Замятин - Мы - Запись 22-я Zamyatin - We - Record 22nd Zamyatin - Us - Record 22 Zamyatin - Nós - Disco 22 Замятін - Ми - Запис 22-й

Запись 22-я. Конспект: Оцепеневшие волны. Все совершенствуется. Я – микроб Entry 22. Synopsis: Dazed Waves. Everything is being perfected. I am a microbe

Вы представьте себе, что стоите на берегу: волны – мерно вверх; и поднявшись – вдруг так и остались, застыли, оцепенели. You imagine you are standing on the shore: the waves - measured upward; and having risen - suddenly they remain so, frozen, dazed. Вот так же жутко и неестественно было и это – когда внезапно спуталась, смешалась, остановилась наша, предписанная Скрижалью, прогулка. It was just as eerie and unnatural when our Tablet-mandated walk suddenly tangled, jumbled, and stopped. Последний раз нечто подобное, как гласят наши летописи, произошло 119 лет назад, когда в самую чащу прогулки, со свистом и дымом, свалился с неба метеорит. The last time something like this, according to our annals, happened 119 years ago, when a meteorite fell from the sky into the very thicket of the walk, with a whoosh and smoke.

Мы шли так, как всегда, т. е. так, как изображены воины на ассирийских памятниках: тысяча голов – две слитных, интегральных ноги, две интегральных, в размахе, руки. We walked as we had always walked, that is, as warriors are depicted on Assyrian monuments: a thousand heads - two fused, integral legs, two integral, spread, arms. В конце проспекта – там, где грозно гудела аккумуляторная башня, – навстречу нам четырехугольник: по бокам, впереди, сзади – стража; в середине трое, на юнифах этих людей – уже нет золотых нумеров – и все до жути ясно. At the end of the avenue - where the battery tower was humming menacingly - a quadrangle came towards us: on the sides, in front, behind - guards; in the middle three men, on the unifaces of these men - there are no more gold numbers - and everything is eerily clear.

Огромный циферблат на вершине башни – это было лицо: нагнулось из облаков и, сплевывая вниз секунды, равнодушно ждало. The huge dial at the top of the tower was a face: bent out of the clouds and, spitting down the seconds, waited indifferently. И вот ровно в 13 часов и 6 минут – в четырехугольнике произошло замешательство. And so at exactly 13 hours and 6 minutes - there was confusion in the quadrangle. Все это было совсем близко от меня, мне видны были мельчайшие детали, и очень ясно запомнилась тонкая, длинная шея и на виске – путаный переплет голубых жилок, как реки на географической карте маленького неведомого мира, и этот неведомый мир – видимо, юноша. All this was quite close to me, I could see the smallest details, and I remembered very clearly the thin, long neck and on the temple - a tangled weave of blue veins, like rivers on a geographical map of a small unknown world, and this unknown world - apparently, a young man. Вероятно, он заметил кого-то в наших рядах: поднялся на цыпочки, вытянул шею, остановился. Probably he noticed someone in our ranks: he rose on tiptoe, stretched his neck, stopped. Один из стражи щелкнул по нему синеватой искрой электрического кнута; он тонко, по-щенячьи, взвизгнул. One of the guards flicked him with the bluish spark of an electric whip; he gave a thin, puppy-like shriek. И затем – четкий щелк, приблизительно каждые 2 секунды – и взвизг, щелк – взвизг. And then - a distinct click, about every 2 seconds - and shriek, click, shriek.

Мы по-прежнему мерно, ассирийски, шли – и я, глядя на изящные зигзаги искр, думал: «Все в человеческом обществе безгранично совершенствуется – и должно совершенствоваться. We were still walking in a measured, Assyrian way - and I, looking at the graceful zigzags of sparks, thought, "Everything in human society is infinitely improving - and must improve. Каким безобразным орудием был древний кнут – и сколько красоты…» What an ugly tool the ancient whip was - and how much beauty..."

