13 13 13 13

К тому времени, когда весна подкрасила улицу Тэера желтыми, зелеными и розовыми мазками, Лолита уже бесповоротно влюбилась в театр. By the time spring painted Thayer's street with yellow, green, and pink strokes, Lolita had already fallen irrevocably in love with the theater. Мисс Пратт, которую я однажды в воскресенье заметил завтракающей с какими-то дамами у Вальтона, поймала издалека мой взгляд и – пока Лолита не смотрела – сердечно и сдержанно наградила меня беззвучными аплодисментами. Miss Pratt, whom I noticed one Sunday morning breakfasting with some ladies at Walton's, caught my eye from afar, and-while Lolita was not looking-heartily and discreetly rewarded me with silent applause. Я не терплю театра, вижу в нем, в исторической перспективе, примитивную и подгнившую форму искусства, которая отзывает обрядами каменного века и всякой коммунальной чепухой, несмотря на индивидуальные инъекции гения, как, скажем, поэзия Шекспира или Бен Джонсона, которую, запершись у себя и не нуждаясь в актерах, читатель автоматически извлекает из драматургии. I have no patience for the theater; I see it, in historical perspective, as a primitive and rotten art form that recalls Stone Age rituals and all manner of communal nonsense, despite individual injections of genius, like, say, the poetry of Shakespeare or Ben Jonson, which, locked in and with no need for actors, the reader automatically derives from dramaturgy. Будучи в то время слишком занят собственными литературными трудами, я не нашел возможным ознакомиться с полным текстом «Зачарованных Охотников» – той пьесы, в которой Долорес Гейз получила роль дочки фермера, вообразившей себя не то лесной волшебницей, не то Дианой: эта дриада, каким-то образом достав учебник гипноза, погружает заблудившихся охотников в различные забавные трансы, но в конце концов подпадает сама под обаяние бродяги-поэта (Мона Даль). Being too busy with my own literary labors at the time, I did not find it possible to read the full text of "The Enchanted Hunters," the play in which Dolores Gaze is cast as a farmer's daughter who imagines herself to be either a forest sorceress or Diana: this dryad, having somehow obtained a hypnosis textbook, plunges lost hunters into various amusing trances, but eventually falls under the spell of a wandering poet (Mona Dahl) herself. Вот в сущности все, что я вычитал из смятых обрывков неряшливо настуканного текста, которые Лолита рассыпала по всему дому. That's basically all I got out of the crumpled scraps of sloppily scribbled text that Lolita had scattered all over the house. Мне было и приятно и грустно, что заглавие пьесы случайно совпадает с названием незабвенной гостиницы, но я устало сказал себе, что незачем об этом напоминать моей собственной чаровнице, боясь, что бесстыдный упрек в сентиментальности мне причинит еще больше страдания, чем ее пренебрежительная забывчивость. I was both pleased and sad that the title of the play happened to coincide with the name of an unforgettable hotel, but I tiredly told myself that there was no need to remind my own charmer of this, for fear that the shameless reproach of sentimentality would cause me more distress than her neglectful forgetfulness. Мне показалось, что пьеса – один из многих анонимных пересказов какой-то банальной легенды. I felt like the play was one of many anonymous retellings of some trite legend. С тем же успехом, конечно, я мог бы подумать, что, в погоне за привлекательным названием, основатель гостиницы подвергся, непосредственно и исключительно, влиянию случайной фантазии им нанятого второстепенного стенописца и что впоследствии вывеска отеля подсказала заглавие пьесы. I might as well think, of course, that, in pursuit of an attractive name, the founder of the hotel was influenced, directly and solely, by the accidental fancy of a minor muralist hired by him, and that the hotel signage subsequently prompted the title of the play. Но я со своим доверчивым, простым и благожелательным умом нечаянно повернул все это в другую сторону и машинально предположил, что фрески, вывеска и заглавие произошли из общего источника, из местного, что