IV IV IV IV IV IV IV IV IV IV 四

Rivière regardait Pellerin. Rivière looked at Pellerin. Quand celui-ci descendrait de voiture, dans vingt minutes, il se mêlerait à la foule avec un sentiment de lassitude et de lourdeur. When he got out of the car in twenty minutes, he would mingle with the crowd with a feeling of weariness and heaviness. Il penserait peut-être : « Je suis bien fatigué... sale métier! He might think: "I'm very tired... filthy job!" Он может подумать: "Я очень устал... какая работа! » Et à sa femme il avouerait quelque chose comme « on est mieux ici que sur les Andes ». » And to his wife he would confess something like « we are better off here than in the Andes ». "А жене он признавался что-то вроде "здесь нам лучше, чем в Андах". Et pourtant tout ce à quoi les hommes tiennent si fort s'était presque détaché de lui : il venait d'en connaître la misère. And yet everything that men hold so dear had almost detached itself from him: he had just experienced its misery. И все же все, чем так дорожат мужчины, почти отделилось от него: он только что испытал на себе его страдания. Il venait de vivre quelques heures sur l'autre face du décor, sans savoir s'il lui serait permis de rétablir pour soi cette ville dans ses lumières. He had just spent a few hours on the other side of the scene, without knowing if he would be permitted to restore this city in its lights for himself. Он только что провел несколько часов по другую сторону сцены, не зная, позволят ли ему вернуть городу былую славу. S'il retrouverait même encore, amies d'enfance ennuyeuses mais chères, toutes ses petites infirmités d'homme. If he would even find again, boring but dear childhood friends, all his little human infirmities. Если он вообще найдет снова своих надоевших, но дорогих друзей детства, все свои маленькие человеческие недуги. « Il y a dans toute foule, pensait Rivière, des hommes que l'on ne distingue pas, et qui sont de prodigieux messagers. "There are in every crowd," thought Riviere, "men who cannot be distinguished, and who are prodigious messengers." В каждой толпе, - размышлял Ривьер, - есть люди, которых невозможно отличить друг от друга, и которые являются прекрасными посланниками. Et sans le savoir eux-mêmes. And without knowing it themselves. И даже не подозревая об этом. A moins que... » Rivière craignait certains admirateurs. Unless . . .' Riviere feared certain admirers. Если только..." Ривьер опасался некоторых поклонников. Ils ne comprenaient pas le caractère sacré de l'aventure, et leurs exclamations en faussaient le sens, diminuaient l'homme. They did not understand the sacred character of the adventure, and their exclamations falsified its meaning, diminished the man. Они не понимали священной природы этого приключения, и их восклицания искажали его смысл и принижали человека. Mais Pellerin gardait ici toute sa grandeur d'être simplement instruit, mieux que personne, sur ce que vaut le monde entrevu sous un certain jour, et de repousser les approbations vulgaires avec un lourd dédain. But Pellerin retained here all his greatness of being simply instructed, better than anyone, on what the world is worth glimpsed in a certain light, and of repelling vulgar approvals with heavy disdain. Но здесь Пеллерен сохранил все свое величие - просто быть осведомленным, лучше, чем кто-либо другой, о том, чего стоит мир в определенном свете, и отвергать вульгарные одобрения с тяжелым презрением. Aussi Rivière le félicita-t-il : « Comment avez-vous réussi? So Rivière congratulated him: "How did you succeed?" Ривьер поздравил его: "Как тебе это удалось? » Et l'aima de parler simplement métier, de parler de son vol comme un forgeron de son enclume. And loved him to talk simply about his trade, to talk about his theft like a blacksmith about his anvil. "И он говорил просто о своей профессии, о своем полете, как кузнец о своей наковальне.

