Глава 10 - Но пасаран! Kapitel 10 - Kein Pasaran! Chapter 10 - No pasaran! Capítulo 10 - ¡No pasaran! Capitolo 10 - No pasaran! Hoofdstuk 10 - Geen pasaran! Bölüm 10 - Pasaran yok!

Перед Павелецкой никаких дозоров видно не было, расступилась только, давая проехать и уважительно глядя на их дрезину, кучка бродяг, сидевшая метров за тридцать от выхода на станцию. Before Paveletskaya there were no patrols in sight, only a bunch of vagrants sitting thirty meters away from the station exit, giving way and looking respectfully at their train. Davanti alla Paveletskaya non c'erano pattuglie in vista, solo un gruppo di vagabondi seduti a una trentina di metri dall'uscita della stazione, che cedevano il passo e guardavano con rispetto il loro treno. Paveletskaya'nın önünde görünürde hiçbir devriye yoktu, sadece istasyon çıkışından yaklaşık otuz metre uzakta oturan, yol veren ve trenlerine saygıyla bakan bir grup serseri vardı.

– А что, здесь никто не живет? - Non c'è nessuno che vive qui? – спросил Артем, стараясь, чтобы его голос звучал равнодушно. Ему совсем не хотелось остаться одному на заброшенной станции без оружия, еды и документов.

– На Павелецкой? – товарищ Русаков удивленно посмотрел на него. – Конечно, живут!

– Но почему тогда застав нет? – упорствовал Артем.

– Так это ж Па-ве-лец-ка-я! – встрял Банзай, причем название станции он произнес со значением, по слогам. – Кто же ее тронет? - Who's going to touch her? - Chi la toccherà?

Артем понял, что прав был тот древний мудрец, который, умирая, заявил, что знает только то, что ничего не знает. Artem si rese conto che aveva ragione l'antico saggio che, morendo, dichiarò di sapere solo di non sapere nulla. Все они говорили о неприкосновенности Павелецкой как о чем-то, не требующем объяснений и понятном каждому.

– Не в курсе, что ли? - You don't know, do you? – не поверил Банзай. – Погоди, сейчас сам все увидишь! - Wait till you see for yourself!

Павелецкая поразила воображение Артема с первого взгляда. Потолки здесь были такими высокими, что факелы, торчащие во вбитых в стены кольцах, не доставали до них своими трепещущими сполохами, и это создавало пугающее и завораживающее ощущение бесконечности прямо над головой. Огромные круглые арки держались на стройных узких колоннах, которые неведомым образом поддерживали могучие своды. Пространство между арками было заполнено потускневшим, но все еще напоминавшим о былом величии бронзовым литьем, и хотя здесь были только традиционные серпы и молоты, в обрамлении этих арок полузабытые символы разрушенной империи смотрелись так же гордо и вызывающе, как в те дни, когда их выковали. Lo spazio tra le arcate era riempito da fusioni in bronzo, appannate ma ancora evocative del loro antico splendore, e anche se c'erano solo le falci e i martelli tradizionali, i simboli semidimenticati di un impero in rovina apparivano fieri e sfidanti nella cornice di queste arcate come nei giorni in cui erano stati forgiati. Нескончаемый ряд колонн, местами залитый подрагивающим кровавым светом факелов, таял в неимоверно далекой мгле, и не верилось, что там он обрывается. The endless row of columns, in some places flooded with the flickering bloody light of torches, melted into the ineffably distant gloom, and one could not believe that there it would end. Казалось, что свет пламени, лижущего такие же грациозные мраморные опоры через сотни и тысячи шагов отсюда, просто не может пробиться через густой, почти осязаемый мрак. Эта станция некогда была, верно, жилищем циклопа, и поэтому здесь все было такое гигантское…

Неужели никто не смеет посягать на нее только потому, что она так красива?

Банзай перевел двигатель на холостые обороты, дрезина катилась все медленнее, постепенно останавливаясь, а Артем все жадно смотрел на диковинную станцию. В чем же дело? Почему никто не решается тревожить Павелецкую? Perché nessuno osa disturbare la Paveletskaya? В чем ее святость? Не только ведь в том, что она похожа на сказочный подземный дворец больше, чем на транспортную конструкцию?..

Вокруг остановившейся дрезины собралась тем временем целая толпа оборванных и немытых мальчишек всех возрастов. Meanwhile, a whole crowd of ragged and unwashed boys of all ages had gathered around the halted train. Nel frattempo, un'intera folla di ragazzi cenciosi e non lavati di tutte le età si era radunata intorno alla carrozza ferma. Они завистливо оглядывали машину, а один даже осмелился спрыгнуть на пути и трогал двигатель, уважительно цыкая, пока Федор не прогнал его. They ogled the car enviously, and one even dared to jump in the way and touched the engine, tsking respectfully until Fedor chased him away.

– Все, товарищ Артем. Здесь наши пути расходятся, – прервал размышления Артема командир. È qui che le nostre strade si dividono", interruppe il comandante, interrompendo i pensieri di Artem. – Мы с товарищами посовещались и решили сделать тебе небольшой подарок. Держи! – и протянул Артему автомат, наверное, один из снятых с убитых конвоиров. – И вот еще, – в его руке лежал фонарь, которым освещал себе дорогу усатый фашист в черном мундире. - E c'è un'altra cosa", teneva in mano una lanterna che veniva usata per illuminare la strada da un fascista baffuto in uniforme nera. – Это все трофейное, так что бери смело. - It's all trophy stuff, so take it safely. Это твое по праву. It's yours by right. È tuo di diritto. Мы бы остались здесь еще, но задерживаться нельзя. We would have stayed here longer, but we can't linger. Resteremmo qui più a lungo, ma non possiamo indugiare. Кто знает, докуда фашистская гадина решит за нами гнаться. А за Павелецкую они точно не посмеют сунуться. Non oseranno andare oltre la Paveletskaya.

Несмотря на новообретенную твердость и решимость, сердце у Артема неприятно потянуло, когда Банзай жал ему руку, желая удачи, Максим хлопнул дружески по плечу, а бородатый дядя Федор сунул ему недопитую бутыль своего зелья, не зная, что бы еще подарить: Nonostante la ritrovata fermezza e determinazione, il cuore di Artem si strinse sgradevolmente quando Banzai gli strinse la mano, augurandogli buona fortuna, Maxim gli batté amichevolmente la mano sulla spalla e il barbuto zio Fëdor gli allungò una bottiglia non finita della sua pozione, non sapendo cos'altro dargli:

– Давай, парень, встретимся еще. Живы будем – не помрем! Se viviamo, non moriremo!

Товарищ Русаков тряхнул еще раз его руку, и его красивое мужественное лицо посерьезнело.

– Товарищ Артем! На прощание я хочу сказать тебе две вещи. Во-первых, верь в свою звезду. First, believe in your star. Innanzitutto, credete nella vostra stella. Как говаривал товарищ Эрнесто Че Гевара, аста ла викториа сьемпре! И во-вторых, и это самое главное – НО ПАСАРАН! And secondly, and most importantly - BUT PASARAN! E secondo, e più importante, MA PASARAN!

Все остальные бойцы подняли вверх сжатые в кулак правые руки и хором повторили заклинание: «Но пасаран!». Tutti gli altri combattenti alzarono la mano destra a pugno e ripeterono l'incantesimo "No pasaran!" con allegria. Артему ничего не оставалось делать, как тоже сжать кулак и сказать в ответ так решительно и революционно, как только получилось: «Но пасаран!», хотя лично для него этот ритуал был полной абракадаброй. Ad Artem non rimase altro che stringere il pugno e rispondere nel modo più deciso e rivoluzionario possibile: "No pasaran!", anche se per lui personalmente questo rituale era un completo abracadabra. Но портить торжественный миг прощания глупыми вопросами ему не хотелось. Очевидно, он все сделал правильно, потому что товарищ Русаков взглянул на него горделиво и удовлетворенно, а потом торжественно отдал ему честь. Apparently he had done everything right, because Comrade Rusakov looked at him haughtily and satisfied, and then solemnly saluted him. A quanto pare aveva fatto tutto bene, perché il compagno Rusakov lo guardò altezzoso e soddisfatto, e poi lo salutò solennemente.

Мотор затарахтел громче, и, окутанная сизым облаком гари, провожаемая стайкой радостно визжащих детей, дрезина канула во мрак. La locomotiva rimbombò più forte e, avvolto da una nuvola di fumo blu, scortato da uno stormo di bambini che strillavano gioiosamente, il treno rotolò nell'oscurità. Артем снова был совсем один и так далеко от своего дома, как никогда прежде.

Первое, на что он обратил внимание, бредя вдоль платформы, были часы. The first thing he noticed as he rambled along the platform was the clock. La prima cosa che notò, mentre si aggirava lungo la piattaforma, fu l'orologio. Артем их насчитал сразу четыре штуки. Artem counted four of them at once. Artem ne ha contati quattro in una volta sola. На ВДНХ время было скорее чем-то символическим: как книги, как попытки устроить школу для детей – в знак того, что жители станции продолжают бороться, что они не хотят опускаться, что они остаются людьми. A VDNKh, il tempo è stato piuttosto qualcosa di simbolico: come i libri, come il tentativo di creare una scuola per i bambini - come segno che i residenti della stazione continuano a lottare, che non vogliono affondare, che rimangono umani. Но тут, казалось, часы играли какую-то другую, несоизмеримо более важную роль. Ma qui l'orologio sembrava svolgere un ruolo diverso, incommensurabilmente più importante. Побродив еще немного, Артем подметил и другие странности: во-первых, на самой станции не было заметно никакого жилья, разве что несколько сцепленных вагонов, стоявших на втором пути и уходивших в туннель, так что в зале была видна только небольшая часть состава, почему Артем и не заметил его сразу. Dopo aver girovagato ancora un po', Artem notò altre stranezze: in primo luogo, non c'era alcuna sistemazione visibile nella stazione stessa, a parte alcune carrozze accoppiate che si trovavano sul secondo binario e che entravano nella galleria, per cui solo una piccola parte del treno era visibile nella sala, perché Artem non se ne accorse subito. Торговцы всякой всячиной, какие-то мастерские – всего этого здесь имелось вдоволь, но ни одной жилой палатки, ни даже просто ширмы, за которой можно было бы переночевать. C'erano molti venditori e workshop, ma non una sola tenda in cui vivere, nemmeno un paravento dietro cui dormire. Валялись только на картонных подстилках немногочисленные нищие и бомжи. Solo alcuni mendicanti e senzatetto erano sdraiati su letti di cartone. Сновавшие по станции люди время от времени подходили к часам, некоторые, у кого были свои, беспокойно сверяли их с красными цифрами на табло и снова принимались за свои дела. The people walking around the station occasionally came up to the clocks, some who had their own, checked them restlessly against the red numbers on the scoreboard, and went about their business again. La gente che passeggiava per la stazione si avvicinava di tanto in tanto agli orologi, alcuni dei quali ne avevano uno proprio, li controllavano inquieti con le cifre rosse del tabellone e tornavano ai loro affari. Вот бы Хана сюда, подумал Артем, интересно, что он сказал бы на это. I wish Khan were here, Artem thought, I wonder what he'd say to that.

В отличие от Китай-Города, где к путникам проявляли оживленный интерес: пытались их накормить, что-то им продать, затащить куда-то – здесь все казались погруженными в свои дела. A differenza di Chinatown, dove i viaggiatori erano oggetto di un vivo interesse: si cercava di dar loro da mangiare, di vendergli qualcosa, di portarli da qualche parte - qui tutti sembravano immersi nei propri affari. До Артема им не было никакого дела, и чувство одиночества, оттесненное вначале любопытством, стало ощущаться им еще сильнее. A loro non importava nulla di Artem, e la sensazione di solitudine, inizialmente allontanata dalla curiosità, cominciò a farsi sentire ancora di più.

Пытаясь отвлечься от нарастающей тоски, он снова начал вглядываться в окружающих. Артем и людей ожидал здесь увидеть каких-то других, с особенным выражением лиц, ведь жизнь на такой станции не могла не наложить на них отпечатка. Artem expected to see some other people here, with special expressions on their faces, because life on such a station could not help but leave a mark on them. Artem si aspettava di vedere altre persone qui, con espressioni particolari sul volto, perché la vita su una stazione del genere non poteva non lasciare un segno. На первый взгляд вокруг суетились, кричали, работали, ссорились обычные люди, такие же, как и везде. A prima vista c'erano persone comuni che si affannavano, gridavano, lavoravano, litigavano, come in ogni altro posto. Но чем пристальней он их рассматривал, тем больше пробирал его озноб: поразительно много здесь было молодых калек и уродов: кто без пальцев, кто покрытый мерзкой коростой, у кого грубая культя на месте отпиленной третьей руки. Ma più li guardava da vicino, più i brividi gli salivano lungo la schiena: c'era un numero impressionante di giovani storpi e strambi: alcuni senza dita, altri coperti da una brutta crosta, altri ancora con un rozzo moncherino dove era stato tagliato il terzo braccio. Взрослые были зачастую лысыми, болезненными, здоровых крепких людей почти не встречалось. Их чахлый, выродившийся вид до рези в глазах контрастировал с мрачным величием станции, на которой они жили. Il loro aspetto stentato e degradato contrastava con la cupa grandezza della stazione in cui vivevano.

Посреди широкой платформы двумя прямоугольными проемами, уходящими в глубину, открывался переход на Кольцо, к Ганзе. Al centro dell'ampia piattaforma, due aperture rettangolari che correvano in profondità aprivano il passaggio verso l'Anello, verso l'Hansa. Но здесь не было ни ганзейских пограничников, ни пропускного пункта, как на Проспекте Мира, а ведь говорил же кто-то Артему, что Ганза держит в железном кулаке все смежные станции. Ma qui non c'erano guardie di frontiera anseatiche, nessun posto di blocco come in Prospekt Mira, e qualcuno aveva detto ad Artem che l'Hanse teneva tutte le stazioni adiacenti con il pugno di ferro. Нет, тут явно творилось что-то странное.

Он так и не дошел до противоположного края зала. Для начала купил себе за пять патронов миску рубленых жареных грибов и стакан гниловатой, отдающей горечью воды и с отвращением проглотил эту дрянь, сидя на перевернутом пластмассовом ящике, в каких раньше хранилась стеклотара. First I bought a bowl of chopped fried mushrooms and a glass of rotten, bitter water for five cartridges and swallowed the stuff with disgust, sitting on an overturned plastic box, where glassware used to be kept. Prima ho comprato una ciotola di funghi fritti tritati e un bicchiere di acqua amara e putrida per cinque cartucce e ho ingoiato la roba con disgusto, seduto su una scatola di plastica rovesciata, dove un tempo si tenevano i bicchieri. Потом дошел до поезда, надеясь, что тут ему удастся передохнуть, потому что силы уже были на исходе, а тело все еще болело после допроса. Poi raggiunse il treno, sperando di poter fare una pausa, perché le forze si stavano esaurendo e il suo corpo era ancora dolorante per l'interrogatorio. Но состав был совсем другим, чем тот, на Китай-Городе: вагоны оказались ободранными и совсем пустыми, местами обожженными и оплавленными; мягкие кожаные диваны были вырваны и куда-то унесены; повсюду виднелись пятна въевшейся крови, на полу мрачно поблескивали россыпи гильз. But the train was quite different from the one at Kitay-Gorod: the cars were stripped and completely empty, in some places burned and melted; the soft leather sofas had been torn out and taken away somewhere; there were stains of blood everywhere, and scatterings of shell casings glistened gloomily on the floor. Ma il treno era molto diverso da quello di Kitay-Gorod: le carrozze erano spogliate e completamente vuote, in alcuni punti bruciate e fuse; i morbidi divani in pelle erano stati strappati e portati da qualche parte; c'erano macchie di sangue dappertutto e sparsi bossoli luccicavano cupamente sul pavimento. Это место явно не было подходящим пристанищем, а больше напоминало крепость, выдержавшую не одну осаду. Questo luogo non era chiaramente un rifugio adatto, ma piuttosto una fortezza che aveva resistito a più di un assedio.

