×

我们使用cookies帮助改善LingQ。通过浏览本网站,表示你同意我们的 cookie 政策.


image

Акунин "Отрывки из романов" Boris Akunin (Novel excerpts), БОРИС АКУНИН «Смерть Ахиллеса».

БОРИС АКУНИН «Смерть Ахиллеса». (3)

Кликнув Масу, Фандорин велел подать сюртук и, пока переодевался, коротко объяснил своему вассалу, в чем суть дела.

Дальнейшие передвижения коллежского асессора ограничивались пределами гостиницы и происходили по маршруту: вестибюль – швейцарская – ресторан. Переговоры с гостиничной прислугой заняли не час и не два, так что у двери отсека, который в «Дюссо» уже прозвали «соболевским», Эраст Петрович появился ближе к вечеру, когда тени стали длинными, а солнечный свет густым и тягучим, как липовый мед.

Фандорин назвался жандарму, сторожившему вход в коридор, и был немедленно впущен в царство печали, где говорили только шепотом, а передвигались исключительно на цыпочках. Номер 47, куда вчера въехал, доблестный генерал, состоял из гостиной и спальни. В первой из комнат собралось довольно много народу – Эраст Петрович увидел Караченцева с чинами жандармерии, адъютантов и ординарцев покойного, управляющего гостиницей, а в углу, ткнувшись носом в портьеру, глухо рыдал камердинер Соболева, известный всей России Лукич. Все

словно ждали чего-то, то и дело поглядывая на закрытую дверь спальни. К Фандорину подошел обер-полицеймейстер и вполголоса пробасил:

– Профессор судебной медицины Веллинг проводит вскрытие. Что-то долго очень. Поскорей бы уж.

Словно вняв пожеланию генерала, белая, с резными львиными мордами, дверь дернулась и со скрипом отворилась. В гостиной сразу стало очень тихо. На пороге появился седой господин с брыластым, недовольным лицом, в кожаном фартуке, над которым посверкивал эмалью аннинский крест.

– Ну вот, ваше превосходительство, кончено, – мрачно произнес брыластый, который, видимо, и был профессором Веллингом. – Могу изложить.

Генерал оглядел комнату и повеселевшим голосом сказал:

– Со мной войдут Фандорин, Гукмасов и вот вы. – Он небрежно мотнул подбородком на управляющего. – Остальных прошу дожидаться здесь.

Первое, что увидел Эраст Петрович, войдя в обитель смерти, – перетянутое черным шарфом зеркало в игривой бронзовой раме. Тело усопшего лежало не на кровати, а на столе, видимо, перетащенном из гостиной. Взглянув на очерченный белой простыней контур, Фандорин перекрестился и на минуту забыл о следствии, вспомнив красивого, храброго, сильного человека, которого знал когда-то и который теперь превратился в продолговатый предмет неясных очертаний.

– Дело очевидное, – сухо начал профессор. – Ничего подозрительного не обнаружено. Я еще сделаю анализы в лаборатории, но абсолютно уверен, что жизнедеятельность прекратилась в результате паралича сердечной мышцы. Налицо также паралич правого легкого, но это, вероятнее всего, не причина, а следствие. Смерть наступила мгновенно. Даже окажись рядом медик, спасти все равно не удалось бы.

– Но ведь он был молод и полон сил, прошел через огонь и воду! – Караченцев приблизился к столу и отвернул край простыни. – Неужто просто взял и умер?

Гукмасов отвернулся, чтобы не видеть мертвого лица своего начальника, а Эраст Петрович и управляющий, наоборот, подошли поближе. Лицо было спокойным и значительным. Даже знаменитые размашистые бакенбарды, по поводу которых так подшучивали либералы и насмешничали иностранные карикатуристы, в смерти пришлись кстати – обрамляли восковой лик и придавали ему еще больше величия.

– Ох, какой герой, истинный Ахиллес, – пробормотал управляющий, на французский манер рокоча буквой «р».

– Время смерти? – спросил Караченцев.

– Между первым и вторым часом ночи, – уверенно ответил Веллинг. – Не ранее, но и никак не позже. Генерал повернулся к есаулу:

– Что ж, теперь, когда причина смерти установлена, можно заняться деталями. Рассказывайте, Гукмасов. И поподробней.

Поподробней есаул, видимо, не умел. Его рассказ вышел коротким, но, впрочем, исчерпывающим:

– Прибыли с Брянского вокзала в шестом часу. Ми-хал Дмитрич отдохнул до вечера. В девять ужинали в здешнем ресторане. Потом поехали кататься по ночной Москве. Никуда не заезжали. Вскоре после полуночи Михал Дмитрич сказал, что желает вернуться в гостиницу. Хотел сделать какие-то записи, он над новым боевым уставом работал...

