов. Упомяну еще громадное шоколадно-бурое родимое пятно, находившееся у нее на уже вполне женской спине, которую я осмотрел в тот вечер, когда Лолита и она нарядились в очень открытые, пастельных оттенков, платья для бала в Бутлеровской школе.

Забегаю немного вперед, но поневоле память перебегает по всей клавиатуре, когда думаю об этом учебном годе в Бердслее. В ответ на мои расспросы о том, с какими Лолита водилась мальчиками, мадемуазель Даль выказала изящную уклончивость. Разговор происходил в тот день, когда Лолита, отправившись играть в теннис в тот весьма «светский» спортивный клуб, к которому Линда принадлежала, звонила оттуда по телефону, что она, может быть, опоздает на целый час, так что не могу ли я, пожалуйста, занять Мону, когда та придет репетировать с ней сцену из «Укрощения Строптивой». И вот красивая Мона, пуская в ход все свои модуляции, все чары обхождения и голоса, и глядя мне в глаза с какой-то (или я ошибался?) легкой искрой хрустальной иронии, ответила мне так:

«По правде сказать, сэр, Долли вообще не думает о желторотых мальцах. По правде сказать, мы с ней соперницы. И она и я безумно влюблены в преосвященного Риггера» (ходячая шутка – я уже упоминал об этом угрюмом громадном мужлане с лошадиной челюстью; он меня довел чуть ли не до смертоубийства своими впечатлениями от поездки в Швейцарию, которыми донимал меня на каком-то чаепитии для родителей, не помню точно когда).

«А как прошел бал?» «Ах, буйственно!» «Виноват?» «Не бал, а восторг. Словом, потрясающий бал». «Долли много танцевала?» «О, не так уже страшно много – ей скоро надоело». «А что думает Мона (томная Мона) о самой Долли?» «В каком отношении, сэр?» «Считает ли она, что Долли преуспевает в школе?» «Что ж, девчонка она – ух, какая!» «А как насчет общего поведения?» «Девчонка, как следует». «Да, но все-таки…?» «Прелесть девчонка!» – и сделав это заключение, Мона отрывисто вздохнула, взяла со столика случайно подвернувшуюся книгу и, совершенно изменив выражение лица, притворно нахмурив брови, осведомилась: «Расскажите мне про Бальзака, сэр. Правда ли, что он так замечателен?» Она придвинулась так близко к моему креслу, что я учуял сквозь косметическую муть духов и кремов взрослый, неинтересный запах ее собственной кожи. Неожиданно странная мысль поразила меня: а что если моя Лолитка занялась сводничеством? Коли так, она выбрала неудачную кандидатку себе в заместительницы. Избегая хладнокровный взгляд Моны, я с минуту поговорил о французской литературе. Наконец явилась Долли – и посмотрела на нас, прищурив дымчатые глаза. Я предоставил подружек самим себе. На повороте лестницы было створчатое, никогда не отворяемое, паутиной заросшее оконце, в переплете которого один квадратик был из рубинового стекла, и эта кровоточащая рана среди других бесцветных клеток, а также ее несимметричное расположение (ход коня, бе восемь – це шесть) всегда меня глухо тревожили.