* * *

Pellerin expliqua d'abord sa retraite coupée. Pellerin first explained his cut off retreat. Пеллерин начал с того, что объяснил, почему его отставка была прервана. Il s'excusait presque : « Aussi je n'ai pas eu le choix. He was almost apologetic: "So I had no choice. Он почти извинялся: "Так что у меня не было выбора. » Ensuite il n'avait plus rien vu : la neige l'aveuglait. "Then he saw nothing: the snow blinded him. "Потом он ничего не мог разглядеть: снег ослепил его. Mais de violents courants l'avaient sauvé, en le soulevant à sept mille. But violent currents had saved him, lifting him to seven thousand. Но бурные потоки спасли его, подняв до семи тысяч. « J'ai dû être maintenu au ras des crêtes pendant toute la traversée. “I had to be kept close to the ridges throughout the crossing. "На протяжении всего перехода мне приходилось держаться ближе к хребтам. » Il parla aussi du gyroscope dont il faudrait changer de place la prise d'air : la neige l'obturait : « Ça forme verglas, voyez-vous. He also spoke of the gyroscope, the air intake of which would have to be changed: the snow was blocking it: "It forms ice, you see." "Он также рассказал о гироскопе, воздухозаборник которого нужно было переместить: его заслонял снег: "Он обледенел, видите ли. » Plus tard d'autres courants avaient culbuté Pellerin, et, vers trois mille, il ne comprenait plus comment il n'avait rien heurté encore. Later other currents had knocked Pellerin over, and at around three thousand he no longer understood how he hadn't hit anything yet. C'est qu'il survolait déjà la plaine. It was already flying over the plain. Он уже летел над равниной. « Je m'en suis aperçu tout d'un coup, en débouchant dans du ciel pur. "I realized it all of a sudden, as I stepped out into the clear sky. "Выйдя на чистое небо, я вдруг понял. » Il expliqua enfin qu'il avait eu, à cet instant-là, l'impression de sortir d'une caverne. "He finally explained that, at that moment, he had felt as if he had stepped out of a cave.

— Tempête aussi à Mendoza? - Storm in Mendoza too?

— Non. J'ai atterri par ciel pur, sans vent. I landed in clear skies, with no wind. Я приземлился под ясным небом, без ветра. Mais la tempête me suivait de près. But the storm was right on my tail. Но буря неотступно следовала за мной.

Il la décrivit parce que, disait-il, « tout de même c'était étrange ». He described it because, he said, “all the same it was strange”. Он описал его, потому что, по его словам, "это все равно было странно". Le sommet se perdait très haut dans les nuages de neige, mais la base roulait sur la plaine ainsi qu'une lave noire. The summit was lost high up in the clouds of snow, but the base rolled over the plain like black lava. Вершина терялась высоко в снежных облаках, но ее основание катилось по равнине, как черная лава. Une à une, les villes étaient englouties. One by one, towns were engulfed. Один за другим города были поглощены. « Je n'ai jamais vu ça... » Puis il se tut, saisi par quelque souvenir. "I've never seen anything like it..." Then he fell silent, seized by some memory.

Rivière se retourna vers l'inspecteur. Rivière turned back to the inspector. Ривьер снова повернулся к инспектору.

— C'est un cyclone du Pacifique, on nous a prévenus trop tard. - It's a Pacific cyclone, and we were warned too late. - Это тихоокеанский циклон, и нас предупредили слишком поздно. Ces cyclones ne dépassent d'ailleurs jamais les Andes. These cyclones never go beyond the Andes. На самом деле эти циклоны никогда не выходят за пределы Анд.

On ne pouvait prévoir que celui-là poursuivrait sa marche vers l'Est. No one could have foreseen that this one would continue its march eastwards. Невозможно было предсказать, что он продолжит свое движение на восток.

L'inspecteur, qui n'y connaissait rien, approuva. The inspector, who knew nothing about it, agreed. Инспектор, который ничего об этом не знал, согласился.

* * *

L'inspecteur parut hésiter, se retourna vers Pellerin, et sa pomme d'Adam remua. The inspector seemed to hesitate, turned to Pellerin, and his Adam's apple twitched. Инспектор, казалось, заколебался, обернулся к Пеллерину, и его адамово яблоко дернулось. Mais il se tut. But he remained silent. Il reprit, après réflexion, en regardant droit devant soi, sa dignité mélancolique. He resumed, after reflection, looking straight ahead, his melancholy dignity. Немного подумав, он вновь обрел свое меланхоличное достоинство, глядя прямо перед собой.