Пока Артем осматривал поезд, прошло совсем немного времени, но, вернувшись на платформу, он не узнал станции. Non era passato molto tempo mentre Artem si guardava intorno al treno, ma quando tornò al binario non riconobbe la stazione. Прилавки опустели, гомон стих и кроме нескольких бродяг, сбившихся в кучку недалеко от перехода, на платформе больше не было видно ни одной живой души. Le bancarelle si erano svuotate, il clamore si era placato e, a parte qualche vagabondo accalcato vicino al passaggio, non si vedeva anima viva sulla banchina. Стало заметно темнее, потухли факелы с той стороны, где он вышел на станцию, горело только несколько в центре зала, да еще вдалеке, в противоположном его конце поблескивал неяркий костер. Si era fatto sensibilmente più buio, le torce sul lato in cui era entrato nella stazione si erano spente e solo alcune ardevano al centro della sala, con un fuoco fioco che brillava in lontananza all'estremità opposta. На часах было восемь часов вечера с небольшим. Erano le otto di sera e poco dopo le otto di sera. Что произошло? Артем поспешно, насколько позволяла боль в теле, зашагал вперед. Artem si affrettò, per quanto il dolore del corpo glielo permettesse, ad avanzare. Переход был заперт с обеих сторон, не просто обычными металлическими дверцами, а надежными воротами, обитыми железом. Il passaggio era chiuso da entrambi i lati, non si trattava di normali porte di metallo, ma di cancelli sicuri imbottiti di ferro. На второй лестнице стояли точно такие же, но одна их половина оставалась приоткрытой, и за ней виднелись добротные решетки, сваренные, как в казематах на Тверской, из толстой арматуры. Sulla seconda scala c'erano esattamente le stesse cose, ma una metà rimaneva socchiusa e dietro si vedevano delle buone grate, saldate, come nelle casematte sulla Tverskaya, da spessi tondini. За ними был установлен столик, освещенный слабой лампадкой, за которым сидел охранник в застиранной серо-синей форме. Dietro di loro c'era un tavolo, illuminato da una debole lampada, al quale sedeva una guardia in uniforme grigia e blu lavata.

– После восьми вход запрещен, – отрезал он в ответ на просьбу пустить внутрь. - Non si entra dopo le otto", ha detto in risposta alla richiesta di farlo entrare. – Ворота открываются в шесть утра, – и отвернулся, давая понять, что разговор окончен. - I cancelli si aprono alle sei del mattino", e si allontanò, facendo segno che la conversazione era finita.

Артем опешил. Почему после восьми вечера жизнь на станции прекращалась? И что ему было теперь делать? Бомжи, копошившиеся в своих картонных коробках, выглядели совсем отталкивающе, к ним не хотелось даже приближаться, и он решил попытать счастья у костерка, мерцавшего в противоположном конце зала. The homeless, cowering in their cardboard boxes, looked quite repulsive, he didn't even want to go near them, so he decided to try his luck at the fire that flickered at the opposite end of the hall. I senzatetto, rannicchiati nelle loro scatole di cartone, avevano un aspetto piuttosto ripugnante e lui non voleva avvicinarsi a loro, così decise di tentare la fortuna al fuoco che tremolava all'estremità opposta del corridoio.

Уже издалека стало ясно, что это не сборище бродяг, а пограничная застава или что-то подобное: на фоне огня виднелись крепкие мужские фигуры, угадывались резкие контуры автоматных стволов; но что там можно было стеречь, сидя на самой платформе? It was clear from a distance that this was not a gathering of vagrants, but a frontier outpost or something similar: stout male figures could be seen against the background of the fire, and the sharp outlines of automatic rifle barrels were visible; but what was there to guard, sitting on the platform itself? Da lontano era chiaro che non si trattava di un raduno di vagabondi, ma di un avamposto di frontiera o qualcosa di simile: sullo sfondo del fuoco si intravedevano robuste figure maschili e i contorni nitidi delle canne dei fucili automatici; ma cosa c'era da sorvegliare seduti sulla piattaforma stessa? Посты надо выставлять в туннелях, на подходах к станции, чем дальше, тем лучше, а так… Если и выползет оттуда какая тварь или нападут бандиты, постовые даже и сделать ничего не успеют. We should set up checkpoints in the tunnels, on the approaches to the station, the farther away the better, but this way... If some creature crawls out of there or bandits attack, the checkpoints won't even have time to do anything. Dovremmo allestire dei posti di blocco nei tunnel, agli ingressi della stazione, più lontani sono meglio è, ma in questo modo... Se qualche creatura striscia fuori da lì o i banditi attaccano, i posti di blocco non avranno nemmeno il tempo di fare qualcosa.

Но подойдя ближе, Артем приметил и еще кое-что: сзади, за костром, вспыхивал время от времени яркий белый луч, направленный вроде бы вверх, но слишком короткий, словно отрезанный в самом начале, бьющий не в потолок, а исчезающий, вопреки всем законам физики, через несколько метров. Ma avvicinandosi, Artem notò qualcos'altro: da dietro, dietro il fuoco, lampeggiava di tanto in tanto un raggio bianco e luminoso, diretto verso l'alto, ma troppo breve, come se fosse tagliato all'inizio, non colpendo il soffitto, ma scomparendo, contrariamente a tutte le leggi della fisica, dopo pochi metri. Прожектор включался не часто, через определенные промежутки времени, и, наверное, поэтому Артем не заметил его раньше. Il faretto si accendeva di rado, a intervalli regolari, e probabilmente era per questo che Artem non l'aveva notato prima. Что же это могло быть?

Он подошел к костру, вежливо поздоровался, объяснил, что сам здесь проездом и по незнанию пропустил закрытие ворот, и спросил, нельзя ли ему передохнуть здесь, с дозорными. Si avvicinò al fuoco, salutò cortesemente, spiegò che lui stesso era di passaggio e aveva ignorato la chiusura del cancello, e chiese se poteva fare una pausa qui con le sentinelle.

– Передохнуть? – насмешливо переспросил ближайший к нему взлохмаченный, темноволосый мужчина с крупным мясистым носом, невысокий, но казавшийся очень сильным. – Тут, юноша, отдыхать не придется. Если до утра дотянете, будет хорошо. Se riuscite a resistere fino a domattina, andrà bene.

На вопрос, что такого опасного в сидении у костра посреди платформы, мужчина ничего не ответил, а только кивнул себе за спину, где зажигался прожектор. When asked what was so dangerous about sitting by the fire in the middle of the platform, the man said nothing, but only nodded to his back, where a spotlight was being lit. Quando gli è stato chiesto cosa ci fosse di così pericoloso nel sedersi accanto al fuoco al centro della piattaforma, l'uomo non ha detto nulla, ma si è limitato a fare un cenno alle sue spalle dove si accendeva un riflettore. Остальные были заняты своим разговором и не обратили на Артема никакого внимания. The others were busy with their conversation and paid no attention to Artem. Тогда он решил выяснить наконец что же здесь происходит, и побрел к прожектору. Then he decided to find out at last what was going on here, and wandered over to the spotlight. Poi decise di scoprire finalmente cosa stava succedendo e si avvicinò al riflettore. То, что он увидел, удивило его, но многое объяснило. What he saw surprised him, but explained a lot. Ciò che vide lo sorprese, ma spiegò molte cose.

В самом конце зала стояла небольшая будка, вроде тех, что располагались иногда у эскалаторов на переходах на другие линии. At the very end of the hall was a small booth, like the ones that were sometimes located near the escalators at the crossings to other lines. All'estremità del corridoio c'era una piccola cabina, come quelle che a volte si trovano accanto alle scale mobili ai passaggi per le altre linee. Вокруг были навалены мешки, кое-где закреплены массивные железные листы, один из дозорных снимал чехлы с весьма грозного вида орудий, а другой сидел в будке. Sacks were piled around, massive iron plates were fastened in some places, one of the sentries was removing the covers from a very formidable-looking gun, and another was sitting in a booth. In giro c'erano sacchi, in alcuni punti erano fissate massicce lastre di ferro, una delle sentinelle stava rimuovendo le coperture di un fucile dall'aspetto formidabile e un'altra era seduta in una cabina. На ней и был установлен тот самый прожектор, светивший вверх. The very spotlight that shone upward was mounted on it. Su di esso era montato il riflettore che brillava verso l'alto. Вверх! Никакой заслонки, никакого барьера здесь и в помине не было, сразу за будкой начинались ступени эскалаторов, ведущие на поверхность. There was no barrier, no barrier at all, just beyond the booth were the escalator steps leading to the surface. Non c'era nessuna barriera, non c'era nessuna barriera, appena oltre la cabina c'erano le scale mobili che portavano in superficie. И луч прожектора бил именно туда, беспокойно шныряя от стенки к стенке, будто пытаясь высмотреть кого-то в кромешной тьме, но выхватывал из нее только поросшие чем-то бурым остовы ламп, отсыревший потолок, с которого огромными кусками отваливалась штукатурка, а дальше… Дальше ничего не было видно. And the spotlight beam was beaming exactly there, anxiously snooping from wall to wall, as if trying to see someone in the pitch darkness, but it was only picking out the hulks of lamps overgrown with something brown, the damp ceiling, from which plaster was falling off in huge chunks, and further... There was nothing further to be seen. E il fascio di luce del riflettore era puntato proprio lì, curiosando ansiosamente da una parete all'altra, come se cercasse qualcuno nell'oscurità più assoluta, ma coglieva solo le carcasse marroncine delle lampade, il soffitto umido, da cui l'intonaco si staccava in pezzi enormi, e oltre... Non c'era più nulla da vedere.

Все сразу встало на свои места. Everything fell into place at once. Tutto è andato subito al suo posto.

По какой-то причине здесь не было обычного металлического заслона, отрезавшего станцию от поверхности, ни на платформе, ни наверху. Павелецкая сообщалась с внешним миром напрямую, и ее жители находились под постоянной угрозой вторжения. Они дышали зараженным воздухом, пили зараженную воду, вот почему, наверное, она была такой странной на вкус… Поэтому здесь было намного больше мутаций среди молодых, чем, например, на ВДНХ. Поэтому взрослые были такими чахлыми: оголяя и начищая до блеска их черепа, истощая и заставляя разлагаться заживо тела, их постепенно съедала лучевая болезнь. Ecco perché gli adulti erano così stentati: spogliando e lucidando i loro crani, sfinendo e costringendo i loro corpi a decomporsi vivi, sono stati gradualmente divorati dalla malattia da radiazioni.

Но и это еще, видимо, было не все, иначе как объяснить то, что вся станция вымирала после восьми часов вечера, а темноволосый дежурный у костра сказал, что и до утра здесь дожить – большое дело? But that was probably not all, otherwise how could one explain the fact that the whole station died out after eight o'clock in the evening, and the dark-haired man on duty at the fire said that it was a big deal to live here till morning? Ma probabilmente non era tutto, altrimenti come si spiegherebbe il fatto che l'intera stazione si spegneva dopo le otto di sera, e l'uomo dai capelli scuri in servizio al fuoco diceva che era un grosso problema vivere qui fino al mattino?

Поколебавшись, Артем приблизился к человеку, сидящему в будке. After hesitating, Artem approached the man sitting in the booth.

– Вечер добрый, – отозвался тот на приветствие.

Было ему около пятидесяти, но он уже порядком облысел, оставшиеся серые волосы спутались на висках и затылке, темные глаза с любопытством смотрели на Артема, а простенький, на завязках, бронежилет не мог скрыть круглого животика. He was about fifty, but he was already balding, the remaining gray hair was tangled at the temples and nape of his neck, dark eyes looked at Artem with curiosity, and a simple, strapped vest could not hide his round belly. Aveva circa cinquant'anni, ma era già calvo, i capelli grigi che gli rimanevano erano aggrovigliati sulle tempie e sulla nuca, i suoi occhi scuri guardavano Artem con curiosità e un semplice panciotto con le bretelle non riusciva a nascondere la pancia rotonda. На груди у него висел бинокль, а рядом с ним – свисток.

– Присаживайся, – указал он Артему на ближайший мешок. - Siediti", indicò ad Artem il sacco più vicino. – Они там, понимаешь, веселятся, оставили меня здесь одного скучать. - They're out there, you know, having a good time, leaving me here alone to be bored. - Loro sono là fuori a divertirsi, lasciandomi qui da solo ad annoiarmi. Дай хоть с тобой поболтаю. At least let me talk to you. Almeno lasciami parlare con te. Кто это тебе так глаз оформил?.. Who did that eye job on you? Chi ha fatto questo al tuo occhio?

Завязался разговор.

– Не можем, понимаешь, ничего мало-мальски приличного смастерить, – сокрушенно рассказывал дежурный, указывая рукой на проем, – здесь не железку, здесь бетоном бы надо, железку пробовали уже, да без толку. - We can't, you know, we can't make anything a little bit decent," the duty officer said brokenly, pointing with his hand at the opening, "it's not iron here, it should be concrete, we've already tried iron, but to no avail. - Non possiamo, sapete, non possiamo fare niente di abbastanza decente", disse l'ufficiale di servizio indicando con la mano l'apertura, "non è ferro qui, dovremmo usare il cemento qui, abbiamo già provato con il ferro, ma senza successo. Как осень, все к чертям водой сносит, причем сначала накапливается, а потом как прорывает… Было так несколько раз, и много народу погибло, с тех пор мы уж так обходимся. As the fall, everything is blown to hell by water, and at first it accumulates, and then it bursts... It happened like that several times, and many people died, since then we have been doing it this way. Con l'arrivo dell'autunno, l'acqua manda tutto all'aria, prima si accumula e poi scoppia... È successo diverse volte, e sono morte molte persone, quindi da allora abbiamo continuato a farlo in questo modo. Только вот жизни здесь спокойной нет, как на других станциях, постоянно ждем: что ни ночь, то мразь какая-нибудь начинает ползти. But there is no quiet life here like at other stations, we are always waiting: every night some scum starts creeping in. Ma qui non c'è una vita tranquilla come in altre stazioni, siamo sempre in attesa: ogni notte comincia a insinuarsi della feccia. Днем-то они не суются, то ли спят, то ли, наоборот, поверху шастают. Non vengono di giorno, dormono o, al contrario, vagano. А вот как стемнеет, хоть караул кричи. Ma quando si fa buio, è come gridare un avvertimento. Ну, мы здесь приноровились, конечно, после восьми – все в переход, там и живем, а здесь больше по хозяйственной части. Well, we've gotten used to it here, of course, after eight - all in the transition, there and live, and here more on the economic part. Beh, qui ci siamo abituati, naturalmente, dopo le otto - tutto nella transizione, lì e dal vivo, e qui più sulla parte economica. Погоди-ка… – прервался он, щелкнул тумблером на пульте, и прожектор ярко вспыхнул. Wait a minute..." he interrupted, flicked a toggle switch on the remote, and the spotlight flashed brightly. Aspettate un attimo...", interruppe, azionò un interruttore a levetta sul telecomando e il faro lampeggiò intensamente.