Гукмасов покосился на бюро, стоявшее подле окна. На откидной доске были разложены бумаги, чуть в стороне – небрежно отодвинутое полукресло. Евгений Осипович подошел, взял исписанный листок, уважительно покивал.

– Распоряжусь, чтобы всё собрали и переправили государю. Продолжайте, есаул.

– Господам офицерам Михал Дмитрич велел располагать собой. Сказал, что дойдет пешком, хочет прогуляться.

Караченцев насторожился:

– И вы отпустили генерала одного? Ночью? Довольно странно!

Он многозначительно взглянул на Фандорина, но того эта подробность, кажется,

нисколько не заинтересовала – коллежский асессор подошел к бюро и зачем-то водил пальцем по бронзовому канделябру.

– Поди-ка с ним поспорь, – горько усмехнулся Гукмасов. – Я сунулся было – так глянул, что... Да ведь он, ваше превосходительство, не то что по Москве ночной, по горам турецким и степям текинским в одиночку разгуливал... – Есаул мрачно покрутил длинный ус. – До гостиницы-то Михал Дмитрич дошел. До утра вот не дожил...

– Как вы обнаружили тело? – спросил обер-полицеймейстер.

– Вот здесь сидел, – показал Гукмасов на полукресло. – Назад откинувшись. И перо на

полу...Караченцев присел на корточки, потрогал чернильные пятна на ковре. Вздохнул:

– Да уж, пути Господни...

Наступившую печальную паузу бесцеремонно нарушил Фандорин. Полуобернувшись

к управляющему и по-прежнему поглаживая злосчастный канделябр, он громким шепотом спросил:

– А что это у вас электричество не заведено? Я еще давеча удивился. Такая современная г-гостиница, а даже газа нет – свечами нумера освещаете.

Француз принялся было объяснять, что со свечами бонтоннее, чем с газом, а электрическое освещение уже есть в ресторане и к осени непременно появится на этажах, но Караченцев прервал не относящуюся к делу болтовню сердитым покашливанием.

– А как провели ночь вы, есаул? – возобновил он допрос.

– Заехал к боевому товарищу, полковнику Дадашеву. Посидели, поговорили. В гостиницу вернулся на рассвете и сразу завалился спать.

– Да-да, – вставил Эраст Петрович, – ночной портье сказал мне, что вы вернулись уж засветло. Еще послали его за бутылкой сельтерской.

– Верно. Честно говоря, выпил лишнего. Горло пересохло. Я всегда рано встаю, а тут как на грех проспал. Сунулся с докладом к генералу – Лукич говорит, не вставали еще. Я подумал, видно, заработался вчера Михал Дмитрич. Потом, в полдевятого уже, говорю – идем, Лукич, будить, а то осерчает. Да и непохоже на него. Входим сюда – а он раскинулся вот этак вот (Гукмасов откинул голову назад, зажмурил глаза и приоткрыл рот), и уж холодный. Вызвали врача, депешу в корпус послали... Тут-то вы меня, Эраст Петрович, и видели. Извините, что не поприветствовал старого товарища – сами понимаете, не до того было.

Вместо того, чтобы принять извинение, в котором, правду сказать, при подобных обстоятельствах и нужды никакой не было, Эраст Петрович чуть склонил голову на бок и, заложив руки за спину, сказал:

– А вот мне в здешней ресторации рассказали, будто вчера некая дама пела для его высокопревосходительства и якобы даже сидела за вашим столом. Кажется, известная на Москве особа? Если не ошибаюсь, Вандой зовут. И вроде бы вы все, включая и г-генерала, уехали с ней?

– Да, была какая-то певичка, – сухо ответил есаул. – Подвезли ее и высадили. А сами дальше поехали.

– Куда подвезли, в «Англию», в Столешников? – проявил удивительную осведомленность коллежский асессор. – Мне сказали, госпожа Ванда именно там к-квартирует?

Гукмасов сдвинул грозные брови, и голос его стал сухим чуть ли не до скрежета: – Я Москву плохо знаю. Тут недалеко, в пять минут докатили.

Фандорин покивал и, очевидно, утратил интерес к есаулу – заметил возле кровати дверцу стенного сейфа. Подошел, повернул ручку, и дверца открылась.

– Что там, пуст? – спросил обер-полицеймейстер.

