Замятин - Мы - Запись 24-я Zamyatin - Wir - Eintrag 24 Zamyatin - Us - Entry 24 Zamyatin - Nous - Entrée 24 Zamyatin - Nós - Entrada 24 扎米亚京 - 我们 - 第 24 条

Запись 24-я. Конспект: Предел функции. Пасха. Все зачеркнуть Entry 24. Outline: The Limit of the Function. Easter. All cross out.

Я – как машина, пущенная на слишком большое число оборотов; подшипники накалились, еще минута – закапает расплавленный металл, и все – в ничто. I'm like a machine that has been driven too fast; the bearings are hot, one minute more, molten metal will drip, and then it's all gone. Скорее – холодной воды, логики. Rather - cold water, logic. Я лью ведрами, но логика шипит на горячих подшипниках и расплывается в воздухе неуловимым белым паром. I pour buckets, but logic sizzles on hot bearings and blurs into the air with an elusive white vapor.

Ну да, ясно: чтобы установить истинное значение функции – надо взять ее предел. Well, yes, it is clear: to establish the true value of a function, you must take its limit. И ясно, что вчерашнее нелепое «растворение во вселенной», взятое в пределе, есть смерть. And it is clear that yesterday's ridiculous "dissolution in the universe," taken to its limit, is death. Потому что смерть – именно полнейшее растворение меня во вселенной. Because death is precisely the total dissolution of me into the universe. Отсюда, если через «Л» обозначим любовь, а через «С» смерть, то Л=f(С), т. е. любовь и смерть… Hence, if by "L" we denote love and by "C" death, then L=f(C), i.e. love and death....

Да, именно, именно. Потому-то я и боюсь I, я борюсь с ней, я не хочу. That's why I'm afraid of I, I fight it, I don't want to. Но почему же во мне рядом и «я не хочу» и «мне хочется»? But why is it in me to have both "I don't want" and "I want to" side by side? В том-то и ужас, что мне хочется опять этой вчерашней блаженной смерти. That's the horror of it, I want that blissful death of yesterday again. В том-то и ужас, что даже теперь, когда логическая функция проинтегрирована, когда очевидно, что она неявно включает в себя смерть, я все-таки хочу ее губами, руками, грудью, каждым миллиметром… That's the horror, that even now, when the logical function has been integrated, when it is obvious that it implicitly involves death, I still want her with my lips, hands, breasts, every millimeter....

Завтра – День Единогласия. Tomorrow is Unanimity Day. Там, конечно, будет и она, увижу ее, но только издали. She'll be there, of course, and I'll see her, but only from afar. Издали – это будет больно, потому что мне надо, меня неудержимо тянет, чтобы – рядом с ней, чтобы – ее руки, ее плечо, ее волосы… Но я хочу даже этой боли – пусть. From afar - it will hurt, because I need, I am irresistibly drawn to - next to her, to - her arms, her shoulder, her hair... But I want even this pain - let it.

Благодетель великий! Great benefactor! Какой абсурд – хотеть боли. Кому же не понятно, что болевые – отрицательные – слагаемые уменьшают ту сумму, которую мы называем счастьем. Who doesn't realize that painful - negative - summations reduce the amount we call happiness. И следовательно…

И вот – никаких «следовательно». Чисто. Голо. Golo.

Вечером:

Сквозь стеклянные стены дома – ветреный, лихорадочно-розовый, тревожный закат. Through the glass walls of the house is a windy, fever-pink, disturbing sunset. Я поворачиваю кресло так, чтобы передо мною не торчало это розовое, перелистываю записи – и вижу: опять я забыл, что пишу не для себя, а для вас, неведомые, кого я люблю и жалею, – для вас, еще плетущихся где-то в далеких веках, внизу. I turn my chair so that this pink thing doesn't stick out in front of me, flip through my notes - and I see: again I forgot that I'm not writing for myself, but for you, unknown ones, whom I love and pity - for you, still weaving somewhere in the distant centuries below.