Разговор продолжился только после того, как белый луч облизал все три эскалатора, прошелся по потолку и стенам и наконец умиротворенно погас. La conversazione è proseguita solo dopo che il raggio bianco ha lambito tutte e tre le scale mobili, ha percorso il soffitto e le pareti e infine si è spento pacificamente.

– Там, наверху, – ткнул пальцем в потолок дежурный, понизив голос, – Павелецкий вокзал. - There, up there," the duty officer pointed his finger at the ceiling, lowering his voice, "Paveletsky Station. - Là, lassù", l'ufficiale di servizio puntò il dito verso il soffitto, abbassando la voce, "la stazione ferroviaria di Paveletsky. По крайней мере, когда-то стоял. Almeno una volta lo era. Богом проклятое место. Уж не знаю, куда от него шли рельсы, только сейчас там что-то страшное творится. I don't know where the rails went from it, but something terrible is going on there now. Non so dove siano finite le rotaie, ma ora sta succedendo qualcosa di terribile. Такие звуки иногда доходят, что мороз по коже. А уж когда вниз поползут… – он замолчал. And when they go down..." he stopped talking. E quando scendono...", smise di parlare. – Мы их приезжими называем, тварей этих, которые сверху лезут, – продолжил он через минуту. - Li chiamiamo i nuovi arrivati, queste creature che vengono dall'alto", continuò dopo un attimo. – Из-за вокзала. - Because of the train station. Вроде и не так страшно. It doesn't seem so scary. Non sembra così spaventoso. Несколько раз приезжие, что посильнее были, этот кордон сметали. Several times, the stronger newcomers swept away this cordon. Più volte, i nuovi arrivati più potenti hanno spazzato via questo cordone. Видал, у нас там поезд отогнанный стоит на путях? You see that train we got back there on the tracks? Vedete il treno che abbiamo sui binari? До него добрались. Siamo arrivati a lui. Снизу им не открыли бы – там женщины, дети, если приезжие туда пролезут – все, дело табак. They wouldn't open them from downstairs - there are women and children there, and if the newcomers get in, that's it, it's tobacco. Non li aprirebbero dal piano di sotto: lì ci sono donne e bambini, e se i nuovi arrivati entrano, è finita, è tabacco. Да мужики наши и сами это понимали, отступили к поезду, засели там и несколько тварей положили. Our men realized it themselves, so they retreated to the train, huddled there and put down a few of the creatures. I nostri uomini se ne sono resi conto da soli, così si sono ritirati sul treno, si sono rannicchiati lì e hanno abbattuto alcune creature. Но и сами… осталось их в живых всего двое из десяти. But also themselves... there are only two out of ten of them left alive. Ma anche loro stessi... sono rimasti in vita solo due su dieci. Один приезжий ушел, к Новокузнецкой пополз. One stranger left, crawled to Novokuznetskaya. Его утром выследить хотели, за ним такая полоса густой слизи оставалась, но он в боковой туннель свернул, вниз, а мы туда не суемся. We wanted to track him down this morning, and there was a streak of thick slime behind him, but he turned down a side tunnel, and we don't go there. Stamattina volevamo rintracciarlo e c'era una striscia di melma spessa dietro di lui, ma ha svoltato in un tunnel laterale e noi non ci andiamo. У нас своих бед хватает. We have enough troubles of our own. Abbiamo già abbastanza problemi per conto nostro.

– Я вот слышал, что на Павелецкую никто никогда не нападает, – вспомнил Артем, – это правда?

– Конечно, – важно кивнул дежурный. – Кто нас трогать будет? - Who's gonna touch us? Если бы мы здесь не держали оборону, они бы отсюда по всей ветке расползлись. Se non tenessimo le nostre difese qui, sarebbero in tutto il ramo. Нет, на нас никто руки не поднимет. Ганза вот и та переход почти весь нам отдала, в самом-самом конце их блокпост. Hansa has given us almost the whole crossing, at the very end of it is their roadblock. Hansa ci ha dato quasi tutta la traversata, alla fine della quale c'è un blocco stradale. Оружие подкидывают, только чтобы мы их прикрывали. Stanno solo piantando armi, quindi le copriremo. Любят они чужими руками жар загребать, я тебе скажу! They like to take the heat from other people's hands, I'll tell you! A loro piace sopportare il caldo, non c'è che dire! Как тебя звать, говоришь? А я Марк. Погоди-ка, Артем, что-то там шебуршит… – и торопливо снова включил прожектор. Wait a minute, Artem, something is rustling there... - and hurriedly turned on the searchlight again. – Нет, послышалось, наверное, – неуверенно сказал он через минуту.

Артема по капле наполняло тягостное ощущение опасности. Artem was filled drop by drop with a heavy sense of danger. Artem fu pervaso, goccia a goccia, da un pesante senso di pericolo. Как и Марк, он внимательно вглядывался вверх, но там, где тот видел только тени разбитых ламп, Артему чудились застывшие в слепящем луче зловещие фантастические силуэты. Like Mark, he looked up carefully, but where he saw only shadows of broken lamps, Artem saw ominous fantastical silhouettes frozen in the blinding beam. Come Mark, guardò verso l'alto, ma dove Mark vedeva solo le ombre delle lampade rotte, Artem vide minacciose sagome fantastiche congelate nel raggio accecante. Сначала он думал, что это его воображение шутит с ним, но один из странных контуров еле заметно шевельнулся, как только пятно света его миновало.

– Подождите… – прошептал он. – Попробуйте вон в тот угол, где такая большая трещина, только резко… - Try that corner over there, where that big crack is, just sharply....

И, словно пригвожденное к месту лучом, где-то далеко, дальше середины эскалатора что-то большое, костлявое замерло на мгновенье, а потом вдруг ринулось вниз. And, as if nailed to the place by a beam, somewhere far away, beyond the middle of the escalator, something large, bony froze for a moment, and then suddenly rushed down. E, come se fosse inchiodato al posto da una trave, da qualche parte lontano, oltre il centro della scala mobile, qualcosa di grosso e ossuto si bloccò per un attimo, e poi improvvisamente si precipitò giù. Марк поймал выпрыгивающий из рук свисток и дунул изо всех сил, и в ту же секунду все сидевшие у костра сорвались со своих мест и бросились к позиции. Mark caught the whistle jumping out of his hands and blew as hard as he could, and at the same second everyone sitting around the fire broke from their seats and rushed to the position. Mark prese il fischietto che gli saltava di mano e soffiò più forte che poté, e nello stesso istante tutti quelli seduti intorno al fuoco si staccarono dai loro posti e si precipitarono in posizione.

Там, как выяснилось, был еще один прожектор, послабее, но хитро скомбинированный с необычным тяжелым пулеметом. Si scoprì che c'era un altro faro, più debole, ma abilmente combinato con un'insolita mitragliatrice pesante. Артем таких раньше никогда не видел: у орудия был длинный ствол с раструбом на конце, прицел напоминал формой паутину, а патроны вползали внутрь масляно блестевшей лентой.

– Вон он, около десятой! - There he is, near the tenth! – нашарил лучом приезжего хриплый худой мужик, подсевший к Марку. - A gruff, thin man, who sat down next to Mark, used the beam to find the newcomer. – Дай бинокль… Леха! Десятая, правый ряд!

– Есть! Все, милый, приехали, теперь сиди спокойно, – забормотал пулеметчик, наводя оружие на затаившуюся черную тень. Ecco, tesoro, siamo qui, ora stai fermo", mormorò il mitragliere, puntando l'arma contro l'ombra nera in agguato. – Держу его!

Громыхнула оглушительная очередь, десятая снизу лампа разлетелась вдребезги, и сверху что-то пронзительно заверещало. There was a deafening roar, the tenth lamp from the bottom shattered, and something shrill roared from above. Si udì un rombo assordante, la decima lampada dal basso andò in frantumi e qualcosa di stridente ruggì dall'alto.

– Кажись, накрыли, – определил хриплый. - Penso che siamo coperti", disse l'uomo dal pelo duro. – Ну-ка, посвети еще… Вон лежит. - Beh, un'altra luce... Eccola. Готов, зараза. Ready, motherfucker. Pronto, figlio di puttana.

Но сверху еще долго, не меньше часа, доносились тяжелые, почти человеческие стоны, от которых Артему становилось не по себе. But for a long time, at least an hour, there were heavy, almost human moans from above, which made Artem feel uncomfortable. Ma per molto tempo, almeno un'ora, dall'alto provenivano gemiti pesanti, quasi umani, che mettevano Artem a disagio. Когда он предложил добить приезжего, чтобы тот не мучался, ему ответили: When he offered to finish off the newcomer so that he would not suffer, he was answered: Quando si offrì di finire il nuovo arrivato per non farlo soffrire, gli fu risposto:

– Хочешь, сбегай, добей. - You want to run out and get it? - Vuoi correre a prenderlo? У нас тут, пацан, не тир, каждый патрон на счету. This ain't a shooting gallery, kid. Every round counts. Non è un tiro a segno, ragazzo. Ogni colpo conta.

Марка сменили, и они с Артемом отправились к костру. Mark è stato sostituito e lui e Artem sono andati al falò. Марк прикурил от огня самокрутку и задумался о чем-то, а Артем стал прислушиваться к общему разговору. Mark si accese una sigaretta dal fuoco e pensò a qualcosa, mentre Artem iniziò ad ascoltare la conversazione generale.

– Вот Леха вчера про кришнаитов рассказывал, – низким, утробным голосом говорил массивный мужчина с низким лбом и мощной шеей, – которые на Октябрьском Поле сидят и хотят в курчатовский институт забраться, чтобы ядерный реактор рвануть и всем устроить нирвану, но пока никак не соберутся. - Yesterday Lekha told me about the Krishnaites," said a massive man with a low forehead and a powerful neck, in a low, raspy voice, "who are sitting on Oktyabrsky Pole and want to get into the Kurchatov Institute to blow up a nuclear reactor and make nirvana for everyone, but they can't get their act together yet. - Ieri Lekha mi ha parlato dei Krishnaiti", ha detto un uomo massiccio con la fronte bassa e il collo possente, con voce bassa e rauca, "che sono seduti sull'Oktyabrsky Pole e vogliono entrare nell'Istituto Kurchatov per far esplodere un reattore nucleare e creare il nirvana per tutti, ma non riescono ancora a organizzarsi. Ну, я тут вспомнил, что со мной было четыре года назад, когда я еще на Савеловской жил. Well, I remembered what happened to me four years ago, when I was still living on Savelovskaya Street. Ebbene, mi sono ricordato di quello che mi era successo quattro anni fa, quando vivevo ancora in via Savelovskaya. Я однажды по делам собрался на Белорусскую. I went to Belorusskaya once on business. Тогда у меня связи были на Новослободской, так что я прямо через Ганзу пошел. I had connections at Novoslobodskaya at the time, so I went straight through Hansa. Ну, прихожу на Белорусскую, быстро добрался, кого надо встретил, мы с ним дельце обделали, думаю, надо обмыть. Well, I came to Belorusskaya, I got there quickly, I met the right person, we did some business with him, I think we should celebrate. Beh, sono venuto alla Belorusskaya, ci sono arrivato in fretta, ho incontrato la persona giusta, abbiamo fatto affari con lui, penso che dovremmo festeggiare. Он мне говорит, ты, мол, осторожнее, здесь пьяные часто пропадают. He told me to be careful, drunk people often disappear here. Mi ha detto di stare attento, qui gli ubriachi spariscono spesso. А я ему: да ладно, брось, такое дело нельзя оставить. And I told him, "Come on, come on, you can't leave a case like this. E gli ho detto: "Dai, dai, non puoi abbandonare un caso come questo. В общем, банку мы с ним на двоих раздавили. Anyway, he and I crushed a can together. Comunque, io e lui abbiamo schiacciato una lattina insieme. Последнее, что помню, – это как он на четвереньках ползает и кричит «Я – Луноход?1!». Просыпаюсь – матерь божья! Mi sveglio, madre di Dio! – связанный, во рту кляп, башка наголо обрита, сам лежу в какой-то каморке, наверное, в бывшей ментовке. - I was tied up, gagged, my head shaved bare, and I was lying in some cell, probably a former police station. - Ero legato, imbavagliato, con la testa rasata a zero, e giacevo in una cella, probabilmente una vecchia stazione di polizia. Что за напасть, думаю. What a nuisance, I think. Che seccatura, penso. Через полчаса приходят какие-то черти и тащат меня за шкирку в зал. Куда я попал, так и не понял, все названия сорваны, стены чем-то измазаны, пол в крови, костры горят, почти вся станция перекопана, и вниз уходит глубоченный котлован, метров двадцать по крайней мере, а то и все тридцать. I didn't understand where I was, all the names were torn off, the walls were smeared with something, the floor was covered with blood, fires were burning, almost the whole station was dug over, and a deep pit, twenty meters at least, or even thirty meters, went down. Non capivo dove mi trovavo, tutti i nomi erano stati strappati, le pareti erano imbrattate di qualcosa, il pavimento era coperto di sangue, i fuochi bruciavano, quasi tutta la stazione era stata scavata, e una fossa profonda, di almeno venti metri, o anche trenta, scendeva giù. На полу и на потолке звезды нарисованы, такие, знаете, одной линией, как дети рисуют. There are stars painted on the floor and on the ceiling, like, you know, one line, like kids draw. Ci sono stelle dipinte sul pavimento e sul soffitto, come, sapete, una linea, come disegnano i bambini. Ну, думаю, может, к красным попал? Well, I think maybe I've fallen in with the Reds. Beh, credo di essermi unito ai Rossi. Потом башкой повертел – не похоже. Then I turned my head, it didn't look like it. Poi ho girato la testa e non sembrava. Меня к этому котловану подвели, а там веревка вниз спускается, говорят, лезь по веревке. I was brought to this pit, and there was a rope going down, they said, climb the rope. Mi hanno portato in questa fossa, c'era una corda che scendeva e mi hanno detto di arrampicarmi sulla corda. И калашом подталкивают. And they're pushing it with a gun. E ti danno una gomitata con i loro AK. Я туда глянул – а там народу куча на дне, с ломами и лопатами, и яму эту углубляют. Ho guardato laggiù e c'erano molte persone sul fondo, con piedi di porco e pale, che stavano approfondendo la buca. Землю наверх на лебедке вытаскивают, грузят в вагонетки и куда-то отвозят. The earth is hauled upstairs on a winch, loaded into wagons and taken somewhere. La terra viene trasportata su un argano, caricata su carri e portata da qualche parte. A terra é puxada para cima por um guincho, carregada em vagões e levada para algum lugar. Ну, делать нечего, эти ребята с калашами – просто бешеные, все в татуировках с ног до головы, я так подумал – уголовщина какая-то. Bem, não há nada a fazer, estes gajos com AKs são doidos, todos tatuados da cabeça aos pés, pensei - algum tipo de criminalidade. На зону, наверное, попал. I must have gone to the penitentiary. Deve essere andato al penitenziario. Ele deve ter ido para a penitenciária. Эти, типа, авторитеты подкоп делают, сбежать хотят. Queste figure autoritarie stanno scavando, cercando di fuggire. Estas figuras de autoridade estão a fazer uma escavação, a tentar escapar. А сявки на них батрачат. And the hayseeds work for them. E os semeadores de feno trabalham para eles. Но потом понял: ерунда выходит. But then I realized it's not working. Ma poi ho capito che era una schifezza. Mas depois apercebi-me que era um disparate. Какая в метро зона, если здесь даже ментов нет? What's the subway zone if there aren't even cops here? Che cos'è la zona sotterranea se qui non ci sono nemmeno i poliziotti? Qual é a zona subterrânea se nem sequer há polícias aqui? Я говорю им, высоты боюсь, рухну сейчас прямо этим на башку, пользы от меня будет немного. I tell them, I'm afraid of heights, I'm going to fall right on my head with this, I won't be much use. Dico loro: "Ho paura dell'altezza, con questo cadrò in testa, non sarò molto utile". Digo-lhes: "Tenho medo de alturas, vou cair de cabeça com isto, não vou ser muito útil. Они посовещались и поставили меня землю, которая снизу поступает, на вагонетки грузить. They consulted and put me to load the earth that comes from below onto the wagons. Mi hanno consultato e mi hanno incaricato di caricare sui carri la terra che arriva dal basso. Consultaram-me e encarregaram-me de carregar a terra que vem de baixo para os vagões. Наручники, падлы, надели, на ноги цепи какие-то, вот и грузи. Handcuffs, assholes, and some kind of chains on his legs, so load him up. Mi hanno ammanettato, mi hanno messo delle catene alle gambe, ecco cosa porto con me. Algemaram-me, puseram-me umas correntes nas pernas, e é isso que estou a levar. Ну, я все никак понять не мог, чем они занимаются. Bem, eu não conseguia perceber o que eles estavam a fazer. Работенка, прямо скажем, не из простых. It's not an easy job, to put it bluntly. Não é uma tarefa fácil, para o dizer sem rodeios. Я-то что, – повел он аршинными плечами, – там послабее были, так кто на землю валился, бритые поднимали и волокли куда-то к лестницам. I don't care," he shrugged his shoulders, "there were weaker men, so those who fell to the ground, shaven men lifted them up and dragged them somewhere to the stairs. Non mi importa di me", scrollò le spalle, "lì c'erano uomini più deboli, così quelli che cadevano a terra venivano sollevati da uomini rasati e trascinati da qualche parte fino alle scale. Não quero saber de mim", encolheu os ombros, "havia lá homens mais fracos, por isso os que caíam no chão eram levantados por homens barbeados e arrastados para as escadas. Потом я мимо проходил один раз, смотрю, у них там, типа, чурбан такой, как на Красной площади раньше стоял, где бошки рубили, в него топор здоровый всажен, а вокруг все в кровище и головы на палках торчат. Then I was passing by once, and I saw that they had, like, a chump like the one that used to stand on Red Square, where heads were chopped off, with a big axe stuck in it, and everything around it was covered in blood and heads sticking out on sticks. Poi, una volta, passando di lì, ho visto che c'era un baraccone come quello che si trovava sulla Piazza Rossa, dove venivano tagliate le teste, con una grande ascia conficcata dentro, e tutto intorno era coperto di sangue e le teste sporgenti su bastoni. Depois, uma vez, estava a passar e vi que tinham um galo como aquele que estava na Praça Vermelha, onde se cortavam cabeças, com um grande machado espetado, e tudo à volta estava coberto de sangue e com cabeças espetadas em paus. Меня чуть не вывернуло. It almost made me sick. Нет, думаю, надо отсюда делать ноги, пока из меня чучело не набили. No, I think I should get out of here before I get stuffed. No, credo che dovrei andarmene da qui prima di essere impagliato.