Эраст Петрович кивнул:

– Так точно, ваше превосходительство. Вон и ключ торчит.

– Что ж, – тряхнул рыжей головой Караченцев. – Бумаги, какие найдем, под сургуч. Там

разберемся, что родственникам пойдет, что в министерство, а что и самому государю. Вы, профессор, вызывайте помощников и займитесь бальзамированием.

– Как, прямо здесь? – возмутился Веллинг. – Бальзамировать – это вам, господин генерал, не капусту квасить!

– А вы хотите, чтобы я тело через весь город к вам в академию перевозил? Выгляньте в окно, там яблоку упасть негде. Нет уж, располагайтесь здесь. Благодарю, есаул, вы свободны. А вы, – обратился он к управляющему, – исполняйте все пожелания господина профессора.

Когда Караченцев и Фандорин остались вдвоем, рыжий генерал взял молодого человека под локоть, отвел в сторонку от прикрытого простыней тела и вполголоса, словно покойник мог подслушать, спросил:

– Ну, что скажете? Насколько я мог понять по вашим вопросам и поведению, объяснения Гукмасова вас не удовлетворили. В чем вы видите неискренность? Ведь про свою утреннюю небритость он разъяснил вполне убедительно. Не находите? Проспал после ночной попойки – самое обычное дело.

– Гукмасов проспать не мог, – пожал плечами Фандорин. – Не той закалки человек. И уж тем более не сунулся бы, как он утверждает, с докладом к Соболеву, предварительно не приведя себя в порядок. Лжет есаул, это ясно. Но дело, ваше превосходительство...

– Евгений Осипович, – перебил его генерал, слушавший с чрезвычайным вниманием.

– Дело, Евгений Осипович, – с учтивым поклоном продолжил Фандорин, – еще серьезней, чем я думал. Соболев умер не здесь.

– Как это «не здесь»? – ахнул обер-полицеймейстер. – А где?

– Не знаю. Но позвольте спросить, почему ночной портье – а я с ним говорил – не видел, как Соболев вернулся?

– Возможно, куда-то отлучился и не хочет в этом признаваться, – возразил Караченцев, более для полемики, нежели всерьез.

– Невозможно, и чуть позже я объясню, почему. Но вот загадка, которой вы мне уж тточно не разъясните. Если бы Соболев вернулся в нумер ночью, да еще после этого сидел за столом и что-то писал, он непременно зажег бы свечи. А вы посмотрите на канделябр – свечито целехоньки!

– В самом деле! – Генерал хлопнул себя по обтянутой тугими рейтузами ляжке. – Да вы, Эраст Петрович, молодцом. Зато из меня хорош сыщик. – Он обезоруживающе улыбнулся. – Я ведь по жандармской части определен недавно, раньше по гвардейской кавалерии состоял. Что же, по-вашему, могло произойти?

Фандорин сосредоточенно подвигал вверх-вниз собольими бровями.

– Г-гадать не хочу, однако совершенно ясно, что после ужина Михаил Дмитриевич в нумер не заходил, так как к тому времени уже стемнело, а свеч, как мы знаем, он не зажигал. Да и официанты подтверждают, что Соболев и его свита уехали сразу же после трапезы. В то, что ночной портье, человек основательный и очень д-дорожащий своим местом, мог отлучиться и проглядеть возвращение генерала, я не верю.

– «Верю – не верю» – это не аргумент, – подзадорил коллежского асессора Евгений Осипович. – Вы мне факты давайте.

– Извольте, – улыбнулся Фандорин. – После полуночи дверь гостиницы запирается на щеколду. Выйти, если кто пожелает, можно свободно, а если угодно войти – надобно звонить в колокольчик.

– Вот это уже факт, – признал генерал. – Но продолжайте.

– Единственный момент, когда Соболев мог вернуться – это когда наш б-бравый есаул отослал портье за сельтерской. Однако, как нам известно, это произошло уже на рассвете, то есть никак не раньше четырех часов. Если же верить господину Веллингу (а почему мы должны сомневаться в суждении этого п-почтенного профессора? ), Соболев к тому времени уже несколько часов был мертв. Каков вывод?

Глаза Караченцева блеснули недобрым блеском:

– Ну и каков же?

– Гукмасов отослал портье для того, чтоб можно было незаметно внести б-бездыханное

тело Соболева. Подозреваю, что остальные офицеры свиты в это время находились снаружи. – Так допросить их, мерзавцев, как следует! – взревел обер-полицеймейстер так грозно,

что услыхали в соседней комнате – доносившийся оттуда невнятный гул разом затих.