9 9 9 9

Я с удовольствием думал, что познакомлюсь с Лолитиными подругами, но в общем они не оправдали ожидания. I was excited to think I'd get to meet Lolita's friends, but overall they didn't live up to expectations. Перечислю Опаль Икс, Линду Голль, Авис Чапман, Еву Розен и Мону Даль – (все эти фамилии, за исключением одной, – лишь приближения к настоящим). I'll list Opal X, Linda Goll, Avis Chapman, Eva Rosen and Mona Dahl - (all but one of these names are just approximations of the real ones). Опаль, застенчивое, мешковатое, прыщавое создание в очках, души не чаяла в Долли, которая цукала ее. Opal, a shy, baggy, pimply-faced creature with glasses, had a soft spot for Dolly, who zuked her. С Линдой Голль, лучшей теннисисткой в школе, Долли играла сингли не меньше двух раз в неделю: у меня есть подозрение, что Линда была настоящей нимфеткой, но почему-то она у нас не бывала (может быть, ей не позволялось бывать); она мне запомнилась только как вспышка самородного солнца на прямоугольнике крытого корта. With Linda Goll, the best tennis player in the school, Dolly played singles at least twice a week: I have a suspicion that Linda was a real nymphet, but for some reason she never visited us (maybe she wasn't allowed to visit); I remember her only as a flash of nuggety sunshine on a rectangle of indoor court. Из других ни одна не могла претендовать на нимфетство, кроме Евы Розен. Of the others, none could claim nymphetism except Eva Rosen. Авис представляла собой жирную, коренастую девочку с волосатыми ногами; Мона же, хоть и блистала какой-то грубоватой, чувственной красотой (причем ей было всего на год больше, чем моей стареющей любовнице), явно перестала давно быть нимфеткой, если когда-либо и была таковой. Avis was a fat, stocky girl with hairy legs; Mona, though she had a rough, sensual beauty (and she was only a year older than my aging mistress), was clearly no longer a nymphet, if she had ever been one. С другой стороны, Ева Розен, маленькое «перемещенное лицо» из Франции, служила примером того, что и не отличающаяся исключительной красотой девочка может иногда обнаружить, для проницательного любителя, некоторые основные элементы нимфеточной прелести – идеально-тоненькую, едва развившуюся фигуру, странно-задерживающийся взгляд, приподнятые скуловые кости. On the other hand, Eva Rosen, a little "displaced person" from France, served as an example that even a girl of no exceptional beauty can sometimes reveal, to the discerning amateur, some of the essential elements of nymphet charm-a perfectly slender, barely developed figure, a strangely lingering gaze, raised cheek bones. Ее блестящие медные волосы напоминали если не окраской, то шелковистым глянцем, волосы Лолиты. Her shiny copper hair resembled, if not by coloring, then by its silky glossiness, Lolita's hair. Черты ее нежного, молочно-бледного лица с розовыми губами и белесыми ресницами лишены были той лисьей заостренности, которая свойственна великому внерасовому клану рыжеволосых; к тому же, она не носила зеленого – этого мундира их клана, я вижу ее всегда в черном или темно-вишневом – в очень элегантном черном пуловере, например, и в черных башмачках на высоких каблуках; ногти она мазала гранатово-красным лаком и (к большому Лолитиному отвращению) любила говорить по-французски: интонации у Евы все еще оставались дивно-чистыми, но для школьных и спортивных терминов она обращалась к разговорному американскому языку, и тогда легкий бруклинский акцент примешивался к ее речи, что забавляло меня в этой парижаночке, ходившей в новоанглийскую школу со псевдобританскими притязаниями. The features of her delicate, milky-pale face, with its pink lips and whitish lashes, lacked that foxy pointedness that is characteristic of the great extra-racial clan of redheads; and she did not wear green, which was the uniform of their clan; I see her always in black or dark cherry-a very elegant black pullover, for instance, and black high-heeled shoes; she painted her nails garnet-red, and (to Lolita's great disgust) liked to speak French: Eva's intonation was still wonderfully pure, but for school and sports terms she turned to colloquial American, and then a slight Brooklyn accent came into her speech, which amused me in this Parisian girl who went to a New England school with pseudo-British pretensions. К сожалению, Лолита, которая сперва с уважением говорила, что «дядя этой французской девчонки – миллионер», скоро прекратила из каких-то «светских» соображений дружбу с Евой, так и не дав мне времени насладиться – о, совсем скромно – ее душистыми появлениями в нашем гостеприимном доме. Unfortunately, Lolita, who at first said respectfully that "this French girl's uncle is a millionaire," soon ended her friendship with Eva for some "secular" reasons, never giving me time to enjoy - oh, quite modestly - her perfumed appearances in our hospitable home. Милый читатель знает, какое значение я всегда придавал присутствию целой стайки девочек-пажей, утешительно-призовых нимфеток, вокруг моей Лолиты. The lovely reader knows the importance I have always attached to the presence of a whole flock of page-girls, comforting prize nymphets, around my Lolita. Одно время я приглядывался к Моне Даль, которая часто посещала нас, особенно в весенний семестр, когда Лолита и она так увлеклись сценическим искусством. At one time I had my eye on Mona Dahl, who visited us often, especially during the spring semester when Lolita and she were so into stage acting. Я, случалось, спрашивал себя, какие тайны возмутительно ненадежная Долорес Гейз сообщила Моне; ведь мне Лолочка успела выболтать – сдавшись однажды на мою срочную и хорошо оплачиваемую мольбу – совершенно неслыханные подробности относительно романа, затеянного Моной на атлантическом курорте с каким-то моряком. I used to ask myself what secrets the outrageously unreliable Dolores Gaze had told Mona; for Lolotchka had told me - having once surrendered to my urgent and well-paid entreaty - the unheard-of details of an affair Mona was having at an Atlantic resort with a sailor. Характерно, что Лолита избрала себе в наперсницы изящную, холодную, опытную, блудливую Мону, которую я слышал раз (ослышался, по клятвенному заверению Лолиты) беспечно говорящей в прихожей (Лолита только что заметила про свой свитер, что он из «девственной», мол, шерсти): «Вот и все, что есть у тебя в смысле девственности, милашка моя». It is characteristic that Lolita chose as her mistress the graceful, cold, experienced, vagabond Mona, whom I heard once (misheard, according to Lolita's sworn assurance) speaking carelessly in the hallway (Lolita had just remarked about her sweater that it was made of "virgin" wool): "That's all you've got in terms of virginity, my darling." Голос у Моны отличался курьезной хрипотцой; она завивала у хорошего парикмахера свои тускло-черные волосы и носила большие серьги; у нее были янтарно-карие, слегка навыкате, глаза и сочные губы. Mona's voice was characterized by a curious hoarseness; she had her dull black hair curled by a good hairdresser and wore large earrings; she had amber-brown, slightly slanted eyes and luscious lips. Лолита рассказывала, что учительницы журили Мону за то, что она навешивает на себя так много стразовых украшений. Lolita said that teachers used to bug Mona for putting so much rhinestone jewelry on herself. У нее дрожали руки. Над ней тяготел умственный коэффициент в сто пятьдесят пунктов. A mental quotient of one hundred and fifty points gravitated over her. Упомяну еще громадное шоколадно-бурое родимое пятно, находившееся у нее на уже вполне женской спине, которую я осмотрел в тот вечер, когда Лолита и она нарядились в очень открытые, пастельных оттенков, платья для бала в Бутлеровской школе. I will also mention a huge chocolate-brown birthmark on her already quite feminine back, which I examined that evening when Lolita and she were dressed in very open, pastel-colored dresses for a ball at the Butler School.