– Ну, и кто это был? - Beh, chi era? – нетерпеливо прервал его тот хриплый, который сидел за прожектором. - Impazientemente fu interrotto dal burbero che sedeva dietro il faro.

– Я потом спросил у мужиков, с которыми грузил. Знаешь, кто? Сатанисты, понял? Они, значит, решили, что конец света уже наступил, и метро – это ворота в ад. И что-то он там про круги говорил, я уж не помню… And he said something about circles, I can't remember....

– Врата, – поправил его пулеметчик. - Il cancello", lo corregge il mitragliere.

– Ну. Метро – это врата в ад, а сам ад лежит немного глубже, и дьявол, значит, их там ждет, надо только до него добраться. Вот и роют. So they're digging. С тех пор четыре года прошло. Может, уже докопались.

– А где это? – спросил пулеметчик.

– Не знаю! Вот ей-богу, не знаю. Я ведь оттуда как выбрался: меня в вагонетку кинули, пока охрана не смотрела и грунтом присыпали. I got out of there the way I did: they threw me in a wagon while the guards weren't looking and covered me with soil. Долго я куда-то катился, потом высыпали с высоты, я сознание потерял, очнулся, пополз, выполз на какие-то рельсы, ну, и по ним вперед, а эти рельсы с другими скрещиваются, я на перекрестке и вырубился. I was rolling somewhere for a long time, then they threw me out from the heights, I lost consciousness, woke up, crawled, crawled out on some rails, well, and on them forward, and these rails crossed with other rails, I was at the crossroads and passed out. Потом меня кто-то подобрал, и очнулся я только на Дубровке, понял? А тот, кто меня подобрал, уже свалил, добрый человек. And the guy who picked me up is already gone, good man. Вот и думай, где это… Qui ci si chiede dove sia.....

Потом заговорили о том, что, по слухам, на Площади Ильича и на Римской какая-то эпидемия и много народу перемерло, но Артем пропустил все мимо ушей. Poi cominciarono a parlare della voce che c'era una specie di epidemia a Ploschad Ilyicha e Rimskaya e che erano morte molte persone, ma Artem la ignorò. Мысль, что метро – это преддверие ада или, может, даже первый его круг, загипнотизировала его, и перед глазами возникла невероятная картина: сотни людей, копошащихся, как муравьи, роющих вручную бесконечный котлован, шахту в никуда, пока однажды лом одного из них не воткнется в грунт странно легко и не провалится вниз, и тогда ад и метро окончательно сольются воедино. The idea that the subway was a precursor to hell, or maybe even the first circle of hell, hypnotized him, and an incredible picture appeared before his eyes: hundreds of people, scrambling like ants, digging by hand an endless pit, a shaft to nowhere, until one day a crowbar of one of them would stick into the ground strangely easily and fall down, and then hell and the subway would finally merge. L'idea che il sottosuolo fosse un precursore dell'inferno, o forse addirittura il primo girone dell'inferno, lo ipnotizzò, e un'immagine incredibile gli si parò davanti agli occhi: centinaia di persone, che si affannavano come formiche, scavando a mano una fossa infinita, un pozzo che non portava da nessuna parte, finché un giorno il piede di porco di uno di loro si conficcò nel terreno con strana facilità e cadde giù, e allora l'inferno e il sottosuolo si sarebbero finalmente fusi.

Потом он подумал, что вот, эта станция живет почти так же, как ВНДХ: ее беспрестанно атакуют какие-то чудовищные создания с поверхности, а они в одиночку сдерживают натиск, и если Павелецкая дрогнет, то эти монстры распространятся по всей линии. Выходило, что роль ВДНХ вовсе не так исключительна, как ему представлялось раньше. It turned out that the role of VDNKh was not as exceptional as he had imagined before. Кто знает, сколько еще таких станций в метро, каждая из которых прикрывает свое направление, сражаясь не за всеобщее спокойствие, а за собственную шкуру… Можно уходить назад, отступать к центру, подрывая за собой туннели, но тогда будет оставаться все меньше жизненного пространства, пока все оставшиеся в живых не соберутся на небольшом пятачке и там сами не перегрызут друг другу глотки. Who knows how many more such stations there are in the subway, each of which is covering its own direction, fighting not for the general peace, but for its own skin... You can go back, retreat to the center, undermining the tunnels behind you, but then there will be less and less living space, until all the survivors will gather on a small patch of land and there themselves will not cut each other's throats. Chissà quante altre stazioni del genere ci sono nel sottosuolo, ognuna delle quali copre la propria direzione, combattendo non per la pace generale, ma per la propria pelle... Si può tornare indietro, ritirarsi verso il centro, facendo saltare i tunnel dietro di sé, ma poi rimarrà sempre meno spazio vitale, finché tutti i sopravvissuti si riuniranno in un piccolo lembo e lì si sgozzeranno a vicenda.

Но ведь если ВДНХ ничего особенного собой не представляет, если есть и другие выходы на поверхность, которые невозможно закрыть… Значит… Спохватившись, Артем запретил себе думать дальше. Ma se la VDNKh non è niente di speciale, se ci sono altre uscite verso la superficie che non possono essere chiuse... Allora... Artem, dopo aver capito, si proibì di pensare oltre. Это просто голос слабости, предательский, слащавый, подсказывающий аргументы, чтобы не продолжать Похода, перестать стремиться к Цели. Но нельзя ей поддаваться. Этот путь ведет в тупик. Questo percorso conduce a un vicolo cieco.

Чтобы отвлечься, он снова прислушался к разговору. Per distrarsi, ascoltò di nuovo la conversazione. Сначала обсудили шансы некоего Пушка на какую-то победу. First, they discussed the chances of a certain Cannon winning something. Prima hanno discusso le possibilità di vittoria di un certo Cannon. Потом хриплый начал рассказывать о том, что какие-то отмороженные напали на Китай-Город, перестреляли кучу народа, но подоспевшая калужская братва все-таки одолела их, и головорезы отступили назад к Таганской. Then the hoarse man began to tell me that some thugs had attacked Kitay-Gorod, shot a lot of people, but the Kaluga fraternity that had come up had overpowered them, and the thugs had retreated back to Taganskaya. Poi l'uomo rauco iniziò a raccontarmi che alcuni teppisti avevano attaccato Kitay-Gorod, sparando a molte persone, ma la fratellanza di Kaluga che era arrivata li aveva sopraffatti e i teppisti si erano ritirati a Taganskaya. Артем хотел было возразить, что вовсе не к Таганской, а к Третьяковской, но тут вмешался еще какой-то жилистый тип, лица которого было не разглядеть, и сказал, что калужских вообще выбили с Китай-Города и теперь его контролирует новая группировка, о которой раньше никто не слышал. Artem voleva ribattere che non era per la Taganskaya, ma per la Tretyakovskaya, ma poi un altro tipo segaligno, di cui non si vedeva il volto, intervenne dicendo che gli uomini di Kaluga erano stati cacciati da Kitay-Gorod e che ora era controllata da un nuovo gruppo di cui nessuno aveva mai sentito parlare prima. Хриплый горячо заспорил с ним, а Артема стало клонить в сон. L'uomo rauco discuteva animatamente con lui e Artem cominciò ad addormentarsi. На этот раз ему не снилось совсем ничего, и спал он так крепко, что даже когда раздался тревожный свист и все вскочили со своих мест, он так и не смог проснуться. This time he dreamed nothing at all, and slept so soundly that even when the alarm whistle sounded and everyone jumped up from their seats, he could not wake up. Questa volta non sognò nulla e dormì così profondamente che, anche quando suonò il fischio d'allarme e tutti si alzarono di scatto, non riuscì a svegliarsi. Наверное, тревога была ложной, потому что выстрелов не последовало. L'allarme deve essere stato un falso allarme perché non sono stati sparati colpi.

Когда его наконец разбудил Марк, на часах было уже без четверти шесть.

– Вставай, отдежурили! - Get up, we're done! - Alzati, abbiamo finito! – весело потряс он Артема за плечо. - Scosse allegramente la spalla di Artem. – Пойдем, я тебе переход покажу, куда тебя вчера не пустили. - Come on, I'll show you the crossing where they wouldn't let you in yesterday. - Vieni, ti mostro il passaggio dove ieri non ti hanno fatto entrare. Паспорт есть?

Артем помотал головой. Artem scosse la testa.

– Ну ничего, как-нибудь уладим, – пообещал Марк, и действительно через несколько минут они уже были в переходе, а охранник умиротворенно посвистывал, перекатывая в ладони два патрона. - Risolveremo tutto in qualche modo", promise Mark, e in effetti in pochi minuti erano nel passaggio e la guardia fischiettava tranquillamente, facendo rotolare due cartucce nel palmo della mano.

Переход был очень долгим, длиннее даже, чем станция. Вдоль одной стены стояли брезентовые ширмы, и горели довольно яркие лампочки («Ганза заботится» – ухмыльнулся Марк), а вдоль другой тянулась длинная, но невысокая, не больше метра, перегородка. C'erano schermi di tela lungo una parete e lampadine piuttosto luminose ("Hansa ci tiene", sorrise Mark), e una lunga ma bassa parete divisoria, alta non più di un metro, lungo l'altra.

– Это, между прочим, один из самых длинных переходов во всем метро! – гордо заявил Марк. – Что за перегородка, спрашиваешь? - What's the partition, you ask? - Che cos'è la partizione, vi chiederete? А ты не знаешь? Это же знаменитая штука! Половина всех, кто до нас добирается, к ней идут! Half of everyone who gets to us goes to her! La metà di tutti quelli che arrivano a noi va a lei! Погоди, сейчас рано еще. Aspetta, è ancora presto. Попозже начнется. Inizierà più tardi. Вообще-то самое оно – вечером, когда выход на станцию перекрывают и людям больше заняться нечем. It's actually the best in the evening when the station exit is blocked and people have nothing else to do. In realtà è il massimo la sera, quando l'uscita della stazione è bloccata e la gente non ha altro da fare. Но, может, днем будет квалификационный забег. But maybe there will be a qualifying race in the afternoon. Ma forse ci sarà una gara di qualificazione nel pomeriggio. Нет, ты правда ничего не слышал об этом? Да у нас тут крысиные бега, тотализатор! We're having a rat race, a sweepstakes! Stiamo facendo una corsa di topi, una lotteria! Мы его ипподромом называем. Надо же, я думал, все знают, – удивился он, когда понял наконец, что Артем не шутит. Wow, pensavo che lo sapessero tutti", si sorprese quando finalmente capì che Artem non stava scherzando. – Ты как вообще, играть любишь? - Ti piace giocare? Я вот, например, игрок.

Артему было, конечно, интересно посмотреть на бега, но особенно азартным он никогда не был. К тому же теперь, после того как он проспал столько времени, над его головой грозовой тучей росло и сгущалось чувство вины. Besides, now, after sleeping for so long, a thundercloud of guilt was growing and thickening over his head. Inoltre, ora che aveva dormito così a lungo, una nuvola di sensi di colpa stava crescendo e si addensava sulla sua testa. Он не мог ждать вечера, он вообще больше не мог ждать. Ему надо было двигаться вперед, слишком много времени и так потеряно зря. Но путь к Полису лежал через Ганзу, и теперь ее уже было не миновать. But the way to Polis lay through Hansa, and now there was no escaping it. Ma la strada per Polis passava per Hansa e ora non era più percorribile.

– Я, наверное, не смогу здесь остаться до вечера, – сказал Артем. – Мне надо идти… к Полянке.

– Да ведь это тебе через Ганзу, – заметил Марк, прищурившись. - It's for you through Hansa," Mark said, squinting. – Как же ты собрался через Ганзу, если у тебя не только визы, но и паспорта нет? - Come si fa a passare attraverso l'Hansa se non solo non si ha il visto ma anche il passaporto? Тут, друг, я тебе помочь уже не могу. Но идею подкинуть попробую. Ma vi darò un'idea. Начальник Павелецкой – не нашей, а кольцевой, – большой любитель вот этих самых бегов. The head of Paveletskaya - not ours, but the ring one - is a big fan of these very races. La direttrice della Paveletskaya - non la nostra, ma quella dell'anello - è una grande fan di queste gare. Его крыса Пират – фаворит. Он здесь каждый вечер появляется, при охране и в полном блеске. Si presenta qui ogni notte, sorvegliato e in piena gloria. Поставь, если хочешь, лично против него. Put it against him personally if you want. Se volete, mettetelo contro di lui personalmente.