– Бесполезно. Они сговорились. Потому и сообщили о смерти с таким опозданием – готовились. – Эраст Петрович дал собеседнику минутку остыть и осознать сказанное, а затем

повернул беседу в другое русло. – Что за Ванда такая, которую все знают?

– Ну, все не все, а в определенных кругах особа известная. Немочка из Риги. Певица,

красавица, не вполне кокотка, но что-то вроде этого. Этакая dame aux camelias.2

– Караченцев энергично кивнул. – Ход ваших мыслей мне понятен. Эта самая Ванда нам

все и прояснит. Распоряжусь, чтобы ее немедленно вызвали.

И генерал решительно двинулся к двери.

– Не советовал бы, – сказал ему в спину Фандорин.

– Если что и было, с полицией эта особа откровенничать не станет. И с офицерами она

наверняка в сговоре. Разумеется, ежели вообще п-причастна к произошедшему. Давайте, Евгений Осипович, я уж сам с ней потолкую. В своем партикулярном качестве, а? Так где «Англия» находится? Угол Столешникова и Петровки?

– Да, тут пять минут. – Обер-полицеймейстер смотрел на молодого человека с явным удовольствием. – Буду ждать известий, Эраст Петрович. С Богом.

И коллежский асессор, осененный крестным знамением высокого начальства, вышел.

БОРИС АКУНИН «Смерть Ахиллеса». BORIS AKUNIN The Death of Achilles. BORIS AKUNIN アキレスの死。(3) (3) (3)

Кликнув Масу, Фандорин велел подать сюртук и, пока переодевался, коротко объяснил своему вассалу, в чем суть дела. Calling for Masa, Fandorin ordered him to hand over his coat and, while he was changing clothes, briefly explained to his vassal what the essence of the case was.

Дальнейшие передвижения коллежского асессора ограничивались пределами гостиницы и происходили по маршруту: вестибюль – швейцарская – ресторан. Переговоры с гостиничной прислугой заняли не час и не два, так что у двери отсека, который в «Дюссо» уже прозвали «соболевским», Эраст Петрович появился ближе к вечеру, когда тени стали длинными, а солнечный свет густым и тягучим, как липовый мед. The negotiations with the hotel servants took not an hour and not two, so that Erast Petrovich appeared at the door of the compartment, which in "Dussault" was already nicknamed "Sobolev's", in the evening, when the shadows became long and the sunlight thick and thick, like linden honey.

Фандорин назвался жандарму, сторожившему вход в коридор, и был немедленно впущен в царство печали, где говорили только шепотом, а передвигались исключительно на цыпочках. Fandorin identified himself to the gendarme guarding the entrance to the corridor, and was immediately let into the realm of sadness, where they spoke only in whispers, and moved only on tiptoe. Номер 47, куда вчера въехал, доблестный генерал, состоял из гостиной и спальни. В первой из комнат собралось довольно много народу – Эраст Петрович увидел Караченцева с чинами жандармерии, адъютантов и ординарцев покойного, управляющего гостиницей, а в углу, ткнувшись носом в портьеру, глухо рыдал камердинер Соболева, известный всей России Лукич. In the first of the rooms was gathered quite a crowd - Erast Petrovitch saw Karachentsev with the ranks of the gendarmerie, the adjutants and ordinaries of the deceased, the manager of the hotel, and in the corner, his nose thrust into the drapery, sobbed faintly the valet of Sobolev, Lukich, known to all Russia. Все

словно ждали чего-то, то и дело поглядывая на закрытую дверь спальни. К Фандорину подошел обер-полицеймейстер и вполголоса пробасил: To Fandorin approached the Ober-polizeymeister and muttered in a half-voiced voice:

– Профессор судебной медицины Веллинг проводит вскрытие. Что-то долго очень. Поскорей бы уж.

Словно вняв пожеланию генерала, белая, с резными львиными мордами, дверь дернулась и со скрипом отворилась. В гостиной сразу стало очень тихо. На пороге появился седой господин с брыластым, недовольным лицом, в кожаном фартуке, над которым посверкивал эмалью аннинский крест. On the threshold appeared a gray-haired gentleman with a browbeaten, disgruntled face, wearing a leather apron over which a cross of the Order of Saint Anna gleamed with enamel.

– Ну вот, ваше превосходительство, кончено, – мрачно произнес брыластый, который, видимо, и был профессором Веллингом. - Well, your excellency, it's over," said the burly man, who was apparently Professor Welling, grimly. – Могу изложить.