Вот – о Дне Единогласия, об этом великом дне. Here is about Unanimity Day, this great day. Я всегда любил его – с детских лет. Мне кажется, для нас – это нечто вроде того, что для древних была их «Пасха». I think for us it is something like what for the ancients was their "Passover". Помню, накануне, бывало, составишь себе такой часовой календа-рик – с торжеством вычеркиваешь по одному часу: одним часом ближе, на один час меньше ждать… Будь я уверен, что никто не увидит, – честное слово, я бы и нынче всюду носил с собой такой календарик и следил по нему, сколько еще осталось до завтра, когда я увижу – хоть издали… I remember, on the eve of the day before, I used to make myself such an hourly calendar - with triumph I would cross out one hour at a time: one hour closer, one hour less to wait... If I was sure that no one would see - honestly, I would still carry such a calendar with me everywhere and keep track of how much time is left until tomorrow, when I will see - at least from afar....

(Помешали: принесли новую, только что из мастерской, юнифу. (Interrupted: they brought in a new unifa, fresh from the workshop. По обычаю, нам всем выдают новые юнифы к завтрашнему дню. As is customary, we are all being issued new unifs by tomorrow. В коридоре – шаги, радостные возгласы, шум.) In the corridor - footsteps, joyful exclamations, noise).

Я продолжаю. Завтра я увижу все то же, из года в год повторяющееся и каждый раз по-новому волнующее зрелище: могучую Чашу Согласия, благоговейно поднятые руки. Tomorrow I will see the same, year after year, repeated and each time in a new and exciting way: the mighty Cup of Concord, the reverently raised hands. Завтра – день ежегодных выборов Благодетеля. Tomorrow is the day of the annual election of the Benefactor. Завтра мы снова вручим Благодетелю ключи от незыблемой твердыни нашего счастья. Tomorrow we will again hand the Benefactor the keys to the immovable stronghold of our happiness.

Разумеется, это непохоже на беспорядочные, неорганизованные выборы у древних, когда – смешно сказать – даже неизвестен был заранее самый результат выборов. Of course, this is unlike the disorderly, disorganized elections of the ancients, when - funny to say - the very result of the election was not even known in advance. Строить государство на совершенно неучитываемых случайностях, вслепую – что может быть бессмысленней? To build a state on completely unaccounted for contingencies, blindly - what could be more senseless? И вот все же, оказывается, нужны были века, чтобы понять это. And yet, it turns out it took centuries to realize it.

Нужно ли говорить, что у нас и здесь, как во всем, – ни для каких случайностей нет места, никаких неожиданностей быть не может. Needless to say, we have here, as in everything, no room for any accidents, no surprises. И самые выборы имеют значение скорее символическое: напомнить, что мы единый, могучий миллионноклеточный организм, что мы – говоря словами «Евангелия» древних – единая Церковь. And the very election has a rather symbolic meaning: to remind us that we are one, powerful million-cell organism, that we are - in the words of the "Gospel" of the ancients - one Church. Потому что история Единого Государства не знает случая, чтобы в этот торжественный день хотя бы один голос осмелился нарушить величественный унисон. Because the history of the One State knows no occasion when on this solemn day even one voice dared to break the majestic unison.