– Но ведь мне и ставить нечего, – возразил Артем. - But I have nothing to bet," Artem objected. - Ma non ho nulla da scommettere", obietta Artem.

– Поставь себя, в качестве прислуги. - Put yourself down as a servant. - Mettiti al servizio di tutti. Хочешь, я тебя поставлю, – глаза Марка азартно сверкнули. Vuoi che scommetta su di te?", gli occhi di Mark scintillavano di eccitazione. – Если выиграем, получишь визу. - Se vinciamo, otterrete un visto. Проиграем – попадешь туда все равно, там уж, правда, от тебя будет зависеть, как выкрутишься. If you lose, you'll get there anyway, but it's really up to you how you get out of it. Se perdete, ci arriverete comunque, sta a voi decidere come uscirne. Вариант? Option? Opzione? Вариант. Option.

Артему этот план совсем не понравился. Продавать себя в рабство и, тем более, проигрывать себя на крысином тотализаторе было как-то обидно. Vendere se stesso in schiavitù e, ancor più, perdere se stesso nella lotteria dei topi è stato un vero peccato. Он решил попробовать пробиться на Ганзу иначе. Несколько часов он вертелся около серьезных пограничников в сером пятнистом обмундировании – они были одеты точно так же, как и те, на Проспекте Мира, – пытался заговаривать с ними, но те отказывались отвечать. For several hours he hovered around the serious border guards in gray spotted uniforms - they were dressed exactly like the ones on Prospekt Mira - tried to talk to them, but they refused to answer. После того как один из них презрительно назвал его одноглазым (это было несправедливо, потому что левый глаз уже начал открываться, хотя все еще чертовски болел) и порекомендовал проваливать, Артем бросил наконец бесплодные старания и начал искать самых темных и подозрительных личностей на станции, торговцев оружием, дурью – всех, кто мог оказаться контрабандистом. After one of them contemptuously called him one-eyed (which was unfair, because his left eye was starting to open, though it still hurt like hell) and advised him to fuck off, Artem finally gave up his fruitless endeavors and began searching for the darkest and most suspicious individuals on the station, arms dealers, dope dealers-anyone who might be a smuggler. Dopo che uno di loro lo chiamò sprezzantemente orbo (il che era ingiusto, perché l'occhio sinistro stava iniziando ad aprirsi, anche se gli faceva ancora un male cane) e gli consigliò di sparire, Artem finalmente rinunciò ai suoi sforzi infruttuosi e iniziò a cercare le personalità più oscure e sospette della stazione, trafficanti di armi, spacciatori di droga, chiunque potesse essere un contrabbandiere. Но никто не брался провести Артема на Ганзу за его автомат и фонарь. But no one would take Artem to Hansa for his machine gun and flashlight. Ma nessuno avrebbe portato Artem ad Hansa per la sua mitragliatrice e la sua lanterna.

Наступил вечер, который Артем встретил в тихом отчаянии, сидя на полу в переходе и погрузившись в самоуничижение. Arrivò la sera, che Artem affrontò con tranquilla disperazione, sedendosi per terra nel corridoio e sprofondando nell'autoironia. К этому времени в переходе возникло оживление, взрослые возвращались с работы, ужинали со своими семьями, дети галдели все тише, пока их не укладывали спать, и наконец после того, как заперли ворота, все высыпали из своих палаток и ширм к беговым дорожкам. By this time there was a buzz of activity in the passage, adults were returning from work, having dinner with their families, the children were galloping ever more quietly until they were put to bed, and finally after the gates were locked, everyone poured out of their tents and screens to the running tracks. A questo punto c'era un brusio di attività nel passaggio, gli adulti tornavano dal lavoro, cenavano con le loro famiglie, i bambini galoppavano sempre più tranquillamente fino a quando non venivano messi a letto, e infine, dopo che i cancelli erano stati chiusi, tutti si riversavano fuori dalle tende e dagli schermi verso le piste da corsa. Народу здесь было много, не меньше трехсот человек, и найти в такой толпе Марка было нелегко. There were many people here, at least three hundred, and it was not easy to find Mark in such a crowd. Люди гадали, как сегодня пробежит Пират, удастся ли Пушку хоть раз обойти его, упоминались клички и других бегунов, но эти двое явно были вне конкуренции. People wondered how the Pirate would run today, whether the Cannon would be able to beat him at least once, the nicknames of other runners were mentioned, but these two were clearly out of competition. Ci si chiedeva come avrebbe corso il Pirata oggi, se Cannon sarebbe stato in grado di batterlo anche solo una volta, si parlava dei soprannomi di altri corridori, ma questi due erano chiaramente fuori gara.

К стартовой позиции подходили важные хозяева крыс, неся своих холеных питомцев в маленьких клетках. Important rat owners approached the starting position, carrying their well-behaved pets in small cages. Начальника Павелецкой-кольцевой видно не было, и Марк тоже как сквозь землю провалился. Артем испугался даже, что тот сегодня опять стоит в дозоре и не придет. Artem was even afraid that he was standing watch again today and would not come. Artem temeva addirittura che oggi fosse di nuovo di guardia e non sarebbe venuto. Но тогда как же он собирался играть?.. Ma allora come avrebbe fatto a giocare...?

Наконец в другом конце перехода показалась небольшая процессия. Шествуя в сопровождении двух угрюмых телохранителей, не спеша, с достоинством нес свое грузное тело бритый наголо старик с пышными ухоженными усами, в очках и строгом черном костюме. Accompanied by two sullen bodyguards, an old man with a shaved naked manicured moustache, glasses and a strict black suit carried his heavy body with dignity. Accompagnato da due guardie del corpo arcigne, un uomo anziano con la testa rasata e i baffi rigogliosi e ben curati, con gli occhiali e un rigoroso abito nero, portava il suo corpo pesante con dignità. Один из охранников держал в руке обитую красным бархатом коробку с решетчатой стенкой, в которой металось что-то серое. Это, наверное, и был знаменитый Пират.

Телохранитель понес коробку с крысой к стартовой черте, а усатый старик подошел к судье, восседавшему за столиком, по-хозяйски прогнал со стула его помощника, тяжело уселся на освободившееся место и завел чинную беседу. The bodyguard carried the box with the rat to the starting line, and the mustachioed old man approached the judge, who was sitting at the table, drove his assistant out of his chair, sat down heavily on the vacated seat and started a rank conversation. La guardia del corpo portò la scatola con il topo sulla linea di partenza, e l'anziano baffuto si avvicinò al giudice, che era seduto al tavolo, allontanò il suo assistente dalla sedia, si sedette pesantemente sul posto lasciato libero e iniziò una conversazione di rango. Второй охранник встал рядом, спиной к столику, широко расставив ноги и положив ладони на короткий черный автомат, висевший у него на груди. La seconda guardia era in piedi accanto a lui, con le spalle al tavolo, le gambe divaricate e i palmi appoggiati sul corto fucile automatico nero che pendeva dal suo petto. Такому солидному человеку не то что предлагать пари, но и просто приближаться к нему было боязно. Un uomo così rispettabile, non solo per offrire una scommessa, ma anche solo per avvicinarsi a lui aveva paura.

И тут Артем увидел, как к этим почтенным людям запросто подходит неряшливо одетый Марк, почесывая давно не мытую голову, и начинает что-то втолковывать судье. And then Artem saw how sloppily dressed Mark, scratching his long-unwashed head, came to these honorable people and began to say something to the judge. E poi Artem vide come Mark, vestito in modo trasandato e grattandosi la lunga testa non lavata, si avvicinò a questi onorevoli e cominciò a dire qualcosa al giudice. С такого расстояния слышны были только интонации, но зато было хорошо видно, как усатый старик сначала возмущенно побагровел, потом скорчил надменную гримасу, в конце концов недовольно кивнул и, сняв очки, принялся тщательно их протирать. Da questa distanza si udivano solo le intonazioni, ma si vedeva chiaramente come il vecchio baffuto prima si indignasse, poi facesse una smorfia altera, infine annuisse e, tolti gli occhiali, cominciasse a pulirli accuratamente.

Артем стал пробираться через толпу к стартовой позиции, где стоял Марк. Artem began to make his way through the crowd to the starting position where Mark was standing.

– Все шито-крыто! - It's all open and shut! – радостно возвестил тот, потирая руки. - annuncia felice, sfregando le mani.

На вопрос, что конкретно он имеет в виду, Марк пояснил, что только что навязал старику начальнику личное пари против Пирата, утверждая, что его новая крыса обгонит фаворита в первом же забеге. Quando gli fu chiesto cosa intendesse esattamente, Mark spiegò che aveva appena imposto una scommessa personale al vecchio capo contro Pirata, sostenendo che il suo nuovo topo avrebbe superato il favorito alla prima corsa. Пришлось поставить на кон Артема, сообщил Марк, но взамен он потребовал визы по всей Ганзе для него и для себя. I had to put Artem on the line, Mark reported, but in return he demanded visas all over Hansa for him and himself. Ho dovuto mettere in difficoltà Artem, ha riferito Mark, ma in cambio ha chiesto visti in tutta l'Hansa per lui e per se stesso. Начальник, правда, отверг такое предложение, заявив, что работорговлей не занимается (Артем облегченно вздохнул), но добавил, что такую самонадеянную наглость надо наказать. The chief, however, rejected the proposal, saying that he was not engaged in the slave trade (Artem sighed in relief), but added that such arrogance should be punished. Il capo, tuttavia, rifiutò la proposta, affermando di non essere coinvolto nella tratta degli schiavi (Artem tirò un sospiro di sollievo), ma aggiunse che una tale arroganza doveva essere punita. Если их крыса проиграет, Марку и Артему придется в течение года чистить нужники на Павелецкой-кольцевой. Se il loro topo perde, Mark e Artem dovranno pulire le latrine della Paveletskaya-Koltsevaya per un anno. Если она выиграет, что ж, они получат по визе. Он, конечно, был совершенно убежден, что второй вариант исключен, и поэтому согласился. He was, of course, quite convinced that the second option was ruled out, and so he agreed. Решил наказать самоуверенных нахалов, посмевших бросить вызов его любимцу. Determined to punish the arrogant insolents who dared to challenge his favorite. Deciso a punire gli arroganti insolenti che osano sfidare il suo favorito.

– А у вас есть своя крыса? – осторожно осведомился Артем.

– Конечно! – заверил его Марк. – Просто зверь! Она этого Пирата на куски порвет! Знаешь, как она от меня сегодня удирала? Еле поймал! Barely caught it! Чуть не до Новокузнецкой за ней гнался.

– А как ее зовут?

– Как зовут? Действительно, как же ее зовут? Really, what's her name? Ну, скажем, Ракета, – предположил Марк. – Ракета – грозно звучит?

Артем не был уверен, что смысл соревнования заключается в том, чья крыса быстрее порвет соперника на куски, но смолчал. Artem wasn't sure if the point of the contest was to see whose rat could rip his opponent to shreds faster, but he kept quiet. Artem non era sicuro che lo scopo della gara fosse quello di vedere quale ratto fosse in grado di fare a pezzi l'avversario più velocemente, ma rimase in silenzio. Потом выяснилось, что свою крысу Марк поймал только сегодня, и на этот раз Артем не выдержал. Then it turned out that Mark had caught his rat only today, and this time Artem couldn't stand it. Poi si scoprì che Mark aveva catturato il suo topo solo oggi, e questa volta Artem non riuscì a sopportarlo.

– А откуда вы знаете, что она победит? - How do you know she'll win?

– Я в нее верю, Артем! - I believe in her, Artem! – торжественно произнес Марк. – И вообще, ты знаешь, я ведь давно уже хотел иметь свою крысу. - And actually, you know, I've wanted to have my own rat for a long time. - E in realtà, sapete, è da molto tempo che desidero un ratto tutto mio. На чужих ставил, они проигрывали, и я думал тогда: ничего, наступит день, и у меня будет своя, и уж она-то принесет мне удачу. I bet on other people, they lost, and I thought: nothing, the day will come, and I will have my own, and it will bring me luck. Ho scommesso su altre persone, hanno perso, e ho pensato: niente, arriverà il giorno in cui avrò il mio, e mi porterà fortuna. Но все никак не решался, да это и не так просто, надо получить разрешение судьи, а это такая тягомотина… Вся жизнь пройдет, какой-нибудь приезжий меня сожрет, или сам помру, а собственной крысы у меня так и не будет… А потом ты мне попался, и я подумал: вот оно! But I never dared, and it's not so easy, I have to get the judge's permission, and it's such a drag... My whole life will pass, some visitor will eat me, or I'll die, and I won't have my own rat... And then I got you, and I thought: this is it! Ma non ho mai osato, e non è così facile, devo ottenere il permesso di un giudice, ed è una tale seccatura... Tutta la mia vita passerà, qualche visitatore mi mangerà, o morirò, e non avrò un ratto mio... E poi sei arrivata tu, e ho pensato: ci siamo! Сейчас или никогда. Если ты и сейчас не рискнешь, сказал я себе, значит, так и будешь всегда ставить на чужих крыс. If you don't take a chance now, I said to myself, then you'll always bet on other people's rats. Se non rischi adesso, mi sono detto, scommetterai sempre sui topi degli altri. И решил: если уж играть, так по-крупному. And I decided that if I was going to gamble, I was going to gamble big. E ho deciso che se dovevo giocare d'azzardo, lo avrei fatto alla grande. Мне, конечно, хочется тебе помочь, но это не главное, ты уж извини. I wish I could help you, but that's not the point, I'm sorry. Vorrei poterla aiutare, ma non è questo il punto, mi dispiace. А хотелось вот так подойти к этому усатому хрычу, – понизил голос Марк, – и заявить: ставлю лично против вашего Пирата! And I wanted to go up to that mustachioed fellow," Mark lowered his voice, "and declare: I'll bet personally against your Pirate! Mark abbassò la voce e disse: "Scommetto personalmente contro il tuo Pirata! Он так взбеленился, что заставил судью мою крысу вне очереди аттестовать. He got so pissed he made the judge certify my rat out of turn. Si è talmente incazzato che ha fatto certificare al giudice il mio ratto a sproposito. И ты знаешь, – прибавил он, чуть помолчав, – за такой момент стоит потом год чистить нужники. And you know," he added, after a little silence, "for such a moment it is worth cleaning the latrines for a year. E sapete", aggiunse dopo un po' di silenzio, "un momento come quello vale un anno di pulizia delle latrine.

– Но ведь наша крыса точно проиграет! - But our rat's gonna lose for sure! – отчаянно, в последний раз попытался образумить его Артем. - disperatamente, per l'ultima volta, Artem cercò di ragionare con lui.

Марк посмотрел на него внимательно, потом улыбнулся и сказал:

– А вдруг?.. - What if? - E se?

Строго оглядев собравшуюся публику, судья пригладил седеющие волосы, важно прокашлялся и начал зачитывать клички крыс, участвующих в забеге. Having strictly looked at the gathered audience, the judge smoothed his graying hair, coughed and began to read out the names of the rats participating in the race. Dopo uno sguardo severo alla folla, il giudice si lisciò i capelli grigi, si schiarì la gola e iniziò a leggere i nomi dei topi partecipanti alla gara. Ракета шла последней, но Марк не обратил на это никакого внимания. Больше всех аплодисментов сорвал Пират, а Ракете хлопал только Артем, потому что у Марка были заняты руки: он держал клетку. В этот момент Артем все еще надеялся на чудо, которое избавит его от бесславного конца в зловонной пучине. At this point, Artem was still hoping for a miracle that would spare him from an ignominious end in the stinking abyss.