Il la promenait, ainsi qu'un bagage, cette mélancolie. He carried it around, like a baggage, this melancholy. Он носил ее с собой как багаж, эту меланхолию. Débarqué la veille en Argentine, appelé par Rivière pour de vagues besognes, il était empêtré de ses grandes mains et de sa dignité d'inspecteur. Landed the day before in Argentina, called by Rivière for some vague work, he was entangled in his big hands and his dignity as an inspector. Он прилетел в Аргентину накануне, вызванный Ривьером для выполнения какой-то неясной работы, и был опутан его большими руками и достоинством инспектора. Il n'avait le droit d'admirer ni la fantaisie, ni la verve : il admirait par fonction la ponctualité. He had no right to admire fantasy or verve: he admired punctuality. У него не было права восхищаться воображением или энергией: он восхищался пунктуальностью. Il n'avait le droit de boire un verre en compagnie, de tutoyer un camarade et de risquer un calembour que si, par un hasard invraisemblable, il rencontrait, dans la même escale, un autre inspecteur. He was only allowed to have a drink in company, to be on first-name terms with a comrade and to risk a pun if, by some unlikely chance, he met another inspector in the same port of call. Ему разрешалось выпивать только в компании, общаться с товарищами по имени-отчеству и рисковать каламбуром, если по какой-то маловероятной случайности он встречал другого инспектора в том же порту захода.

« Il est dur, pensait-il, d'être un juge. "It's hard," he thought, "to be a judge. » "

A vrai dire, il ne jugeait pas, mais hochait la tête. To tell the truth, he was not judging, but nodding his head. Ignorant tout, il hochait la tête, lentement, devant tout ce qu'il rencontrait. Ignoring everything, he nodded slowly at everything he encountered. Не обращая внимания ни на что, он медленно кивал всем, с кем сталкивался. Cela troublait les consciences noires et contribuait au bon entretien du matériel. This disturbed black consciences and contributed to the good maintenance of the equipment. Это тревожило совесть чернокожих и способствовало сохранению оборудования. Il n'était guère aimé, car un inspecteur n'est pas créé pour les délices de l'amour, mais pour la rédaction de rapports. He was not liked much, because an inspector is not created for the delights of love, but for the writing of reports. Его не очень любили, ведь инспектор создан не для любовных утех, а для написания отчетов. Il avait renoncé à y proposer des méthodes nouvelles et des solutions techniques, depuis que Rivière avait écrit : « L'inspecteur Robineau est prié de nous fournir, non des poèmes, mais des rapports. He had given up proposing new methods and technical solutions there, since Rivière had written: "Inspector Robineau is requested to provide us, not with poems, but with reports." Он отказался от предложения новых методов и технических решений с тех пор, как Ривьер написал: "Инспектора Робино просят предоставлять нам не стихи, а отчеты. L'inspecteur Robineau utilisera heureusement ses compétences en stimulant le zèle du personnel. Inspector Robineau happily put his skills to good use, stimulating the zeal of the staff. Инспектор Робино с удовольствием использовал свои навыки, чтобы стимулировать рвение сотрудников. » Aussi se jetait-il désormais, comme sur son pain quotidien, sur les défaillances humaines. "So from then on, he threw himself on human failings as if they were his daily bread. С тех пор он набросился на человеческие недостатки, словно они были его хлебом насущным". Sur le mécanicien qui buvait, le chef d'aéroplace qui passait des nuits blanches, le pilote qui rebondissait à l'atterrissage. About the mechanic who drank, the airfield manager who pulled all-nighters, the pilot who bounced on landing. О выпившем механике, авиадиспетчере, который тянул всю ночь, пилоте, который подпрыгивал при посадке.

Rivière disait de lui : « Il n'est pas très intelligent, aussi rend-il de grands services. Rivière said of him: "He is not very intelligent, so he does great service." Ривьер сказал о нем: "Он не очень умен, поэтому очень полезен. » Un règlement établi par Rivière était, pour Rivière, connaissance des hommes; mais pour Robineau n'existait plus qu'une connaissance du règlement. "A regulation drawn up by Rivière was, for Rivière, knowledge of the men; but for Robineau there was no more than knowledge of the regulation. "Постановление, составленное Ривьером, для Ривьера было знанием людей; но для Робино это было не более чем знание постановления.