Но здесь, как соскочившая на полном ходу гайка, от наших рядов оторвалась тонкая, упруго-гибкая женская фигура и с криком: «Довольно! But here, like a nut that had jumped off at full speed, a thin, elastic-flexible female figure broke away from our ranks and shouted: "Enough! Не сметь!» – бросилась прямо туда, в четырехугольник. Don't you dare!" - Threw herself right there, into the quadrangle. Это было – как метеор – 119 лет назад: вся прогулка застыла, и наши ряды – серые гребни скованных внезапным морозом волн. It was - like a meteor - 119 years ago: the whole walk froze, and our ranks are the gray crests of waves bound by sudden frost.

Секунду я смотрел на нее посторонне, как и все: она уже не была нумером – она была только человеком, она существовала только как метафизическая субстанция оскорбления, нанесенного Единому Государству. For a second, I looked at her as extrinsically as anyone else: she was no longer a numero uno - she was only human, she existed only as the metaphysical substance of the insult to the One State. Но одно какое-то ее движение – заворачивая, она согнула бедра налево – и мне вдруг ясно: я знаю, я знаю это гибкое, как хлыст, тело – мои глаза, мои губы, мои руки знают его, – в тот момент я был в этом совершенно уверен. But one movement of hers - as she wrapped, she bent her hips to the left - and it was suddenly clear to me: I know, I know this flexible, whip-like body - my eyes, my lips, my hands know it - at that moment I was quite sure of it.

Двое из стражи – наперерез ей. Two of the guards are in front of her. Сейчас – в пока еще ясной, зеркальной точке мостовой – их траектории пересекутся, – сейчас ее схватят… Сердце у меня глотнуло, остановилось – и не рассуждая: можно, нельзя, нелепо, разумно, – я кинулся в эту точку… Now - at the still clear, mirror-like point of the sidewalk - their trajectories will cross, - now she will be captured... My heart gulped, stopped - and without reasoning: can, can't, ridiculous, reasonable - I threw myself at that point....

Я чувствовал на себе тысячи округленных от ужаса глаз, но это только давало еще больше какой-то отчаянно-веселой силы тому дикому, волосаторукому, что вырвался из меня, и он бежал все быстрее. I could feel thousands of eyes rounded with horror on me, but that only gave even more of some desperate-happy strength to the wild, hairy thing that burst out of me, and it ran ever faster. Вот уже два шага, она обернулась —

Передо мною дрожащее, забрызганное веснушками лицо, рыжие брови… Не она! In front of me a trembling, freckle-splattered face, red eyebrows... Not her! Не I.

Бешеная, хлещущая радость. A frenzied, whipping joy. Я хочу крикнуть что-то вроде: «Так ее!», «Держи ее!» – но слышу только свой шепот. I want to yell something like, "Get her!" or "Get her!" - but all I hear is my own whispering. А на плече у меня – уже тяжелая рука, меня держат, ведут, я пытаюсь объяснить им… And on my shoulder is already a heavy hand, I'm being held, I'm being led, I'm trying to explain to them....

– Послушайте, но ведь вы же должны понять, что я думал, что это… - Look, but you have to understand that I thought it was, uh.

Но как объяснить всего себя, всю свою болезнь, записанную на этих страницах. But how to explain all of myself, all of my sickness, written in these pages. И я потухаю, покорно иду… Лист, сорванный с дерева неожиданным ударом ветра, покорно падает вниз, но по пути кружится, цепляется за каждую знакомую ветку, развилку, сучок: так я цеплялся за каждую из безмолвных шаров-голов, за прозрачный лед стен, за воткнутую в облако голубую иглу аккумуляторной башни. And I fade out, walking obediently... A leaf, torn from a tree by a sudden blow of wind, falls down obediently, but on the way it twists, clings to every familiar branch, fork, bough: so I clung to each of the silent ball-heads, to the transparent ice of the walls, to the blue needle of the battery tower stuck in the cloud.