Затем судья сделал холостой выстрел из своего макарова, и хозяева открыли клетки. The referee then fired a blank shot from his makarov and the home team opened the cages. Ракета вырвалась на свободу первой, так что сердце Артема радостно сжалось, но зато потом, когда остальные крысы бросились вперед через весь переход, кто медленнее, кто быстрее, Ракета, не оправдывая своего гордого имени, забилась в угол метров через пять от старта, да так там и осталась. Rocket was the first to break free, so that Artem's heart clenched joyfully, but then, when the other rats rushed forward through the whole passage, some slower, some faster, Rocket, not living up to his proud name, crawled into a corner five meters from the start, and stayed there. Подгонять крыс по правилам было запрещено. It was forbidden to drive the rats under the rules. Артем с опаской глянул на Марка, ожидая, что тот станет буйствовать, или наоборот, сникнет, сраженный горем. Artem glanced at Mark apprehensively, expecting him to become violent or, on the contrary, to shrink from grief. Artem guardò Mark con apprensione, aspettandosi che diventasse violento o, al contrario, che si sottraesse al dolore. Но суровым и гордым выражением своего лица Марк напоминал скорее капитана крейсера, который отдает приказ о затоплении боевого корабля, чтобы тот не достался врагу, – как в потрепанной книжке про какую-то войну русских с кем-то там еще, которая лежала в библиотеке на ВДНХ. But by the stern and proud expression of his face Mark resembled more like a cruiser captain, who gives the order to sink a warship, so that the enemy will not get it - as in a tattered book about some war between the Russians and someone else, which was in the library at VDNH. Ma dall'espressione severa e orgogliosa del suo volto, Mark sembrava più un capitano di incrociatore, che dà l'ordine di affondare una nave da guerra in modo che il nemico non la prenda - come in un libro a brandelli su qualche guerra tra i russi e qualcun altro, che giaceva nella biblioteca della VDNKh.

Через пару минут первые крысы добрались до финиша. After a couple minutes, the first rats made it to the finish line. Выиграл Пират, на втором месте оказалось нечто неразборчивое, Пушок пришел третьим. The Pirate won, something indecipherable came in second place, Fluff came in third. Артем бросил взгляд на судейский столик. Усатый старик, протирая той же тряпочкой, которой до этого чистил стекла очков, вспотевший от волнения лысый череп, обсуждал результаты с судьей. Un vecchio baffuto, che si asciugava il cranio calvo, sudato per l'eccitazione, con lo stesso panno che usava per pulire gli occhiali, discuteva i risultati con il giudice. Артем понадеялся уже, что про них забыли, как старик вдруг хлопнул себя по лбу и, ласково улыбаясь, поманил к себе пальцем Марка.

Сейчас Артем чувствовал себя почти как в тот момент, когда его вели на казнь, разве что ощущение было не таким сильным. Now Artem felt almost like when he was being led to his execution, except that the feeling was not as strong. Ora Artem si sentiva quasi come quando veniva condotto alla sua esecuzione, solo che la sensazione non era così forte. Пробираясь вслед за Марком к судейскому столику, он утешал себя тем, что так или иначе проход на территорию Ганзы ему теперь открыт, надо только найти способ сбежать. Mentre seguiva Mark al tavolo del giudice, si consolò con il fatto che in un modo o nell'altro aveva accesso al territorio dell'Hansa, doveva solo trovare un modo per fuggire.

Но впереди его ждал позор.

Учтиво пригласив их подняться на помост, усатый обратился к публике и вкратце изложил суть заключенного пари, а потом громогласно объявил, что оба неудачника отправляются, как и было договорено, на работы по очищению санитарных сооружений сроком на год, считая с сегодняшнего дня. Невесть откуда появились два пограничника Ганзы, у Артема отобрали его автомат, заверив, что главный противник в ближайший год у него будет неопасный, и пообещали вернуть оружие по окончании срока. Due guardie di frontiera dell'Hansa sono apparse dal nulla, hanno tolto il fucile automatico ad Artem, gli hanno assicurato che il suo principale avversario per il prossimo anno non sarebbe stato pericoloso e hanno promesso di restituire l'arma alla fine del mandato. Потом, под свист и улюлюканье толпы, их проводили на Кольцевую. Then, to the whistling and hooting of the crowd, they were escorted to Koltsevaya.

Переход уходил под пол в центре зала, как и на смежной станции, но на этом сходство между двумя Павелецкими заканчивалось. The passage went under the floor in the center of the hall, as it did at the adjacent station, but that was where the similarities between the two Paveletskys ended. Il passaggio passava sotto il pavimento al centro della sala, come nella stazione adiacente, ma le somiglianze tra i due Paveletsky finivano lì. Кольцевая производила очень странное впечатление: с одной стороны, потолок здесь был низкий и настоящих колонн не было совсем – через равные промежутки в стене располагались арки, ширина каждой из которых была такой же, как ширина промежутка между ними. The circular room made a very strange impression: on the one hand, the ceiling here was low and there were no real columns at all - at regular intervals in the wall there were arches, the width of each of which was the same as the width of the interval between them. La stanza circolare dava un'impressione molto strana: da un lato, il soffitto era basso e non c'erano vere e proprie colonne - a intervalli regolari nella parete c'erano archi, la cui larghezza era uguale a quella dell'intervallo tra di essi. Казалось, первая Павелецкая далась строителям легко, словно грунт там был мягче и сквозь него просто было пробиваться, а тут попалась какая-то твердая, упрямая порода, прогрызаться через которую оказалось мучительно тяжело. It seemed that the first Paveletskaya was easy for the builders, as if the ground there was softer and it was easy to break through it, but here there was some hard, stubborn rock, and it was excruciatingly hard to chew through it. Sembrava che la prima Paveletskaya fosse stata facile per i costruttori, come se il terreno fosse stato più morbido e fosse stato facile sfondarlo, ma qui c'era una roccia dura e ostinata, ed era dolorosamente difficile masticarla. Но почему-то здесь не возникало такого тягостного, тоскливого настроения, как на Тверской, может оттого, что света на этой станции было непривычно много, а стены были украшены незамысловатыми узорами и по краям арок из стен выступали имитации старинных колонн, как на картинках из книжки «Мифы Древней Греции». But for some reason there was no such heavy, dreary mood here as in Tverskaya, maybe because the light in this station was unusually abundant, and the walls were decorated with simple patterns and on the edges of the arches from the walls were imitations of ancient columns, as in the pictures from the book "Myths of Ancient Greece". Ma per qualche motivo qui non c'era un'atmosfera così pesante e tetra come nella Tverskaya, forse perché in questa stazione c'era un'insolita quantità di luce, e le pareti erano decorate con motivi semplici, e sui bordi degli archi spuntavano imitazioni di colonne antiche, come nelle immagini del libro "Miti dell'antica Grecia". Одним словом, это было не самое плохое место для принудительных работ. In short, it wasn't a bad place for forced labor. In breve, non era un brutto posto per i lavori forzati.

И конечно, сразу было ясно, что это – территория Ганзы. Во-первых, здесь было необычайно чисто, уютно, и на потолке мягко светились в стеклянных колпаках настоящие большие лампы. В самом зале, который, правда, не был таким просторным, как на станции-близнеце, не стояло ни одной палатки, но зато много было рабочих столов, на которых лежали горы замысловатых деталей. Nella sala vera e propria, che però non era spaziosa come la stazione gemella, non c'erano tende, ma c'erano molti tavoli da lavoro, su cui giacevano montagne di dettagli intricati. За ними сидели люди в синих спецовках, а в воздухе висел приятный легкий запах машинного масла. Behind them sat men in blue overalls, and a nice light smell of machine oil hung in the air. Dietro di loro sedevano uomini in tuta blu e nell'aria aleggiava un leggero odore di olio per macchinari. Рабочий день здесь, наверное, заканчивался позже, чем на Павелецкой-радиальной. The working day here probably ended later than on Paveletskaya-radial. Qui la giornata lavorativa terminava probabilmente più tardi rispetto alla Paveletskaya-Radialnaya. На стенах висели знамена Ганзы – коричневый круг на белом фоне, плакаты, призывавшие повысить производительность труда, и выдержки из какого-то А. Смита. On the walls hung Hanse banners - a brown circle on a white background, posters calling for increased productivity, and excerpts from some A. Smith. Alle pareti erano appesi striscioni della Hanse - un cerchio marrone su sfondo bianco, manifesti che invocavano un aumento della produttività del lavoro e brani di alcune opere di A. Smith. Под самым большим штандартом, между двумя застывшими солдатами почетного караула, стоял застекленный столик, и, когда Артема проводили мимо, он специально задержался, чтобы полюбопытствовать, что же за святыни лежат под стеклом. Under the largest standard, between two frozen soldiers of honor guard, there was a glass table, and when Artem was escorted past, he deliberately lingered to wonder what kind of relics lay beneath the glass. Sotto lo stendardo più grande, tra due soldati congelati della guardia d'onore, c'era un tavolo di vetro e, mentre Artem veniva scortato, si soffermò deliberatamente a chiedersi che tipo di reliquie si trovassero sotto il vetro.

Там, на красном бархате, любовно подсвеченные крошечными лампочками, покоились две книги. There, on red velvet, lovingly illuminated by tiny bulbs, rested two books. Lì, su velluto rosso, amorevolmente illuminati da piccole lampadine, riposavano due libri. Первая – превосходно сохранившееся солидное издание в черной обложке, тисненая золотом надпись на которой гласила «Адам Смит. Богатство народов». Вторая – изрядно зачитанная книжонка, в порванной и заклеенной узкими бумажными полосками тонкой обложке, на которой жирными буквами значилось «Дейл Карнеги. Как перестать беспокоиться и начать жить».

Ни об одном, ни о другом авторе Артем никогда ничего не слышал, поэтому гораздо больше его занимал вопрос, не остатками ли этого самого бархата начальник станции обил клетку своей любимой крысы. Artem had never heard anything about either author, so he was much more interested in the question of whether the station chief had used the remains of this very velvet to upholster the cage of his favorite rat. Artem non aveva mai sentito parlare di nessuno dei due autori, quindi era molto più interessato a sapere se il capo della stazione avesse usato i resti di questo velluto per rivestire la gabbia del suo topo preferito.

Один путь был свободен, и по нему время от времени проезжали груженные ящиками дрезины, в основном ручные. One track was vacant, and along it occasionally passed crate-laden drays, mostly handcars. Un binario era libero e lungo di esso passavano di tanto in tanto carrelli carichi di casse, per lo più azionati a mano. Но продымила раз и моторизованная, задержавшись на минуту на станции, прежде чем отправиться дальше, и Артем успел рассмотреть восседавших на ней крепких бойцов в черной форме и черно-белых тельняшках. Ma quella motorizzata fumò una volta, soffermandosi per un attimo alla stazione prima di proseguire, e Artem ebbe il tempo di guardare i robusti soldati in uniforme nera e casacca bianca e nera che vi sedevano. На голове у каждого из них были приборы ночного видения, на груди висели странные короткие автоматы, а тела были надежно защищены тяжелыми бронежилетами. Командир, поглаживая огромный темно-зеленый шлем с забралом, лежавший у него на коленях, перекинулся несколькими словами с охранниками станции, одетыми в обычный серый камуфляж, и дрезина скрылась в туннеле. Il comandante, accarezzando l'enorme elmetto verde scuro e la visiera che aveva in grembo, scambiò qualche parola con le guardie della stazione, vestite con una semplice mimetica grigia, e il treno scomparve nella galleria.

На втором пути стоял полный состав, он был даже в лучшем состоянии, чем тот, что Артем видел на Кузнецком Мосту. C'era un treno pieno sul secondo binario; era persino in condizioni migliori di quello che Artem aveva visto sulla Kuznetsky Most. За зашторенными окнами, наверное, находились жилые отсеки, но были и другие, с открытыми стеклами, и сквозь них виднелись письменные столы с печатными машинками, за которыми сидели делового вида люди, а на табличке, прикрученной над дверями, было выгравировано «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ОФИС». Dietro le finestre con le tende c'erano probabilmente gli alloggi, ma ce n'erano altre con i vetri aperti, attraverso i quali si vedevano scrivanie con macchine da scrivere alle quali sedevano uomini d'affari, mentre un cartello avvitato sopra le porte recitava "UFFICIO CENTRALE".

Эта станция произвела на Артема неизгладимое впечатление. Questa stazione ha lasciato un'impressione indelebile su Artem. Нет, она не поразила его, как первая Павелецкая, здесь не было и следа того таинственного мрачноватого великолепия, напоминания выродившимся потомкам о минувшем сверхчеловеческом величии и мощи создателей метро. No, non lo colpì come la prima Paveletskaya, non c'era traccia di quel misterioso e cupo splendore, che ricordava ai discendenti degenerati la passata sovrumana grandezza e potenza dei creatori del sottosuolo. Но зато люди здесь жили так, словно и не кипело за пределами Кольцевой линии упадочное безумие подземного существования. But people lived here as if the decadent madness of subterranean existence had never boiled over outside the Ring Line. Ma la gente viveva qui come se la follia decadente dell'esistenza sotterranea non fosse mai esplosa al di fuori della Linea dell'Anello. Тут жизнь шла размеренно, благоустроенно, после рабочего дня наступал заслуженный отдых, молодежь уходила не в иллюзорный мир дури, а на предприятия – чем раньше начнешь карьеру, тем дальше продвинешься, а люди зрелые не боялись, что как только их руки потеряют силу, их вышвырнут в туннель на съедение крысам. Here life went on in a measured and comfortable way, after the working day came a well-deserved rest, young people went not to the illusory world of stupidity, but to the enterprises - the earlier you start your career, the further you advance, and mature people were not afraid that as soon as their hands lost their strength, they would be thrown out into the tunnel to be eaten by rats. Qui la vita scorreva in modo misurato e confortevole, dopo la giornata lavorativa arrivava il meritato riposo, i giovani non andavano nel mondo illusorio della stupidità, ma nelle imprese - prima si inizia la carriera, più si avanza, e le persone mature non temevano che, non appena le loro mani avessero perso la forza, sarebbero state gettate nel tunnel per essere mangiate dai topi. Теперь становилось понятно, почему Ганза пропускала чужаков на свои станции так мало и неохотно. Now it was becoming clear why the Hansa allowed outsiders into their stations so little and reluctantly. Ora stava diventando chiaro il motivo per cui gli Hansa lasciavano entrare gli estranei nelle loro stazioni così poco e con riluttanza. Количество мест в раю ограничено, и только в ад вход всем открыт. The number of places in heaven is limited, and only hell is open to all. Il numero di posti in paradiso è limitato e solo l'inferno è aperto a tutti.

– Вот наконец и эмигрировал! - Finally emigrated! – довольно осматриваясь по сторонам, радовался Марк. - Mark si guardò intorno soddisfatto e si rallegrò.

В конце платформы, в стеклянной кабине с надписью «дежурный», сидел еще один пограничник, рядом стоял небольшой крашенный в бело-красную полоску шлагбаум. Когда следовавшие мимо дрезины подъезжали к нему, почтительно замирая, пограничник с важным видом выходил из кабины, просматривал документы, а иногда груз и поднимал, наконец, шлагбаум. When the passing trains approached it, respectfully stopping, the border guard with an important look got out of the cabin, looked through the documents and sometimes the cargo and finally raised the barrier. Quando i treni in transito si avvicinavano, fermandosi rispettosamente, la guardia di frontiera scendeva dalla cabina con uno sguardo importante, esaminava i documenti e talvolta il carico, e infine alzava la barriera. Артем отметил про себя, что все пограничники и таможенники очень гордятся своим местом, сразу видно, что они занимаются любимым делом. Artem ha notato che tutte le guardie di frontiera e i doganieri sono molto orgogliosi del loro posto, è ovvio che fanno ciò che amano fare. С другой стороны, такую работу нельзя не любить, подумал он. On the other hand, it's impossible not to love a job like this, he thought. D'altra parte, è impossibile non amare un lavoro come questo, pensò.