« — Robineau, pour tous les départs retardés, lui avait dit un jour Rivière, vous devez faire sauter les primes d'exactitude. “'Robineau, for all the late departures,' Rivière had told him one day, 'you have to blow up the accuracy bonuses. Робино, за все отложенные вылеты, - сказал ему однажды Ривьер, - ты должен взорвать бонусы за точность. »

« — Même pour le cas de force majeure? "Even in the case of force majeure? Même par brume? Even in fog? »

« — Même par brume. "Even in fog. »

Et Robineau éprouvait une sorte de fierté d'avoir un chef si fort qu'il ne craignait pas d'être injuste. And Robineau felt a kind of pride in having such a strong leader that he wasn't afraid of being unfair. И Робино испытывал нечто вроде гордости за то, что у него такой сильный лидер, что он не боится быть несправедливым. Et Robineau lui-même tirerait quelque majesté d'un pouvoir aussi offensant. And Robineau himself would draw some majesty from such an offensive power. Y el propio Robineau obtendría cierta majestuosidad de tal poder ofensivo. Да и сам Робиньо почерпнул бы некоторое величие от такой наступательной мощи.

— Vous avez donné le départ à six heures quinze, répétait-il plus tard aux chefs d'aéroports, nous ne pourrons vous payer votre prime. - You've given us a 6.15 a.m. start," he repeated later to the airport managers, "so we won't be able to pay you your bonus. - Вы начали работу в 6.15 утра, - повторил он позже менеджерам аэропорта, - поэтому мы не сможем выплатить вам премию.

— Mais, monsieur Robineau, à cinq heures trente, on ne voyait pas à dix mètres! - But, Mr. Robineau, at 5:30, you couldn't see ten meters! - Но, месье Робино, в половине пятого вы не видели и десяти метров!

— C'est le règlement. - That's the rule.

— Mais, monsieur Robineau, nous ne pouvons pas balayer la brume! - But, Monsieur Robineau, we can't sweep away the fog! - Но, месье Робино, мы не можем смести туман!

Et Robineau se retranchait dans son mystère. And Robineau retreated into his mystery. И Робино погрузился в свою тайну. Il faisait partie de la direction. He was part of the management team. Он был членом команды менеджеров. Seul, parmi ces totons, il comprenait comment en châtiant les hommes, on améliorera le temps. Alone, among these totons, he understood how by punishing men, we will improve the weather. Один среди этих тотонов, он понимал, как, наказывая людей, можно улучшить погоду.

« Il ne pense rien, disait de lui Rivière, ça lui évite de penser faux. He thinks nothing," said Rivière, "so he doesn't think wrong. Он ни о чем не думает, - говорит о нем Ривьер, - это не дает ему думать неправильно. »

Si un pilote cassait un appareil, ce pilote perdait sa prime de non-casse. If a pilot broke an aircraft, he lost his non-breakage bonus. Если пилот ломал самолет, он лишался премии за неломающийся самолет.

« — Mais quand la panne a eu lieu sur un bois? "But when the breakdown took place on a piece of wood?" "Но когда произошла поломка в лесу? » s'était informé Robineau. Robineau inquired.

« — Sur un bois aussi. "On a wood too. » "

Et Robineau se le tenait pour dit. And Robineau took it for granted.

— Je regrette, disait-il plus tard aux pilotes, avec une vive ivresse, je regrette même infiniment, mais il fallait avoir la panne ailleurs. - I'm sorry," he said later to the pilots, with a lively intoxication, "I'm infinitely sorry, but the breakdown had to be elsewhere. - Мне очень жаль, - сказал он позже пилотам очень пьяным тоном, - мне действительно очень жаль, но проблема, должно быть, была в другом месте.

— Mais, monsieur Robineau, on ne choisit pas! - But, Mr. Robineau, we don't choose!

— C'est le règlement. - That's the rule.