Генерал оглядел комнату и повеселевшим голосом сказал:

– Со мной войдут Фандорин, Гукмасов и вот вы. – Он небрежно мотнул подбородком на управляющего. - He waggled his chin carelessly at the manager. – Остальных прошу дожидаться здесь.

Первое, что увидел Эраст Петрович, войдя в обитель смерти, – перетянутое черным шарфом зеркало в игривой бронзовой раме. The first thing Erast Petrovich saw when he entered the abode of death was a mirror in a playful bronze frame draped with a black scarf. Тело усопшего лежало не на кровати, а на столе, видимо, перетащенном из гостиной. The body of the deceased lay not on the bed, but on a table apparently dragged from the living room. Взглянув на очерченный белой простыней контур, Фандорин перекрестился и на минуту забыл о следствии, вспомнив красивого, храброго, сильного человека, которого знал когда-то и который теперь превратился в продолговатый предмет неясных очертаний. Looking at the outline outlined by the white sheet, Fandorin crossed himself and for a moment forgot about the investigation, remembering the handsome, brave, strong man whom he had once known and who had now turned into an oblong object of vague outlines.

– Дело очевидное, – сухо начал профессор. – Ничего подозрительного не обнаружено. Я еще сделаю анализы в лаборатории, но абсолютно уверен, что жизнедеятельность прекратилась в результате паралича сердечной мышцы. Налицо также паралич правого легкого, но это, вероятнее всего, не причина, а следствие. There is also paralysis of the right lung, but this is most likely an effect, not a cause. Смерть наступила мгновенно. Даже окажись рядом медик, спасти все равно не удалось бы. Even with a paramedic around, there was no way to save him.

– Но ведь он был молод и полон сил, прошел через огонь и воду! – Караченцев приблизился к столу и отвернул край простыни. - Karachentsev approached the table and turned away the edge of the sheet. – Неужто просто взял и умер?

Гукмасов отвернулся, чтобы не видеть мертвого лица своего начальника, а Эраст Петрович и управляющий, наоборот, подошли поближе. Лицо было спокойным и значительным. The face was calm and significant. Даже знаменитые размашистые бакенбарды, по поводу которых так подшучивали либералы и насмешничали иностранные карикатуристы, в смерти пришлись кстати – обрамляли восковой лик и придавали ему еще больше величия. Even the famous sprawling sideburns, about which so joked liberals and mocked foreign caricaturists, in death came in handy - framed the waxen face and gave him even more grandeur.

– Ох, какой герой, истинный Ахиллес, – пробормотал управляющий, на французский манер рокоча буквой «р».

– Время смерти? – спросил Караченцев.

– Между первым и вторым часом ночи, – уверенно ответил Веллинг. – Не ранее, но и никак не позже. Генерал повернулся к есаулу:

– Что ж, теперь, когда причина смерти установлена, можно заняться деталями. Рассказывайте, Гукмасов. И поподробней.

Поподробней есаул, видимо, не умел. Его рассказ вышел коротким, но, впрочем, исчерпывающим: His story was short, but, however, exhaustive:

– Прибыли с Брянского вокзала в шестом часу. Ми-хал Дмитрич отдохнул до вечера. В девять ужинали в здешнем ресторане. Потом поехали кататься по ночной Москве. Никуда не заезжали. Didn't go anywhere. Вскоре после полуночи Михал Дмитрич сказал, что желает вернуться в гостиницу. Хотел сделать какие-то записи, он над новым боевым уставом работал...

Гукмасов покосился на бюро, стоявшее подле окна. На откидной доске были разложены бумаги, чуть в стороне – небрежно отодвинутое полукресло. There were papers spread out on a folding board, and a half-chair carelessly pushed aside. Евгений Осипович подошел, взял исписанный листок, уважительно покивал.

– Распоряжусь, чтобы всё собрали и переправили государю. - I'll have everything collected and sent to the king. Продолжайте, есаул.

– Господам офицерам Михал Дмитрич велел располагать собой. - The gentlemen officers were told by Mikhail Dmitritch to dispose of themselves. Сказал, что дойдет пешком, хочет прогуляться.

Караченцев насторожился:

– И вы отпустили генерала одного? Ночью? Довольно странно!

Он многозначительно взглянул на Фандорина, но того эта подробность, кажется,

нисколько не заинтересовала – коллежский асессор подошел к бюро и зачем-то водил пальцем по бронзовому канделябру. The collegiate assessor came to the bureau and ran his finger over the bronze candelabrum for some reason.