Говорят, древние производили выборы как-то тайно, скрываясь, как воры; некоторые наши историки утверждают даже, что они являлись на выборные празднества тщательно замаскированными (воображаю это фантастически-мрачное зрелище: ночь, площадь, крадущиеся вдоль стен фигуры в темных плащах; приседающее от ветра багровое пламя факелов…). They say that the ancients made elections somehow secretly, hiding like thieves; some of our historians even claim that they appeared at election festivals carefully disguised (I imagine this fantastically gloomy spectacle: night, square, figures in dark cloaks sneaking along the walls; the purple flame of torches squatting from the wind...). Зачем нужна была вся эта таинственность – до сих пор не выяснено окончательно; вероятней всего, выборы связывались с какими-нибудь мистическими, суеверными, может быть, даже преступными обрядами. Why all this mystery was necessary is still not definitively clarified; most likely, the elections were associated with some mystical, superstitious, maybe even criminal rites. Нам же скрывать или стыдиться нечего: мы празднуем выборы открыто, честно, днем. We have nothing to hide or be ashamed of: we celebrate the elections openly, honestly, in the daytime. Я вижу, как голосуют за Благодетеля все; все видят, как голосую за Благодетеля я – и может ли быть иначе, раз «все» и «я» – это единое «Мы». I see everyone voting for the Benefactor; everyone sees me voting for the Benefactor - and can it be otherwise, since "everyone" and "I" are one "We." Насколько это облагораживающей, искренней, выше, чем трусливая воровская «тайна» у древних. How ennobling, sincere, higher than the cowardly thieving "secret" of the ancients. Потом: насколько это целесообразней. Then: how much more expedient it is. Ведь если даже предположить невозможное, т. е. какой-нибудь диссонанс в обычной монофонии, так ведь незримые Хранители здесь же, в наших рядах: они тотчас могут установить нумера впавших в заблуждение и спасти их от дальнейших ложных шагов, а Единое Государство – от них самих. For even if we assume the impossible, i.e. some dissonance in the usual monophony, the invisible Guardians are here in our ranks: they can immediately establish the numbers of those who have fallen into error and save them from further false steps, and the United State - from themselves. И наконец, еще одно…

Сквозь стену слева: перед зеркальной дверью шкафа – женщина торопливо расстегивает юнифу. Through the wall to the left: in front of a mirrored closet door, a woman hurriedly unbuttons a unifu. И на секунду, смутно: глаза, губы, две острых розовых завязи. And for a second, vaguely: eyes, lips, two sharp pink ovaries. Затем падает штора, во мне мгновенно все вчерашнее, и я не знаю, что «наконец еще одно», и не хочу об этом, не хочу! Then the curtain falls, in me instantly everything from yesterday, and I don't know what "finally one more thing" is, and I don't want to talk about it, I don't want to! Я хочу одного: I. Я хочу, чтобы она каждую минуту, всякую минуту, всегда была со мной – только со мной. I want one thing: I. I want her every minute, every minute, always with me - only with me. И то, что я писал вот сейчас о Единогласии, это все не нужно, не то, мне хочется все вычеркнуть, разорвать, выбросить. And what I wrote just now about Unanimity, it's all unnecessary, it's all wrong, it makes me want to cross it out, tear it up, throw it away. Потому что я знаю (пусть это кощунство, но это так): праздник только с нею, только тогда, если она будет рядом, плечом к плечу. Because I know (blasphemy though it may be, but it's true): the holiday is only with her, only if she's there for me, shoulder to shoulder. А без нее завтрашнее солнце будет только кружочком из жести, и небо – выкрашенная синим жесть, и сам я. And without it, tomorrow's sun will only be a circle of tin, and the sky will be tin painted blue, and I myself.

Я хватаюсь за телефонную трубку: I grab the phone receiver:

– I, это вы?

– Да, я. Как вы поздно!

– Может быть, еще не поздно. Я хочу вас попросить… Я хочу, чтоб вы завтра были со мной. I want to ask you... I want you to be with me tomorrow. Милая…

«Милая» – я говорю совсем тихо. И почему-то мелькает то, что было сегодня утром на эллинге: в шутку положили под стотонный молот часы – размах, ветром в лицо – и стотонно-нежное, тихое прикосновение к хрупким часам. And for some reason I remember what happened on the boathouse this morning: the watch was put under the hundred-ton hammer as a joke - the swing, the wind in the face - and the hundred-ton gentle, quiet touch to the fragile watch.

Пауза. Мне чудится, я слышу там – в комнате I – чей-то шепот. I think I can hear someone whispering in Room I. Потом ее голос:

– Нет, не могу. Ведь вы понимаете: я бы сама… Нет, не могу. Because you understand: I would do it myself... No, I can't. Отчего? Завтра увидите. You'll see tomorrow.