« Le règlement, pensait Rivière, est semblable aux rites d'une religion qui semblent absurdes mais façonnent les hommes. Regulation," thought Rivière, "is like the rites of a religion that seem absurd but shape men. "Las reglas, pensó Rivière, son como los ritos de una religión que parecen absurdos pero forman a los hombres. Регулирование, - размышлял Ривьер, - похоже на религиозные обряды, которые кажутся абсурдными, но формируют людей. » Il était indifférent à Rivière de paraître juste ou injuste. "Rivière was indifferent to appearing fair or unfair. Peut-être ces mots-là n'avaient-ils même pas de sens pour lui. Maybe those words didn't even make sense to him. Возможно, эти слова даже не имели для него смысла. Les petits bourgeois des petites villes tournent le soir autour de leur kiosque à musique et Rivière pensait : « Juste ou injuste envers eux, cela n'a pas de sens : ils n'existent pas. The petty bourgeois of the small towns hover around their bandstands in the evening and Rivière thought: "Just or unjust towards them, it doesn't make sense: they don't exist." Мелкая буржуазия по вечерам околачивается у их эстрад, и Ривьер подумал: "Справедливо или несправедливо это по отношению к ним, но это бессмысленно: их не существует. » L'homme était pour lui une cire vierge qu'il fallait pétrir. "For him, man was a virgin wax to be kneaded. "Для него человек был девственным воском, который нужно было размять. Il fallait donner une âme à cette matière, lui créer une volonté. It was necessary to give a soul to this material, to create a will for it. Мы должны были наделить этот материал душой, создать для него волю. Il ne pensait pas les asservir par cette dureté, mais les lancer hors d'eux-mêmes. He did not think of enslaving them by this harshness, but of throwing them out of themselves. Он не думал, что сможет поработить их такой суровостью, а скорее выбить из колеи. S'il châtiait ainsi tout retard, il faisait acte d'injustice mais il tendait vers le départ la volonté de chaque escale; il créait cette volonté. If he punished any delay in this way, he was doing an act of injustice, but he was tending towards the departure the will of each stopover; he created this will. Если он наказывал за задержку таким образом, он поступал несправедливо, но он растягивал волю каждого остановившегося к отъезду; он создавал эту волю. Ne permettant pas aux hommes de se réjouir d'un temps bouché, comme d'une invitation au repos, il les tenait en haleine vers l'éclaircie, et l'attente humiliait secrètement jusqu'au manoeuvre le plus obscur. Not allowing the men to rejoice in a blocked weather, as an invitation to rest, he held them spellbound towards the clearing, and the wait secretly humiliated even the most obscure manoeuvre. Он не позволял людям радоваться пасмурной погоде, как будто это было приглашение к отдыху, и заставлял их ждать, когда рассветет, и это ожидание втайне смиряло даже самый непонятный маневр. On profitait ainsi du premier défaut dans l'armure : « Débouché au nord, en route! They thus took advantage of the first flaw in the armour: "Debouch to the north, on the way!" Мы воспользовались первым изъяном в броне: "Дебуше на север, вперед! » Grâce à Rivière, sur quinze mille kilomètres, le culte du courrier primait tout. Thanks to Rivière, over fifteen thousand kilometres, the cult of the mail took precedence over everything. "Благодаря Ривьеру на расстоянии пятнадцати тысяч километров почтовый культ имел приоритет над всем остальным.

Rivière disait parfois : Rivière sometimes said:

« — Ces hommes-là sont heureux, parce qu'ils aiment ce qu'ils font, et ils l'aiment parce que je suis dur. "These men are happy because they like what they do, and they like it because I'm tough. Эти люди счастливы, потому что им нравится то, что они делают, а нравится им это потому, что я крут". »

Il faisait peut-être souffrir, mais procurait aussi aux hommes de fortes joies. It may cause pain, but it also gives men great joy. Возможно, это причиняло боль, но в то же время доставляло людям огромную радость. « Il faut les pousser, pensait-il, vers une vie forte qui entraîne des souffrances et des joies, mais qui seule compte. "We must push them," he thought, "towards a strong life which entails suffering and joy, but which alone counts." Мы должны подтолкнуть их, - думал он, - к сильной жизни, которая приносит страдания и радости, но только это имеет значение. »

* * *

Comme la voiture entrait en ville, Rivière se fit conduire au bureau de la Compagnie. As the car drove into town, Rivière had himself driven to the Company's office. Robineau, resté seul avec Pellerin, le regarda, et entrouvrit les lèvres pour parler. Robineau, left alone with Pellerin, looked at him, and parted his lips to speak.