В этот момент, когда глухой занавес окончательно готов был отделить от меня весь этот прекрасный мир, я увидел: невдалеке, размахивая розовыми руками-крыльями, над зеркалом мостовой скользила знакомая, громадная голова. At that moment, when the deaf curtain was finally ready to separate all this beautiful world from me, I saw: not far away, waving pink arms-wings, a familiar, huge head glided over the mirror of the sidewalk. И знакомый, сплющенный голос: And a familiar, flattened voice:

– Я считаю долгом засвидетельствовать, что нумер Д-503 – болен и не в состоянии регулировать своих чувств. - I feel obliged to testify that numero uno D-503 is sick and unable to regulate his feelings. И я уверен, что он увлечен был естественным негодованием… And I'm sure he was carried away by natural indignation....

– Да, да, – ухватился я. - Yes, yes," I griped. – Я даже крикнул: держи ее! - I even shouted: hold her!

Сзади, за плечами: In the back, over his shoulders:

– Вы ничего не кричали.

– Да, но я хотел – клянусь Благодетелем, я хотел. - Yes, but I wanted to - by the Benefactor, I wanted to.

Я на секунду провинчен серыми, холодными буравчиками глаз. I provincialized my gray, cold stormy eyes for a second. Не знаю, увидел ли он во мне, что это (почти) правда, или у него была какая-то тайная цель опять на время пощадить меня, но только он написал записочку, отдал ее одному из державших меня – и я снова свободен, т. е., вернее, снова заключен в стройные, бесконечные, ассирийские ряды. I don't know whether he saw in me that it was (almost) true, or whether he had some secret purpose to spare me again for a while, but only he wrote a note, gave it to one of those who held me - and I was free again, i.e., or rather, again enclosed in the slender, endless, Assyrian ranks.

Четырехугольник, и в нем веснушчатое лицо и висок с географической картой голубых жилок – скрылись за углом, навеки. A quadrangle, and in it a freckled face and a temple with a geographical map of blue veins - hidden around the corner, forever. Мы идем – одно миллионноголовое тело, и в каждом из нас – та смиренная радость, какою, вероятно, живут молекулы, атомы, фагоциты. We are walking - one million-headed body, and in each of us there is that humble joy that molecules, atoms, phagocytes probably live by. В древнем мире – это понимали христиане, единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники: смирение – добродетель, а гордыня – порок, и что «МЫ» – от Бога, а «Я» – от диавола. In the ancient world - this was understood by the Christians, our only (though very imperfect) predecessors: that humility is a virtue and pride is a vice, and that "WE" - is of God and "I" is of the devil.

Вот я – сейчас в ногу со всеми – и все-таки отдельно от всех. Here I am - now in step with everyone else - and yet separate from everyone else. Я еще весь дрожу от пережитых волнений, как мост, по которому только что прогрохотал древний железный поезд. I'm still all shaky from the excitement I've experienced, like a bridge over which an ancient iron train has just rumbled. Я чувствую себя. I'm feeling myself. Но ведь чувствуют себя, сознают свою индивидуальность – только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб: здоровый глаз, палец, зуб – их будто и нет. But they feel themselves, realize their individuality - only a clogged eye, a boils finger, a sick tooth: a healthy eye, finger, tooth - it's as if they don't exist. Разве не ясно, что личное сознание – это только болезнь? Isn't it clear that personal consciousness is only a disease?

Я, быть может, уже не фагоцит, деловито и спокойно пожирающий микробов (с голубым виском и веснушчатых): я, быть может, микроб, и, может быть, их уже тысяча среди нас, еще прикидывающихся, как и я, фагоцитами… I may no longer be a phagocyte, busily and calmly devouring germs (with blue temples and freckles): I may be a germ, and maybe there are already a thousand of them among us, still pretending, like me, to be phagocytes....

Что, если сегодняшнее, в сущности, маловажное происшествие, – что, если все это только начало, только первый метеорит из целого ряда грохочущих горящих камней, высыпанных бесконечностью на наш стеклянный рай? What if today's essentially insignificant incident-what if this is all just the beginning, just the first meteorite in a series of rumbling burning stones sprinkled by infinity on our glass paradise?