ли, предания, которое я, будучи чужд новоанглийскому фольклору, мог и не знать. But I, with my trusting, simple, and benevolent mind, inadvertently turned the whole thing the other way, and automatically assumed that the murals, the sign, and the title came from a common source, from a local, or something like that, a local lore that I, being a stranger to New England folklore, might not have known. Вследствие этого у меня сложилось впечатление (все такое же случайное и лишенное всякого значения), что проклятая пьеса принадлежит к типу прихотливых пустяков для детской аудитории, приспособленных и переделанных тысячу раз, как, например, «Гензель и Гретель» такого-то, или «Спящая Красавица» такой-то, или «Новое платье короля» неких Мориса Вермонта и Марионы Румпельмейер (все это можно найти в любом таком сборнике, как «Школьная Сцена» или «Сыграем Пьесу!»). In consequence of this I have the impression (still as casual and devoid of any significance) that the accursed play belongs to the type of fanciful trifles for children's audiences, adapted and remodeled a thousand times, as, such as "Hansel and Gretel" by so-and-so, or "Sleeping Beauty" by so-and-so, or "The King's New Dress" by one Maurice Vermont and Marion Rumpelmeyer (all of which may be found in any such collection as "School Scene" or "Let's Play a Play!"). Другими словами, я не знал, – а если бы знал, то было бы мне в те дни наплевать, – что на самом деле пьеса «Зачарованные Охотники» – недавно написанное и в техническом смысле самобытное произведение, в первый раз поставленное всего месяца три-четыре тому назад в фасонистой нью-йоркской студии. In other words, I didn't know - and if I had known, I wouldn't have cared in those days - that the play Enchanted Hunters was actually a recently written and technically distinctive work, first staged only three or four months ago in a shapely New York studio. Насколько я мог судить по роли моей прелестницы, вещица была удручающе вычурная, с отзвуками из Ленормана и Метерлинка и всяческих бесцветных английских мечтателей. As far as I could judge from the role of my lovely lady, the thing was woefully pretentious, with echoes of Lenorman and Maeterlinck and all sorts of colorless English dreamers. Охотники в пьесе были, как полагается в Америке, одеты все одинаково, в одинаковых красных кепках, и только отличались качеством вооружения. The hunters in the play were, as they are supposed to be in America, all dressed alike, wearing the same red caps, and only differed in the quality of their armament. Один был банкир, другой водопроводчик, третий полицейский, четвертый гробовщик, пятый страховщик, а шестой – беглый каторжник (драматические эффекты тут самоочевидны); все они внутренне переменились, попав в Доллин Дол, и уже помнили настоящую свою жизнь только как какую-то грезу или дурной сон, от которого их разбудила маленькая моя Диана; но седьмой охотник (не в красной, а в зеленой кепке – экий разиня!) One was a banker, another a plumber, a third a policeman, a fourth an undertaker, a fifth an insurance man, and a sixth a convict (the dramatic effects are self-evident); all of them had changed inwardly when they came to Dollin Dol, and remembered their real life only as some kind of dream or bad dream from which they had been awakened by my little Diana; but the seventh hunter (not in the red, but in the green cap - what a stiff!) был Молодой Поэт, и он стал настаивать, к великой досаде Дианиты, что и она и другие участники дивертисмента (танцующие нимфы, эльфы, лешие) – всё лишь его, поэтово, сотворение. was the Young Poet, and he began to insist, to Dianita's great annoyance, that she and the other participants in the divertissement (dancing nymphs, elves, woodlanders) were all just his, the poet's, creation. Насколько я понял, кончалось тем, что, возмущенная его самоуверенностью, босая Долорес приводила своего поэта, т. е. Мону, одетую в клетчатые штаны со штрипками, на отцовскую ферму за глухоманью, чтобы доказать хвастуну, что она-то сама – вовсе не его вымысел, а деревенская, твердостоящая на черноземе девушка; и поцелуй под занавес закреплял глубокую