ГЛАВА ВТОРАЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ KAPITEL ZWEI RÜCKKEHR CHAPTER TWO RETURN HOOFDSTUK TWEE TERUGKEER CAPÍTULO DOIS REGRESSO

Жавшийся у входа старик насторожился: этого имени ему раньше на Севастопольской слышать не приходилось. The old man, who was stinging at the entrance, became alarmed: he had never heard that name before in Sevastopolskaya. Не имя даже, а кличка – как и у него самого – никакого, разумеется, не Гомера, а самого заурядного Николая Ивановича, нареченного именем греческого мифотворца уже тут, на станции, за свою неуемную любовь ко всяческим историям и слухам. Not even a name, but a nickname - just like his own - no Homer, of course, but the most ordinary Nikolai Ivanovich, nicknamed the Greek myth-maker already here at the station for his irrepressible love of all sorts of stories and rumors.

…«Ваш новый бригадир», – сказал полковник дозорным, с хмурым любопытством оглядывавшим плечистого новичка в кевларе и тяжелом шлеме. ... "Your new foreman," the colonel said to the sentries, who frowned curiously at the shoulder-length newcomer in Kevlar and the heavy helmet. Тот, пренебрегая этикетом, равнодушно отвернулся от них: туннель и укрепления, похоже, интересовали его куда больше, чем вверенные ему люди. He disregarded etiquette and turned away from them indifferently: the tunnel and the fortifications seemed to interest him far more than the men entrusted to him. Подошедшим знакомиться подчиненным протянутые руки сдавил, но сам представляться не стал. He held out his hands to the subordinates who came to get acquainted, but he did not introduce himself. Молча кивал, запоминая очередное прозвище, и пыхал в лицо синей папиросной гарью, обозначая дистанцию. He nodded silently, memorizing another nickname, and puffed blue cigarette smoke in his face, marking his distance. В тени приподнятого забрала мертвенно, тускло поблескивал окантованный шрамами глаз-бойница. In the shadow of the raised visor, the scarred fighter's eye gleamed deadly, dimly. Настаивать никто из дозорных ни тогда, ни позже не отважился, и вот уже два месяца его называли просто «бригадиром». None of the sentinels dared insist, then or later, and for two months now he had simply been called "Brigadier. Решили, что станция раскошелилась на одного из тех дорогостоящих наемников, что вполне обходятся без прошлого и без имени. It was decided that the station had splurged on one of those expensive mercenaries that do quite well without a past and without a name.

Хантер. Hunter.

Гомер беззвучно пожевал странное слово на губах. Homer silently chewed the strange word on his lips. Больше подходит для среднеазиатской овчарки, чем для человека. More suitable for a Central Asian shepherd than for a human. Он тихонько сам себе улыбнулся: надо же, помнит еще, что были такие собаки. He smiled quietly to himself: he still remembers that there were such dogs. Откуда это все в голове берется? Where does it all come from in your head? Бойцовая порода, с куцым обрубленным хвостом и срезанными под самый череп ушами. A fighting breed, with a chunky chopped tail and ears cut off under the very skull. Ничего лишнего. Nothing superfluous.

А имя, если повторять его про себя долго, начинало казаться неуловимо знакомым. And the name, if you repeated it to yourself for a long time, began to seem subtly familiar. Где же он мог слышать его раньше? Where could he have heard it before? Влекомое бесконечным потоком сплетен и баек, оно некогда зацепило его чем-то и осело на самое дно памяти. Driven by an endless stream of gossip and gossip, it had once caught him by something and settled to the very bottom of his memory. А сверху уже нанесло толстый слой ила: названия, факты, слухи, цифры – все эти бесполезные сведения о жизни других людей, которые Гомер с таким любопытством слушал и так усердно старался запомнить. And a thick layer of sludge had already been deposited on top: names, facts, rumors, numbers-all the useless information about other people's lives that Homer had listened so curiously and tried so hard to memorize.

Хантер… Может быть, рецидивист, за голову которого Ганза объявила награду? Hunter--maybe the recidivist whose head the Hansa has put a bounty on? Старик бросил пробный камень в омут своего склероза и прислушался. The old man threw a test stone into the maelstrom of his sclerosis and listened. Нет, мимо. No, past it. Сталкер? Не похоже. It doesn't look like it. Полевой командир? Field commander? Ближе. Closer. И, вроде бы, даже легендарный… And, like, even legendary...