– Поди-ка с ним поспорь, – горько усмехнулся Гукмасов. - Go argue with him," Gukmasov grinned bitterly. – Я сунулся было – так глянул, что... Да ведь он, ваше превосходительство, не то что по Москве ночной, по горам турецким и степям текинским в одиночку разгуливал... – Есаул мрачно покрутил длинный ус. - I tried to poke my head in, but I got such a glance that.... Your Excellency, he was not only walking alone in Moscow at night, but in the mountains of Turkey and the steppes of Teke... - The ensaul twirled his long mustache gloomily. – До гостиницы-то Михал Дмитрич дошел. - Mikhal Dmitritch reached the hotel. До утра вот не дожил...

– Как вы обнаружили тело? – спросил обер-полицеймейстер.

– Вот здесь сидел, – показал Гукмасов на полукресло. – Назад откинувшись. И перо на And a fountain pen on

полу...Караченцев присел на корточки, потрогал чернильные пятна на ковре. the floor...Karachentsev squatted down, touched the ink stains on the carpet. Вздохнул:

– Да уж, пути Господни...

Наступившую печальную паузу бесцеремонно нарушил Фандорин. Fandorin unceremoniously broke the sad pause. Полуобернувшись

к управляющему и по-прежнему поглаживая злосчастный канделябр, он громким шепотом спросил: to the steward, and still stroking the ill-fated candelabrum, he asked in a loud whisper:

– А что это у вас электричество не заведено? - Why don't you have electricity? Я еще давеча удивился. Такая современная г-гостиница, а даже газа нет – свечами нумера освещаете. Such a modern hotel, and you don't even have gas - you light your rooms with candles.

Француз принялся было объяснять, что со свечами бонтоннее, чем с газом, а электрическое освещение уже есть в ресторане и к осени непременно появится на этажах, но Караченцев прервал не относящуюся к делу болтовню сердитым покашливанием. The Frenchman began to explain that candles have more elegant style than gas, and electric lighting is already in the restaurant and by the fall will certainly appear on the floors, but Karachentsev interrupted the irrelevant chatter with an angry cough.

– А как провели ночь вы, есаул? – возобновил он допрос. - he resumed his questioning.

– Заехал к боевому товарищу, полковнику Дадашеву. - I stopped by to see my comrade-in-arms, Colonel Dadashev. Посидели, поговорили. We sat and talked. В гостиницу вернулся на рассвете и сразу завалился спать. I returned to the hotel at dawn and went straight to bed.

– Да-да, – вставил Эраст Петрович, – ночной портье сказал мне, что вы вернулись уж засветло. - Yes, yes," Erast Petrovitch put in, "the night porter told me that you were back by daylight. Еще послали его за бутылкой сельтерской. You also sent him for a bottle of seltzer.

– Верно. - That's right. Честно говоря, выпил лишнего. Honestly, I've had a little too much to drink. Горло пересохло. My throat is dry. Я всегда рано встаю, а тут как на грех проспал. I'm always up early, and I overslept. Сунулся с докладом к генералу – Лукич говорит, не вставали еще. I went to report to the general - Lukich says we haven't gotten up yet. Я подумал, видно, заработался вчера Михал Дмитрич. I thought Mikhal Dmitrich must have worked too hard yesterday. Потом, в полдевятого уже, говорю – идем, Лукич, будить, а то осерчает. Then, at half past eight, I said: "Let's go, Lukich, wake him up, or he'll get angry. Да и непохоже на него. Входим сюда – а он раскинулся вот этак вот (Гукмасов откинул голову назад, зажмурил глаза и приоткрыл рот), и уж холодный. Вызвали врача, депешу в корпус послали... Тут-то вы меня, Эраст Петрович, и видели. They called a doctor, sent a dispatch to the corps... That's when you saw me, Erast Petrovich. Извините, что не поприветствовал старого товарища – сами понимаете, не до того было. I apologize for not greeting an old comrade - you see, I didn't have time for that.

Вместо того, чтобы принять извинение, в котором, правду сказать, при подобных обстоятельствах и нужды никакой не было, Эраст Петрович чуть склонил голову на бок и, заложив руки за спину, сказал: Instead of accepting the apology, which, to tell the truth, under such circumstances there was no need for, Erast Petrovich bowed his head slightly to the side and, putting his hands behind his back, said:

– А вот мне в здешней ресторации рассказали, будто вчера некая дама пела для его высокопревосходительства и якобы даже сидела за вашим столом. Кажется, известная на Москве особа? Если не ошибаюсь, Вандой зовут. И вроде бы вы все, включая и г-генерала, уехали с ней?