Их завели за ограду, от которой в туннель тянулась дорожка и уходили в сторону коридоры служебных помещений, и ознакомили с вверенным хозяйством. They were taken behind the fence, from which a path stretched into the tunnel and corridors of service premises went away, and familiarized with the entrusted farm. Sono stati portati dietro la recinzione, da cui si dipartiva un sentiero che portava alla galleria e ai corridoi dei locali di servizio, e hanno familiarizzato con l'azienda agricola affidata. Тоскливый желтоватый кафель, выгребные ямы, горделиво увенчанные настоящими унитазными стульчаками, невыразимо грязные спецовки, обросшие чем-то жутким совковые лопаты, тачка с одним колесом, выделывающим дикие восьмерки, вагонетка, которую следовало нагружать и отгонять к ближайшей, уходящей в глубину штольне. Dreary yellowish tile, cesspools proudly crowned with real toilet stools, inexpressibly dirty overalls, scoop shovels overgrown with something horrible, a wheelbarrow with one wheel making wild figure eights, a wagon that had to be loaded and driven to the nearest, going into the depths of the adit. Tegole giallastre e squallide, pozzi neri orgogliosamente coronati da veri sgabelli da toilette, tute da lavoro inesprimibilmente sporche, badili invasi da qualcosa di orribile, una carriola con una sola ruota che faceva dei selvaggi otto, un carro che doveva essere caricato e condotto fino alla più vicina e profonda fossa. И все это окутано чудовищным, невообразимым зловонием, въедающимся в одежду, пропитывающим собой каждый волос от корня до кончика, проникающим под кожу, так что начинаешь думать, что оно теперь стало частью твоей природы и останется с тобой навсегда, отпугивая тебе подобных и заставляя их свернуть с твоего пути раньше, чем они тебя увидят. And it's all wrapped up in a monstrous, unimaginable stench that seeps into your clothes, soaks into your hair from root to tip, penetrates under your skin, that you begin to think it's now part of your nature and will stay with you forever, scaring away your kind and making them turn out of your way before they see you. Ed è tutto avvolto in un fetore mostruoso, inimmaginabile, che si infiltra nei vestiti, si impregna in ogni capello dalla radice alla punta, penetra sotto la pelle, tanto che cominci a pensare che sia ormai parte della tua natura e che resterà con te per sempre, spaventando i tuoi simili e facendoli girare al largo prima di vederti.

Первый день этой однообразной работы тянулся так медленно, что Артем решил: им дали бесконечную смену, они будут выгребать, кидать, катить, снова выгребать, снова катить, опорожнять и возвращаться обратно только для того, чтобы этот треклятый цикл повторился в очередной раз. The first day of this monotonous work stretched so slowly that Artem decided: they had been given an endless shift, they would shovel, throw, roll, shovel again, roll again, empty and come back again only to have this damn cycle repeated once again. Il primo giorno di questo lavoro monotono si allungò così lentamente che Artem pensò: era stato dato loro un turno infinito, avrebbero spalato, gettato, rotolato, spalato di nuovo, rotolato di nuovo, svuotato e tornato di nuovo solo per far ripetere questo maledetto ciclo ancora una volta. Работе не было видно конца-края, постоянно приходили новые посетители. Il lavoro non aveva fine, con l'arrivo continuo di nuovi visitatori. Ни они, ни охранники, стоявшие у входа в помещение и в конечном пункте их маршрута, у штольни, не скрывали отвращения к бедным работягам. Neither they nor the guards standing at the entrance to the premises and at the final point of their route, the adit, hid their disgust for the poor laborers. Né loro né le guardie che si trovavano all'ingresso dei locali e nel punto finale del loro percorso, all'ingresso, nascondevano il loro disgusto per i poveri lavoratori. Брезгливо сторонились, зажимая носы руками, или, кто поделикатнее, набирая полную грудь воздуха, чтобы случайно не вдохнуть поблизости с Артемом и Марком. They shunned him squeamishly, clasping their noses with their hands, or, more delicately, sucking in a full chest of air so as not to accidentally inhale in the vicinity of Artem and Mark. Lo evitavano in modo schizzinoso, coprendosi il naso con le mani o, più delicatamente, inspirando a pieni polmoni per non inalare accidentalmente nelle vicinanze di Artem e Mark. На их лицах читалось такое омерзение, что Артем с удивлением спрашивал себя: разве не из их внутренностей берется вся эта мерзость, от которой они так поспешно и решительно отрекаются? There was such disgust on their faces that Artem asked himself with astonishment: was it not from their insides that all this abomination, from which they were so hastily and resolutely renouncing, came? C'era un tale disgusto sui loro volti che Artem si chiese con stupore: non era forse dal loro interno che proveniva tutto questo abominio, al quale stavano così frettolosamente e risolutamente rinunciando? В конце дня, когда руки были истерты до мяса, несмотря на огромные холщовые рукавицы, Артему показалось, что он постиг истинную природу человека, как и смысл его жизни. Alla fine della giornata, quando le sue mani si sfregarono fino a diventare di carne nonostante gli enormi guanti di tela, ad Artem sembrò di aver capito la vera natura dell'uomo e il senso della sua vita. Человек теперь виделся ему как хитроумная машина по уничтожению продуктов и производству дерьма, функционирующая почти без сбоев на протяжении всей жизни, у которой нет никакого смысла, если под словом «смысл» иметь в виду какую-то конечную цель. L'uomo gli appariva ora come un'ingegnosa macchina per distruggere il cibo e produrre merda, che funzionava quasi ininterrottamente per tutta la vita, che non aveva alcun significato, se con la parola "significato" intendeva un qualche obiettivo finale. Смысл был в процессе: истребить как можно больше пищи, переработать ее поскорее и извергнуть отбросы, все, что осталось от дымящихся свиных отбивных, сочных тушеных грибов, пышных лепешек – теперь испорченное и оскверненное. Il punto era il processo: sterminare il più possibile il cibo, lavorarlo il più rapidamente possibile e sputare le frattaglie, tutto ciò che rimaneva delle costolette di maiale fumanti, dei succulenti funghi stufati, delle focaccine rigogliose - ormai rovinate e contaminate. Черты лиц приходящих стирались, они становились безликими механизмами по разрушению прекрасного и полезного, создающими взамен зловонное и никчемное. The facial features of those who came were obliterated, they became faceless mechanisms for the destruction of the beautiful and useful, creating instead the stinking and worthless. I tratti dei volti di coloro che sono arrivati sono stati cancellati, sono diventati meccanismi senza volto per la distruzione del bello e dell'utile, creando invece il puzzolente e l'inutile. Артем был озлоблен на людей и чувствовал к ним не меньшее отвращение, чем они к нему. Artem was embittered by people and felt as much disgust for them as they did for him. Artem era amareggiato dalle persone e provava disgusto per loro tanto quanto loro ne provavano per lui. Марк стоически терпел и время от времени подбадривал Артема высказываниями вроде: «Ничего-ничего, мне и раньше говорили, что в эмиграции всегда поначалу трудно». Mark stoically tolerated and from time to time encouraged Artem with statements like: "It's nothing, nothing, I've been told before that emigration is always difficult at first. Mark tollerava stoicamente e di tanto in tanto incoraggiava Artem con affermazioni del tipo: "Non è niente, niente, mi hanno già detto che l'emigrazione è sempre difficile all'inizio.

И главное, ни в первый, ни во второй день возможности сбежать не представилось, охрана была бдительна, и хотя всего-то и надо было, что уйти в туннель дальше штольни, к Добрынинской, сделать это так и не получилось. And the main thing was that neither on the first nor on the second day there was no opportunity to escape, the guards were vigilant, and although all we had to do was to go further into the tunnel than the adit, to Dobryninskaya, we could not do it. E soprattutto, né il primo né il secondo giorno c'è stata l'opportunità di fuggire, le guardie erano vigili, e anche se tutto ciò che dovevamo fare era andare più lontano nel tunnel rispetto all'ingresso, fino alla Dobryninskaya, non abbiamo potuto farlo. Ночевали они в соседней каморке, на ночь двери тщательно запирались, и в любое время суток на посту, в стеклянной кабине при въезде на станцию, сидел стражник. Dormivano in una cella vicina; le porte erano accuratamente chiuse a chiave di notte, e a tutte le ore del giorno e della notte c'era una guardia al posto di guardia, in una cabina di vetro all'ingresso della stazione.

Наступил третий день их пребывания на станции. Время здесь шло не сутками, оно ползло, как слизень, секундами непрекращающегося кошмара. Qui il tempo non è durato ventiquattro ore, ma ha strisciato come una lumaca, i secondi di un incubo inarrestabile. Артем уже привык к мысли, что никто больше никогда не подойдет к нему и с ним не заговорит, и ему уготована теперь судьба изгоя. Artem si era già abituato all'idea che nessuno si sarebbe più avvicinato a lui o gli avrebbe rivolto la parola, ed era ormai destinato al destino di emarginato. Словно он перестал быть человеком и превратился в какое-то немыслимо уродливое существо, в котором люди видят не просто что-то гадкое и отталкивающее, но еще и нечто неуловимо родственное, и это отпугивает и отвращает их еще больше, как будто от него можно заразиться этим уродством, как будто он – прокаженный. Era come se avesse smesso di essere umano e si fosse trasformato in una creatura impensabilmente brutta in cui la gente vedeva non solo qualcosa di brutto e ripugnante, ma anche qualcosa di sottilmente affine, e questo li respingeva e li disgustava ancora di più, come se potessero prendere questa bruttezza da lui, come se fosse un lebbroso.

Сначала он строил планы побега. Потом пришла гулкая пустота отчаяния. Poi è arrivato il vuoto clamoroso della disperazione. После нее наступило мутное отупение, когда рассудок отстранился от его жизни, сжался, втянул в себя ниточки чувств и ощущений и закуклился где-то в уголке сознания. Dopo di esso subentrò un torbido torpore, quando la ragione si ritirò dalla sua vita, si rattrappì, tirata in fili di sentimenti e sensazioni, e si rannicchiò da qualche parte in un angolo della coscienza. Артем продолжал работать механически, движения его отточились до автоматизма, надо было только выгребать, кидать, катить, снова выгребать, снова катить, опорожнять и возвращаться обратно побыстрее, чтобы снова выгребать. Сны потеряли осмысленность, и в них он, как и наяву, бесконечно бежал, выгребал, толкал, толкал, выгребал и бежал.

К вечеру пятого дня Артем налетел вместе с тачкой на валявшуюся на полу лопату и опрокинул содержимое, а потом еще и упал туда же сам. By the evening of the fifth day, Artem and the wheelbarrow hit a shovel lying on the floor and overturned the contents, and then fell into it himself. La sera del quinto giorno, Artem e la carriola colpirono una pala che giaceva sul pavimento e ne rovesciarono il contenuto, per poi caderci lui stesso. Когда он поднялся медленно с пола, что-то вдруг щелкнуло у него в голове, и вместо того, чтобы бежать за ведром и тряпкой, он неторопливо направился ко входу в туннель. As he rose slowly from the floor, something suddenly clicked in his head, and instead of running for the bucket and rag, he headed leisurely toward the tunnel entrance. Mentre si alzava lentamente da terra, improvvisamente gli scattò qualcosa in testa e, invece di correre a prendere il secchio e lo straccio, si diresse con calma verso l'ingresso del tunnel. Он сам ощущал сейчас себя настолько мерзким, настолько отвратительным, что его аура должна была оттолкнуть от него любого. He himself felt so vile now, so disgusting, that his aura should have repelled anyone from him. И именно в этот момент, по невероятному стечению обстоятельств, неизменно торчавший в конце его обычной дороги охранник почему-то отсутствовал. E fu proprio in quel momento che, per un'incredibile coincidenza, la guardia che immancabilmente si stagliava alla fine della sua strada abituale era in qualche modo assente. Ни на секунду не задумываясь о том, что его могут преследовать, он зашагал по шпалам. Senza pensare nemmeno per un attimo al rischio di essere inseguito, si incamminò lungo le traversine. Вслепую, но почти не спотыкаясь, он шел все быстрее и быстрее, пока не перешел на бег, но разум его и тогда не вернулся к управлению телом, он все еще боязливо жался, забившись в свой угол. Blindly, but almost without stumbling, he walked faster and faster until he was at a run, but his mind even then did not return to controlling his body, he still shivered fearfully, huddled in his corner. Alla cieca, ma quasi senza inciampare, camminava sempre più velocemente fino a correre, ma la sua mente anche allora non tornava a controllare il corpo, continuava a tremare paurosamente, rannicchiato nel suo angolo. Сзади не было слышно ни криков, ни топота преследователей, и только дрезина, груженная товаром и освещавшая свой путь неярким фонарем, проскрипела мимо. Артем просто вжался в стену, пропуская ее вперед. Artem si schiacciò contro il muro, lasciandola passare davanti a sé. Люди на ней то ли не заметили его, то ли не сочли нужным обращать на него внимание; их взгляды скользнули по нему не задержавшись, и они не произнесли ни слова.

Внезапно его охватило ощущение собственной неуязвимости, дарованной падением; покрытый вонючей жижей, он словно сделался невидим, это придало ему сил, и сознание стало постепенно возвращаться к нему. Suddenly he was seized with a sense of his own invulnerability, granted by the fall; covered with the stinking slurry, it was as if he were invisible; it gave him strength, and consciousness began to return to him gradually. Improvvisamente fu colto da un senso di invulnerabilità, conferitogli dalla caduta; coperto dal liquame puzzolente, era come se fosse invisibile, e questo gli diede forza, e la coscienza cominciò a tornare gradualmente. Ему удалось это! Ci è riuscito! Неведомым образом, вопреки здравому смыслу, вопреки всему ему удалось бежать с чертовой станции, и никто даже не преследует его! Это было странно, это было удивительно, но ему показалось, что, если сейчас он хотя бы попробует осмыслить произошедшее, препарировать чудо холодным скальпелем рацио, магия сразу же рассеется, и в спину немедленно ударит луч прожектора с патрульной дрезины. Era strano, era sorprendente, ma gli sembrava che se ora avesse anche solo tentato di comprendere ciò che era accaduto, di sviscerare il miracolo con il freddo bisturi della razionalità, la magia si sarebbe immediatamente dissipata e un fascio di luce proveniente da una carrozza di pattuglia lo avrebbe immediatamente colpito alle spalle.

В конце туннеля показался свет. Он замедлил шаг и через минуту вступил на Добрынинскую.

Пограничник удовлетворился немудрящим «Сантехника вызывали?» и поскорее пропустил его мимо, разгоняя воздух вокруг себя ладонью и прижав вторую ко рту. The border guard was satisfied with an uncomplicated, "Did you call a plumber?" and let it pass as quickly as possible, fanning the air around him with the palm of his hand and pressing the other to his mouth. La guardia di frontiera si accontentò di un semplice "Hai chiamato l'idraulico?" e lasciò passare la cosa il più rapidamente possibile, sventolando l'aria intorno a sé con il palmo della mano e premendo l'altra sulla bocca. Дальше надо было идти вперед, уходить скорее с территории Ганзы, пока не опомнилась наконец охрана, пока не застучали за спиной окованные сапоги, не загремели предупредительные выстрелы в воздух, а потом… Скорее. Then it was necessary to go forward, to leave the territory of the Hansa as soon as possible, before the guards came to their senses, before the boots clattered behind their backs, before the warning shots rang out in the air, and then... Hurry up. Allora bisognava avanzare, uscire dal territorio dell'Hansa prima che le guardie rinsavissero, prima che gli stivali sferragliassero dietro di loro, prima che i colpi di avvertimento risuonassero nell'aria, e poi... Sbrigatevi.