Гомер еще раз исподтишка глянул на бесстрастное, будто парализованное лицо бригадира. Homer took another surreptitious look at the brigadier's impassive, paralyzed face. Его собачье имя ему все же удивительно шло. His canine name suited him surprisingly well, though.

– Мне нужна тройка. - I need a three. Возьму Гомера, он знает здешние туннели, – не оборачиваясь к старику и не спрашивая его согласия, продолжал бригадир. I'll take Homer, he knows the tunnels here," the foreman continued without turning to the old man or asking his consent. – Еще одного можете дать по своему усмотрению. - You can give one more at your discretion. Ходока, курьера. A walker, a courier. Пойду сегодня же.

Истомин суетливо дернул головой, одобряя, потом, опомнившись, вопросительно поднял глаза на полковника. Istomin jerked his head fidgetily, approvingly, then, having come to his senses, raised his eyes questioningly at the colonel. Тот, насупленный, тоже буркнул, что не имеет ничего против, хоть все эти дни и сражался так отчаянно с начальником станции за каждого свободного бойца. He, too, grunted that he had nothing against it, though he had been fighting so fiercely with the station master all these days for every available soldier. С Гомером советоваться, похоже, никто не собирался, но он и не думал спорить: несмотря на свой возраст, старик никогда еще не отказывался от подобных заданий. No one seemed to intend to consult Homer, but he did not think to argue: despite his age, the old man had never turned down such tasks before. И на это у него были свои причины. And he had his reasons.

Бригадир оторвал от стола свой пудовый шлем и двинулся к выходу. The foreman ripped his ponderous helmet off the table and moved toward the exit. Задержавшись на миг в дверях, бросил Гомеру: Stopping in the doorway for a moment, he threw Homer:

– С семьей попрощайся. - Say goodbye to your family. Собирайся надолго. Gather for the long haul. Патронов не бери, я выдам, – и канул в проеме. Don't take any bullets, I'll give you some," and he dropped into the doorway.

Старик подался, было, за ним, надеясь хотя бы в общих словах услышать, к чему предстоит готовиться в этом походе. The old man went after him, hoping to hear, at least in general terms, what was to be prepared for in this march. Но когда он показался на платформе, Хантер был уже в десятке своих широких шагов, и догонять его Гомер не стал, а только покачал головой, провожая взглядом. But when he appeared on the platform, Hunter was already a dozen wide steps away, and Homer did not catch up with him, but only shook his head, seeing him off.

Вопреки обычному, бригадир остался с непокрытой головой: забыл, задумавшись о другом, или, может, сейчас ему не хватало воздуха. Contrary to usual, the foreman remained with his head uncovered: forgotten, thinking about something else, or maybe now he did not have enough air. И когда он миновал стайку бездельничающих в обеденный перерыв молоденьких свинарок, вслед ему брезгливо зашуршало: «Ой, девочки, надо же, какой урод!».

\* \* \*

– Где ты его только выкопал? - Where did you dig it up? – облегченно обмякнув на стуле и протягивая пухлую ладонь к пачке нарезанной папиросной бумаги, спросил Истомин. - Istomin asked, slumped back in his chair and stretching out his plump palm for a packet of sliced cigarette papers.

Говорят, листья, которые с таким удовольствием курили на станции, сталкеры собирали на поверхности где-то чуть ли не в районе Битцевского парка. It is said that the leaves, which were so happily smoked at the station, were collected by stalkers on the surface somewhere near Bittsev Park. Как-то раз полковник шутки ради поднес к пачке «табака» дозиметр; тот и вправду принялся нехорошо пощелкивать. One day the colonel put a dosimeter to a pack of tobacco as a joke; it really started snapping badly. Старик бросил курить в одночасье, и кашель, терзавший его по ночам, стращая раком легких, стал понемногу отступать. The old man quit smoking overnight, and the cough that had plagued him at night, scaring him of lung cancer, began to recede little by little. Истомин же в историю о радиоактивных листьях верить отказался, не без резона напомнив Денису Михайловичу, что в метро в той или иной степени «светится» все, за что ни возьмись. Istomin refused to believe the story about the radioactive leaves, not without reason, reminding Denis Mikhailovich that everything in the subway is "glowing" to one degree or another.