идею пьесы, поучающей нас, что мечта и действительность сливаются в любви. As far as I understood, the end was that, outraged by his self-confidence, the barefoot Dolores brought her poet, i.e., Mona, dressed in plaid pants with stripes, to her father's farm in the backwoods to prove to the braggart that she herself was not his fiction. Mona, dressed in plaid pants with stripes, to her father's farm in the backwoods, to prove to the braggart that she herself was not his fiction, but a rustic, hardy girl of the black earth; and the kiss at the curtain reinforced the deep idea of the play, which teaches us that dream and reality merge in love. Благоразумие советовало мне обойтись без критики в разговорах с Лолитой: она так хорошо увлекалась «проблемами выразительности», так прелестно складывала вместе свои узкие флорентийские ладони, хлопая ресницами и заклиная меня не присутствовать на репетициях в школе, как это делали некоторые довольно смешные родители! Prudence advised me to dispense with criticism in my conversations with Lolita: she was so well into "problems of expressiveness," so adorably folding her narrow Florentine palms together, flapping her eyelashes and cursing me not to attend rehearsals at school, as some rather ridiculous parents did! Ей хотелось, говорила она, ослепить меня совершенно гладким первым представлением, а кроме того я, видите ли, как-то всегда вмешиваюсь не в свое дело, не то говорю и стесняю ее в присутствии ее знакомых. She wanted, she said, to dazzle me with a perfectly smooth first performance, and besides I, you see, somehow always meddle with the wrong things, say the wrong things, and embarrass her in the presence of her acquaintances.

Среди репетиций случилась одна совсем особенная… о сердце, сердце!.. Among the rehearsals, one very special one happened...oh heart, heart!..... был в мае один особенный день, полный радостной суеты – но все это как-то прошло мимо, вне моего кругозора, не задержавшись у меня в памяти, и когда уже после, к вечеру, я опять увидел Лолиту (она сидела на велосипеде, балансируя, прижав руку к влажной коре молодой березы на краю нашего лужка), меня так поразила сияющая нежность ее улыбки, что я на миг поздравил себя с окончанием всех моих печалей. there was one special day in May, full of joyful bustle - but all this somehow passed by, out of my horizon, without lingering in my memory, and when afterwards, towards evening, I saw Lolita again (she was sitting on her bicycle, balancing, with her hand pressed against the damp bark of a young birch at the edge of our meadow), I was so struck by the radiant tenderness of her smile that I congratulated myself for a moment on the end of all my sorrows. «Скажи», спросила она, «ты, может быть, помнишь, как назывался отель – ах, ты знаешь, какой отель (нос у нее сморщился), ну, скажи – ты знаешь, – там, где были эти белые колонны и мраморный лебедь в холле? "Say," she asked, "you may remember the name of the hotel - ah, you know what hotel (her nose wrinkled), well, say - you know - where there were those white columns and the marble swan in the lobby? Ну, как это ты не знаешь (она шумно выдохнула) – тот отель, где ты меня изнасиловал? Хорошо, не в том дело, к чорту. Okay, that's not the point, damn it. Я просто хочу спросить, не назывался ли он (почти шепотом) – „Зачарованные Охотники“? I'm just wondering if it was called (almost in a whisper) - Enchanted Hunters? Ах, да (мечтательно), в самом деле?» И вдруг, с маленьким взвизгом влюбленного, вешнего смеха, она шлепнула ладонью по глянцевитому стволу и понеслась в гору, до конца улицы, и затем покатила назад, в позе совершенного покоя, держа ступни, одну выше, другую ниже, на неподвижных педалях и забыв одну руку на колене, не прикрытом ситцевой юбкой. Ah, yes (dreamily), indeed?" And suddenly, with a little shriek of amorous, springtime laughter, she slapped her palm on the glossy trunk and sped uphill to the end of the street, and then rolled backward, in a posture of perfect repose, keeping her feet, one above, one below, on the fixed pedals, and forgetting one hand on her knee, uncovered by the chintz skirt.