Ни на кого не глядя, опустив глаза в пол и кожей ощущая то омерзение, которое окружающие испытывают к нему, создавая вокруг себя вакуум, через какую густую толпу он бы ни пробирался, Артем шагал к пограничному посту. Not looking at anyone, lowering his eyes to the floor and feeling with his skin the disgust that those around him felt for him, creating a vacuum around him, no matter how dense the crowd he waded through, Artem walked towards the border post. Senza guardare nessuno, abbassando gli occhi a terra e sentendo con la pelle il disgusto che chi lo circondava provava per lui, creando un vuoto intorno a sé, per quanto densa fosse la folla che attraversava, Artem si diresse verso il posto di frontiera. Что говорить теперь? What to say now? Опять вопросы, опять требования предъявить паспорт – что ему отвечать? Again questions, again demands to show his passport - what should he answer? Ancora domande, ancora richieste di mostrare il passaporto: cosa deve rispondere?

Голова Артема была опущена так низко, что подбородок упирался в грудь, и он совсем ничего не видел вокруг себя, так что из всей станции ему запомнились только аккуратные темные гранитные плиты, которыми был выложен пол. Artem's head was lowered so low that his chin rested on his chest, and he could see nothing around him, so that he remembered only the neat dark granite slabs that lined the floor of the station. La testa di Artem era così bassa che il mento poggiava sul petto e non riusciva a vedere nulla intorno a sé, tanto che ricordava solo le ordinate lastre di granito scuro che rivestivano il pavimento della stazione. Он шел вперед, замирая в ожидании того момента, когда услышит грубый оклик, приказывающий ему стоять на месте. He walked forward, wincing in anticipation of the moment when he heard a gruff shout ordering him to stand still. Граница Ганзы была все ближе. Сейчас… Вот сейчас…

– Это еще что за дрянь? - What the hell is that stuff? - Che diavolo è quella roba? – раздался над ухом сдавленный голос. - came a squeezed voice over my ear. - mi giunse all'orecchio una voce stridula.

Вот оно. Here it is.

– Я… это… Заплутал… Я не местный сам… – то ли заплетаясь от смущения, то ли вживаясь в роль, забормотал Артем. - I... it... got lost... I'm not from here myself... - Artem mumbled, either braiding from embarrassment or getting into the role. - Io... si è perso... Anch'io non sono di qui... - borbottò Artem, intrecciandosi per l'imbarazzo o entrando nel ruolo.

– Проваливай отсюда, слышь, ты, мурло?! - Get out of here, you asshole! – голос звучал очень убедительно, почти гипнотически, хотелось ему немедленно подчиниться. - The voice sounded very convincing, almost hypnotic, and I wanted to obey it immediately. - La voce sembrava molto convincente, quasi ipnotica, e volevo obbedire immediatamente.

– Дык я… Мне бы… – промямлил Артем, боясь, как бы не переиграть. - I... I'd like to... - mumbled Artem, afraid not to overplay it.

– Попрошайничать на территории Ганзы строго запрещено! - L'accattonaggio è severamente vietato nel territorio dell'Hansa! – сурово сообщил голос, и на этот раз он долетал уже с большего расстояния.

– Дык чуть-чуть… у меня детки малые… – Артем понял наконец, куда надо давить, и оживился. - Just a little bit... I have small children... - Artem finally realized where he should press, and revived. - Solo un po'... ho dei bambini piccoli... - Artem capì finalmente dove doveva premere e si rianimò.

– Какие еще детки? - Quali altri bambini? Совсем оборзел?! Are you out of your mind?! Che diavolo di problema hai? – рассвирепел невидимый пограничник. - The invisible border guard raged. - La guardia di frontiera invisibile si è infuriata. – Попов, Ломако, ко мне! - Popov, Lomako, to me! - Popov, Lomako, a me! Выбросить эту мразь отсюда! Get that scum out of here! Portate quella feccia fuori di qui!

Ни Попов, ни Ломако не желали марать об Артема руки, поэтому его просто вытолкали в спину стволами автоматов. Neither Popov nor Lomako wanted to get their hands dirty with Artem, so they simply pushed him in the back with the barrels of their automatic weapons. Вслед летела раздраженная брань старшего. The irritated profanity of the older man flew in his wake. Для Артема она звучала как небесная музыка. Per Artem sembrava una musica celestiale.

Серпуховская! Serpukhovskaya! Ганза осталась позади! Hansa is left behind! Hansa viene lasciata indietro!

Он наконец поднял взгляд, но то, что он читал в глазах окружавших его людей, заставило его опять уткнуться взором в пол. He finally looked up, but what he read in the eyes of those around him made him duck his gaze to the floor again. Finalmente alzò lo sguardo, ma ciò che lesse negli occhi di chi lo circondava gli fece abbassare di nuovo lo sguardo sul pavimento. Здесь уже была не ухоженная ганзейская территория, он снова окунулся в грязный нищий бедлам, царивший во всем остальном метро, но даже и для него Артем был слишком мерзок. It was no longer manicured Hanseatic territory here, he was plunged back into the filthy beggar bedlam that reigned in the rest of the subway, but even for him Artem was too vile. Qui non si trattava più di un territorio anseatico curato, era ripiombato nella sporca e mendicante bolgia che regnava nel resto della metropolitana, ma anche per lui Artem era troppo vile. Чудесная броня, спасшая его по дороге, делавшая его невидимым, заставлявшая людей отворачиваться от беглеца и не замечать его, пропускать его через все заставы и посты, теперь опять превратилась в смердящую навозную коросту. The miraculous armor that had saved him on the road, that had made him invisible, that had made people turn away from the fugitive and not notice him, that had let him pass through all the outposts and checkpoints, had now turned into a stinking crust of dung again. L'armatura miracolosa che lo aveva salvato durante il cammino, che lo aveva reso invisibile, che aveva fatto sì che la gente si allontanasse dal fuggitivo e non lo notasse, che gli aveva permesso di passare attraverso tutti gli avamposti e le postazioni, ora era di nuovo una crosta puzzolente di sterco. Видимо, двенадцать уже пробило. Apparently it's past twelve. A quanto pare sono le dodici passate.

Теперь, когда прошло первое ликование, та чужая, словно взятая взаймы сила, что заставляла его упрямо идти через перегон от Павелецкой к Добрынинской, разом исчезла и оставила его наедине с самим собой, голодным, смертельно усталым, не имеющим за душой ничего, источающим непереносимое зловоние, все еще несущим следы побоев недельной давности. Now, when the first exultation had passed, that alien, as if borrowed, force that had compelled him to walk stubbornly through the passage from Paveletskaya to Dobryninskaya, vanished at once and left him alone with himself, hungry, dead tired, with nothing behind him, exuding an intolerable stench, still bearing the marks of the beatings of a week ago. Ora, passata la prima esultanza, quella forza estranea, come se fosse stata presa in prestito, che lo aveva spinto a percorrere ostinatamente la linea dalla Paveletskaya alla Dobryninskaya, scomparve all'istante e lo lasciò solo con se stesso, affamato, stanco morto, senza nulla alle spalle, con un fetore insopportabile, con ancora i segni delle percosse di una settimana prima.

Нищие, рядом с которым он присел к стене, решив, что теперь такой компании он больше может не чураться, с чертыханиями расползлись от него в разные стороны, и он остался совсем один. The beggars, beside whom he had crouched against the wall, deciding that now he could no longer be a stranger to such company, sprawled away from him with grunts, and he was left all alone. I mendicanti, accanto ai quali si era accucciato contro il muro, decidendo che quella compagnia non poteva più essergli estranea, si allontanarono da lui in direzioni diverse con dei grugniti, e lui rimase solo. Обхватив себя руками за плечи, чтобы было не так холодно, он закрыл глаза и долго сидел так, не думая совсем ни о чем, пока его не сморил сон. He put his arms around his shoulders, so that he wouldn't be so cold, and closed his eyes and sat like that for a long time, not thinking about anything at all, until he fell asleep. Chiuse gli occhi e rimase così a lungo, senza pensare a nulla, finché non si addormentò.

Артем шел по нескончаемому туннелю. Он был длиннее, чем все те перегоны, через которые ему пришлось пройти в своей жизни, вместе взятые. Туннель петлял, то поднимался, то катился вниз, в нем не было ни единого прямого участка дольше десяти шагов. Но он все не кончался и не кончался, а идти становилось все сложнее, болели сбитые в кровь ноги, ныла спина, каждый новый шаг отзывался эхом боли по всему телу, однако покуда оставалась надежда, что выход совсем недалеко, может, сразу за этим углом, Артем находил в себе силы, чтобы идти. Ma non finiva e non finisce, e diventava sempre più difficile camminare, le gambe insanguinate gli facevano male, la schiena gli doleva, ogni nuovo passo risuonava di dolore in tutto il corpo, ma finché c'era la speranza che l'uscita non fosse lontana, forse proprio dietro quest'angolo, Artem trovava la forza di camminare. А потом ему вдруг пришла в голову простая, но страшная мысль: а что, если у туннеля нет выхода? Если вход и выход замкнуты, если кто-то, незримый и всемогущий, посадил его, – барахтающегося, как крысу, безуспешно пытающуюся тяпнуть за палец экспериментатора, в этот лабиринт без выхода, чтобы он тащился вперед, пока не выбьется из сил, пока не упадет, – сделав это безо всякой цели, просто для забавы? Se l'ingresso e l'uscita sono chiusi, se qualcuno, invisibile e onnipotente, lo ha messo - annaspando come un topo che cerca senza successo di afferrare il dito dello sperimentatore - in questo labirinto senza uscita, per essere trascinato avanti fino allo sfinimento, fino a cadere - senza alcuno scopo, solo per divertimento? Крыса в лабиринте. Белка в колесе. Но тогда, подумал он, если продолжение пути не приводит к выходу, может, отказ от бессмысленного движения вперед подарит освобождение? Он сел на шпалы, не потому что устал, а потому, что его путь был окончен. И стены вокруг исчезли, а он подумал: чтобы достичь цели, чтобы завершить поход, надо просто перестать идти. Потом эта мысль расплылась и исчезла.

Когда он проснулся, его охватила непонятная тревога, и сначала он все не мог сообразить, что произошло. Quando si svegliò, fu sopraffatto da un'ansia incomprensibile e all'inizio non riuscì a rendersi conto di ciò che era successo. Только потом он начал вспоминать кусочки сна, составлять из этих осколков мозаику, но осколки никак не держались вместе, расползались, не хватало клея, который бы соединил их воедино. Solo allora cominciò a ricordare pezzi e pezzetti del sogno, a fare un mosaico con i pezzi, ma i pezzi non stavano insieme, si stavano separando, mancavano della colla che li avrebbe tenuti insieme. Этим клеем была какая-то мысль, которая пришла ему во сне, она была стержнем, сердцевиной видения, она придавала ему значение. Questa colla era un pensiero che gli era venuto in sogno, era il perno, il nucleo della visione, le dava significato. Без нее это была просто груда рваной холстины, с ней – прекрасная картина, полная волшебного смысла, открывающая бескрайние горизонты. И этой мысли он не помнил. Артем грыз кулаки, вцеплялся в свою грязную голову грязными руками, губы шептали что-то нечленораздельное, и проходящие мимо смотрели на него боязливо и неприязненно. А мысль не желала возвращаться. И тогда он медленно, осторожно, словно пытаясь за волосок вытянуть из болота завязшего, начал восстанавливать ее из обрывков воспоминаний. И – о чудо! – ловко ухватившись за один из образов, он вдруг вспомнил ее в том самом первозданном виде, в котором она прозвучала в его сновидении. - Afferrando abilmente una delle immagini, la ricordò improvvisamente nella forma incontaminata in cui era apparsa in sogno.

Чтобы завершить поход, надо просто перестать идти. Per completare l'escursione, basta smettere di camminare.

Но теперь, при ярком свете бодрствующего сознания, мысль эта показалась ему банальной, жалкой, не заслуживающей никакого внимания. But now, in the bright light of waking consciousness, the thought seemed to him trivial, pathetic, not worthy of any attention. Чтобы закончить поход, надо перестать идти? Ну, разумеется. Перестань идти, и твой поход закончится. Чего уж проще. Но разве это выход? И разве это – то окончание похода, к которому он стремился?..

Часто бывает, что мысль, кажущаяся во сне гениальной, при пробуждении оказывается бессмысленным сочетанием слов…

– О, возлюбленный брат мой! Скверна на теле твоем и в душе твоей, – услышал он голос прямо над собой. There is an abomination on your body and in your soul," he heard a voice above him. C'è un abominio sul tuo corpo e nella tua anima", sentì una voce sopra di lui.

Это было для него так неожиданно, что и возвращенная мысль, и горечь разочарования от ее возвращения мгновенно растаяли. Он даже не подумал отнести обращение на свой счет, настолько уже успел привыкнуть к мысли, что люди разбегаются в разные стороны еще до того, как он успеет промолвить хоть слово. He didn't even think to take it personally, he was so used to the idea of people scattering in different directions before he could say a word. Non pensò nemmeno di prenderla sul personale, tanto era abituato all'idea che le persone scappassero prima che lui potesse dire una parola.

– Мы привечаем всех сирых и убогих, – продолжал голос, он звучал так мягко, так успокаивающе, так ласково, что Артем, не выдержав, кинул сначала косой взгляд влево, а потом угрюмо глянул вправо, боясь обнаружить там кого-либо другого, к кому обращался говоривший. - Accogliamo tutti i poveri e i deboli", continuò la voce, e sembrava così dolce, così rassicurante, così affettuosa, che Artem, incapace di sopportarla, lanciò prima uno sguardo obliquo a sinistra e poi guardò imbronciato a destra, temendo di trovare qualcun altro a cui l'oratore si stesse rivolgendo.

Но поблизости больше никого не было. Разговаривали с ним. Тогда он медленно поднял голову и встретился глазами с невысоким улыбающимся мужчиной в просторном балахоне, русоволосым и розовощеким, который дружески тянул ему руку. Любое участие Артему сейчас было жизненно необходимо, и он, несмело улыбнувшись, тоже протянул руку.

– Почему он не шарахается от меня, как все остальные? – подумал Артем. – Он даже готов пожать мне руку. Почему он сам подошел ко мне, когда все вокруг стараются находиться как можно дальше от меня? Perché si è avvicinato a me quando tutti intorno a lui cercano di stare il più lontano possibile da me?

– Я помогу тебе, брат мой! – продолжил розовощекий. – Мы с братьями дадим тебе приют и вернем тебе душевные силы твои.

Артем только кивнул, но собеседнику хватило и этого. Artem si limitò ad annuire, ma questo fu sufficiente per il suo interlocutore.

– Так позволь мне отвести тебя в Сторожевую Башню, о возлюбленный брат мой, – пропел он и, цепко ухватив Артема за руку, повлек его за собой. - Lascia che ti porti alla Torre di Guardia, mio amato fratello", cantò, e prendendo la mano di Artem nella sua lo condusse via.