– Старые знакомства, – нехотя отозвался полковник; помолчав, довесил: – Раньше он таким не был. - Old acquaintances," said the colonel grudgingly; after a moment he added: "He wasn't like that before. Что-то произошло с ним.

– Да уж, судя по его физиономии, что-то с ним определенно произошло, – хмыкнул начальник и тут же оглянулся на вход, словно Хантер мог задержаться и случайно его подслушать. - Yeah, judging by the look on his face, something definitely happened to him," the warden grinned and then looked back at the entrance, as if Hunter might linger and overhear him by accident.

Командиру защитного периметра грех было жаловаться на то, что бригадир нежданно вернулся из холодного тумана прошлого. The perimeter commander could not complain about the fact that the foreman had suddenly returned from the cold fog of the past. Едва появившись на станции, он превратился чуть ли не в главную точку опоры этого периметра. As soon as he arrived at the station, he became almost the main fulcrum of the perimeter. Но до конца поверить в его возвращение Денис Михайлович не мог до сих пор. But Denis Mikhailovich could not fully believe in his return until now.

Известие о гибели Хантера – страшной и странной – туннельным эхом облетело метро еще в прошлом году. И когда два месяца назад он возник на пороге полковничьей каморки, тот поспешно перекрестился, прежде чем отпереть ему дверь. And when he appeared on the doorstep of the colonel's quarters two months ago, the colonel hastily crossed himself before unlocking the door. Подозрительная легкость, с которой воскресший преодолел блокпосты – будто пройдя сквозь бойцов, – заставляла сомневаться в том, что чудо это было благое. The suspicious ease with which the resurrected man crossed the roadblocks-as if he had passed through the fighters-makes one doubt that this miracle was a good one.

В запотевшем дверном глазке виднелся вроде бы знакомый профиль: бычья шея, выскобленный до блеска череп, чуть приплюснутый нос. In the fogged-up door peephole he could see an apparently familiar profile: a bull's neck, a scraped-out skull, a slightly flattened nose. Но ночной гость отчего-то застыл вполоборота, опустив голову и не делая попыток разредить загустевшую тишину. But the nocturnal visitor somehow froze half-turned, head down, and made no attempt to break the thickened silence. Укоризненно посмотрев на откупоренную бутыль браги, стоявшую на столе, полковник вдохнул поглубже и отодвинул засов. The colonel looked reproachfully at the uncorked bottle of brogue on the table, inhaled deeply, and pushed back the deadbolt. Кодекс предписывал помогать своим – не проводя различий между живыми и мертвыми. The code prescribed helping one's own - making no distinction between the living and the dead.

Хантер оторвал взгляд от пола, только когда дверь распахнулась; стало ясно, отчего он прятал вторую половину своего лица. Hunter only took his eyes off the floor when the door swung open; it was clear why he was hiding the other half of his face. Боялся, что старик его просто не узнает. He was afraid the old man just wouldn't recognize him. Даже навидавшийся всякого полковник, для которого командование гарнизоном Севастопольской было просто почетной пенсией в сравнении с прежними бурными годами, увидев его, поморщился, словно обжегшись, а потом виновато рассмеялся – прости, не сдержался. Even seen all sorts of colonel, for whom the command of the garrison of Sevastopol was simply an honorable pension in comparison to the former turbulent years, seeing him, grimaced, as if burned, and then laughed guiltily - sorry, I can not hold back.

Гость в ответ даже не улыбнулся. The guest didn't even smile back. За прошедшие месяцы жестокие шрамы, обезобразившие его лицо, успели немного поджить, но прежнего Хантера он старику все равно почти ничем не напоминал. The cruel scars that had disfigured his face had healed a little in the intervening months, but he still bore little resemblance to the old Hunter.

Объяснять свое чудесное спасение и последующее отсутствие он наотрез отказался, и на все вопросы полковника попросту не откликался, будто не слыша их. He flatly refused to explain his miraculous rescue and subsequent absence, and to all the colonel's questions he simply did not respond, as if he did not hear them. Хуже того, попросил Дениса Михайловича никому о своем появлении не сообщать – предъявил к оплате старый долг. Worse, he asked Denis Mikhailovich not to inform anyone about his appearance - he presented the old debt for payment. Тому пришлось придушить здравый смысл, требовавший немедленно известить старших, и оставить Хантера в покое. Tom had to strangle common sense, which demanded that he notify his elders immediately, and leave Hunter alone.