– Да, была какая-то певичка, – сухо ответил есаул. – Подвезли ее и высадили. - Drove her up and dropped her off. А сами дальше поехали. And we drove on.

– Куда подвезли, в «Англию», в Столешников? – проявил удивительную осведомленность коллежский асессор. - the collegiate assessor was surprisingly knowledgeable. – Мне сказали, госпожа Ванда именно там к-квартирует? - I'm told that's where Mrs. Wanda's k-apartment is?

Гукмасов сдвинул грозные брови, и голос его стал сухим чуть ли не до скрежета: – Я Москву плохо знаю. Тут недалеко, в пять минут докатили.

Фандорин покивал и, очевидно, утратил интерес к есаулу – заметил возле кровати дверцу стенного сейфа. Fandorin nodded and apparently lost interest in the Hesaul - he noticed the door of the wall safe beside the bed. Подошел, повернул ручку, и дверца открылась.

– Что там, пуст? – спросил обер-полицеймейстер.

Эраст Петрович кивнул:

– Так точно, ваше превосходительство. Вон и ключ торчит. There's a key sticking out.

– Что ж, – тряхнул рыжей головой Караченцев. - Well," Karachentsev shook his red head. – Бумаги, какие найдем, под сургуч. - Whatever papers we can find, under sealing wax. Там

разберемся, что родственникам пойдет, что в министерство, а что и самому государю. we'll see what goes to relatives, what goes to the Ministry, and what goes to the Emperor himself. Вы, профессор, вызывайте помощников и займитесь бальзамированием. You, Professor, call in the assistants and take care of the embalming.

– Как, прямо здесь? – возмутился Веллинг. – Бальзамировать – это вам, господин генерал, не капусту квасить! - Embalming is not like sauerkraut, Mr. General!

– А вы хотите, чтобы я тело через весь город к вам в академию перевозил? - You want me to drive a body across town to your academy? Выгляньте в окно, там яблоку упасть негде. Look out the window, there's no room for an apple to fall. Нет уж, располагайтесь здесь. No, no, you can stay here. Благодарю, есаул, вы свободны. А вы, – обратился он к управляющему, – исполняйте все пожелания господина профессора. And you," he turned to the steward, "carry out all the wishes of Mr. Professor.

Когда Караченцев и Фандорин остались вдвоем, рыжий генерал взял молодого человека под локоть, отвел в сторонку от прикрытого простыней тела и вполголоса, словно покойник мог подслушать, спросил: When Karachentsev and Fandorin were left alone, the red-haired general took the young man under the elbow, took him aside from the body covered with a sheet and asked in a low voice, as if the dead man could overhear:

– Ну, что скажете? Насколько я мог понять по вашим вопросам и поведению, объяснения Гукмасова вас не удовлетворили. As far as I could understand from your questions and behavior, you were not satisfied with Gukmasov's explanation. В чем вы видите неискренность? What do you see as insincerity? Ведь про свою утреннюю небритость он разъяснил вполне убедительно. After all, he explained his morning unshavenness quite convincingly. Не находите? Проспал после ночной попойки – самое обычное дело.

– Гукмасов проспать не мог, – пожал плечами Фандорин. – Не той закалки человек. - Wrong kind of man. И уж тем более не сунулся бы, как он утверждает, с докладом к Соболеву, предварительно не приведя себя в порядок. And certainly would not go in, as he claims, with a report to Sobolev without first tidying himself up. Лжет есаул, это ясно. Но дело, ваше превосходительство...

– Евгений Осипович, – перебил его генерал, слушавший с чрезвычайным вниманием. - [you may call me] Yevgeny Osipovich," interrupted the general, who was listening with extreme attention.

– Дело, Евгений Осипович, – с учтивым поклоном продолжил Фандорин, – еще серьезней, чем я думал. Соболев умер не здесь.

– Как это «не здесь»? – ахнул обер-полицеймейстер. – А где?

– Не знаю. Но позвольте спросить, почему ночной портье – а я с ним говорил – не видел, как Соболев вернулся?

– Возможно, куда-то отлучился и не хочет в этом признаваться, – возразил Караченцев, более для полемики, нежели всерьез.

– Невозможно, и чуть позже я объясню, почему. Но вот загадка, которой вы мне уж тточно не разъясните. Если бы Соболев вернулся в нумер ночью, да еще после этого сидел за столом и что-то писал, он непременно зажег бы свечи. А вы посмотрите на канделябр – свечито целехоньки!