Забегаю немного вперед, но поневоле память перебегает по всей клавиатуре, когда думаю об этом учебном годе в Бердслее. I'm getting a little ahead of myself, but involuntarily my memory runs all over my keyboard when I think of this school year at Beardsley. В ответ на мои расспросы о том, с какими Лолита водилась мальчиками, мадемуазель Даль выказала изящную уклончивость. In response to my inquiries about the boys with whom Lolita had taken up with, Mademoiselle Dahl was gracefully evasive. Разговор происходил в тот день, когда Лолита, отправившись играть в теннис в тот весьма «светский» спортивный клуб, к которому Линда принадлежала, звонила оттуда по телефону, что она, может быть, опоздает на целый час, так что не могу ли я, пожалуйста, занять Мону, когда та придет репетировать с ней сцену из «Укрощения Строптивой». The conversation took place on a day when Lolita, having gone to play tennis at the very "social" sports club to which Linda belonged, telephoned from there that she might be an hour late, so could I please keep Mona occupied when she came to rehearse a scene from The Taming of the Shrew with her. И вот красивая Мона, пуская в ход все свои модуляции, все чары обхождения и голоса, и глядя мне в глаза с какой-то (или я ошибался?) And here was the beautiful Mona, blowing all her modulations, all the charms of her embrace and voice, and looking me in the eye with some (or was I mistaken?) легкой искрой хрустальной иронии, ответила мне так: with a slight spark of crystal irony, answered me thus:

«По правде сказать, сэр, Долли вообще не думает о желторотых мальцах. "To tell you the truth, sir, Dolly doesn't think of yellow-boys at all. По правде сказать, мы с ней соперницы. Truth be told, she and I are rivals. И она и я безумно влюблены в преосвященного Риггера» (ходячая шутка – я уже упоминал об этом угрюмом громадном мужлане с лошадиной челюстью; он меня довел чуть ли не до смертоубийства своими впечатлениями от поездки в Швейцарию, которыми донимал меня на каком-то чаепитии для родителей, не помню точно когда). She and I are madly in love with the Reverend Rigger" (a walking joke - I have already mentioned this sullen, huge man with a horse's jaw; he drove me almost to suicide with his impressions of a trip to Switzerland, which he pestered me with at some tea-party for my parents, I do not remember exactly when).

«А как прошел бал?» «Ах, буйственно!» «Виноват?» «Не бал, а восторг. "And how was the ball?" "Ah, riotous!" "Guilty?" "Not a ball, but a rapture. Словом, потрясающий бал». «Долли много танцевала?» «О, не так уже страшно много – ей скоро надоело». "Did Dolly dance much?" "Oh, not so dreadfully much - she soon got bored of it." «А что думает Мона (томная Мона) о самой Долли?» «В каком отношении, сэр?» «Считает ли она, что Долли преуспевает в школе?» «Что ж, девчонка она – ух, какая!» «А как насчет общего поведения?» «Девчонка, как следует». "And what does Mona (languid Mona) think of Dolly herself?" "In what respect, sir?" "Does she think Dolly's doing well at school?" "Well, she's a wicked girl." "And what about her general behavior?" "A wench, properly." «Да, но все-таки…?» «Прелесть девчонка!» – и сделав это заключение, Мона отрывисто вздохнула, взяла со столика случайно подвернувшуюся книгу и, совершенно изменив выражение лица, притворно нахмурив брови, осведомилась: «Расскажите мне про Бальзака, сэр. "Yes, but still...?" "Lovely girl!" - and having made this conclusion, Mona sighed curtly, took a book from the table, and, with a complete change of expression, and a pretended frown of the eyebrows, asked, "Tell me about Balzac, sir. Правда ли, что он так замечателен?» Она придвинулась так близко к моему креслу, что я учуял сквозь косметическую муть духов и кремов взрослый, неинтересный запах ее собственной кожи. Isn't he really that wonderful?" She moved so close to my chair that I could smell the adult, uninteresting scent of her own skin through the cosmetic murk of perfume and creams. Неожиданно странная мысль поразила меня: а что если моя Лолитка занялась сводничеством? Suddenly a strange thought struck me: what if my Lolitka was pandering? Коли так, она выбрала неудачную кандидатку себе в заместительницы. If that's the case, she's chosen a poor candidate to be her second-in-command. Избегая хладнокровный взгляд Моны, я с минуту поговорил о французской литературе. Avoiding Mona's cold-blooded stare, I talked about French literature for a minute. Наконец явилась Долли – и посмотрела на нас, прищурив дымчатые глаза. At last Dolly appeared - and looked at us, squinting her smoky eyes. Я предоставил подружек самим себе. I left the girlfriends to their own devices. На повороте лестницы было створчатое, никогда не отворяемое, паутиной заросшее оконце, в переплете которого один квадратик был из рубинового стекла, и эта кровоточащая рана среди других бесцветных клеток, а также ее несимметричное расположение (ход коня, бе восемь – це шесть) всегда меня глухо тревожили. At the turn of the stairs there was a casement window, never opened, cobwebbed, in the binding of which one square was of ruby glass, and this bleeding wound among other colorless cells, and its asymmetrical arrangement (the course of the horse, be eight - be six) always alarmed me deafeningly.