– В самом деле! – Генерал хлопнул себя по обтянутой тугими рейтузами ляжке. - The General slapped himself on his thigh, which was covered with tight leggings. – Да вы, Эраст Петрович, молодцом. - Well done, Erast Petrovich. Зато из меня хорош сыщик. – Он обезоруживающе улыбнулся. He smiled disarmingly. – Я ведь по жандармской части определен недавно, раньше по гвардейской кавалерии состоял. Что же, по-вашему, могло произойти?

Фандорин сосредоточенно подвигал вверх-вниз собольими бровями.

– Г-гадать не хочу, однако совершенно ясно, что после ужина Михаил Дмитриевич в нумер не заходил, так как к тому времени уже стемнело, а свеч, как мы знаем, он не зажигал. - I do not want to guess, but it is quite clear that after dinner Mikhail Dmitrievich did not go into the room, because by that time it was already dark, and as we know, he did not light candles. Да и официанты подтверждают, что Соболев и его свита уехали сразу же после трапезы. The waiters confirm that Sobolev and his entourage left immediately after the meal. В то, что ночной портье, человек основательный и очень д-дорожащий своим местом, мог отлучиться и проглядеть возвращение генерала, я не верю. That the night porter, a thorough man who very much v-valued his job, could have absented himself and overlooked the General's return, I do not believe.

– «Верю – не верю» – это не аргумент, – подзадорил коллежского асессора Евгений Осипович. – Вы мне факты давайте.

– Извольте, – улыбнулся Фандорин. - Please," Fandorin smiled. – После полуночи дверь гостиницы запирается на щеколду. Выйти, если кто пожелает, можно свободно, а если угодно войти – надобно звонить в колокольчик.

– Вот это уже факт, – признал генерал. – Но продолжайте.

– Единственный момент, когда Соболев мог вернуться – это когда наш б-бравый есаул отослал портье за сельтерской. Однако, как нам известно, это произошло уже на рассвете, то есть никак не раньше четырех часов. Если же верить господину Веллингу (а почему мы должны сомневаться в суждении этого п-почтенного профессора? ), Соболев к тому времени уже несколько часов был мертв. Каков вывод? What's the conclusion?

Глаза Караченцева блеснули недобрым блеском:

– Ну и каков же?

– Гукмасов отослал портье для того, чтоб можно было незаметно внести б-бездыханное

тело Соболева. Подозреваю, что остальные офицеры свиты в это время находились снаружи. – Так допросить их, мерзавцев, как следует! – взревел обер-полицеймейстер так грозно,

что услыхали в соседней комнате – доносившийся оттуда невнятный гул разом затих. They heard in the next room, the inarticulate humming that had been coming from there suddenly ceased.

– Бесполезно. Они сговорились. Потому и сообщили о смерти с таким опозданием – готовились. That's why they reported the death so late - they were preparing. – Эраст Петрович дал собеседнику минутку остыть и осознать сказанное, а затем

повернул беседу в другое русло. – Что за Ванда такая, которую все знают?

– Ну, все не все, а в определенных кругах особа известная. - Well, not everyone, but in certain circles she's famous. Немочка из Риги. Певица,

красавица, не вполне кокотка, но что-то вроде этого. beautiful, not quite a cocotte, but something like that. Этакая dame aux camelias.2

– Караченцев энергично кивнул. – Ход ваших мыслей мне понятен. Эта самая Ванда нам

все и прояснит. Распоряжусь, чтобы ее немедленно вызвали.

И генерал решительно двинулся к двери.

– Не советовал бы, – сказал ему в спину Фандорин. - I wouldn't advise it," Fandorin said to his back.

– Если что и было, с полицией эта особа откровенничать не станет. - If anything, she's not gonna talk to the police. И с офицерами она And with the officers, she's

наверняка в сговоре. Разумеется, ежели вообще п-причастна к произошедшему. Of course, if I had anything to do with what happened. Давайте, Евгений Осипович, я уж сам с ней потолкую. Let me talk to her myself, Yevgeny Osipovich. В своем партикулярном качестве, а? Так где «Англия» находится? Угол Столешникова и Петровки?

– Да, тут пять минут. – Обер-полицеймейстер смотрел на молодого человека с явным удовольствием. – Буду ждать известий, Эраст Петрович. С Богом.

И коллежский асессор, осененный крестным знамением высокого начальства, вышел. And the collegiate assessor, having been canopied by the sign of the cross of the high authority, went out.