Впрочем, справки старик осторожно навел. However, the old man was careful to make inquiries. Гость его ни в чем замешан не был, и никто его, давно оплаканного, уже не разыскивал. His guest was not involved in anything, and no one was looking for him, long since mourned. Тело, правда, так и не было обнаружено, но, выживи Хантер, он непременно дал бы о себе знать, уверенно сказали полковнику. The body, however, was never found, but if Hunter had lived, he would certainly have made himself known, the colonel was assured. Действительно, согласился он. Indeed, he agreed.

Зато, как это часто случается с бесследно пропавшими, Хантер, а вернее, его размытый и приукрашенный образ, всплыл в добром десятке полуправдивых мифов и сказаний. But, as often happens with missing persons, Hunter, or rather his blurred and embellished image, has surfaced in a dozen half-true myths and legends. Похоже, эта роль его вполне устраивала, и разубеждать похоронивших его заживо товарищей он не спешил. He seemed to be quite happy with this role, and he was in no hurry to dissuade his comrades who buried him alive.

Помня о своих неоплаченных счетах и сделав верные выводы, Денис Михайлович утихомирился и даже стал подыгрывать: при посторонних Хантера по имени не называл, и, не вдаваясь в детали, приобщил к тайне Истомина. Remembering his unpaid bills and drawing the right conclusions, Denis Mikhailovich calmed down and even began to play along: he did not call Hunter by name in front of strangers, and, without going into detail, he introduced Istomin to the mystery.

Тому было, в общем, все равно: свою похлебку бригадир отрабатывал с лихвой, днюя и ночуя на передовой, в южных туннелях. He didn't really care: the brigadier was more than earning his keep, day and night at the front line, in the southern tunnels. На станции его почти не было заметно: приходил раз в неделю, в свой собственный банный день. He was hardly visible at the station: he came once a week, on his own bath day. И пусть даже он забрался в это пекло только ради того, чтобы спрятаться там от неведомых преследователей – Истомина, никогда не брезговавшего услугами легионеров с темной биографией, это не смущало. And even if he climbed into this hell just to hide there from unknown persecutors - Istomin, who had never disdained the services of legionnaires with a dark background, it did not bother him. Лишь бы только дрался; а уж с этим все было в порядке. Just as long as he fought; there was nothing wrong with that.

После первого же боя роптавшие дозорные, недовольные высокомерием нового командира, примолкли. After the first battle, the grumbling sentries, dissatisfied with the new commander's arrogance, fell silent. Единожды увидев, как он методично, расчетливо, с нечеловеческим холодным упоением уничтожает все дозволенное к уничтожению, каждый из них что-то для себя о нем понял. Having once seen how he methodically, calculatingly, with inhuman cold rapture destroys everything permitted to destruction, each of them understood something about him for himself. Сдружиться с нелюдимым бригадиром больше никто не пытался, но подчинялись ему беспрекословно, так что свой глухой, надорванный голос он никогда не повышал. No one else tried to make friends with the unsociable foreman, but they obeyed him unconditionally, so he never raised his deaf, strained voice. Было в этом голосе что-то гипнотическое, и даже начальник станции принимался покорно кивать каждый раз, когда Хантер к нему обращался – даже не дослушав его до конца, просто так, на всякий случай.

Впервые за последние дни воздух в истоминском кабинете стал легче – будто здесь только что разразилась и миновала беззвучная гроза, принеся долгожданную разрядку. For the first time in recent days, the air in Tistoma's office was lighter, as if a silent thunderstorm had just blown through and passed, bringing a long-awaited relief. Спорить больше было не из-за чего. There was nothing more to argue about. Лучшего бойца, чем Хантер, не существовало; если и он сгинет в туннелях, севастопольцам останется только одно. There was no better fighter than Hunter; if he, too, perished in the tunnels, the Sevastopolites would be left with only one thing to do.

– Я распоряжусь о подготовке операции? - Shall I order the preparation of the operation? – первым предложил полковник, зная, что начальник станции все равно заговорит об этом. - The colonel was the first to suggest it, knowing that the station master would talk about it anyway.

– Трех суток тебе должно хватить, – Истомин чиркнул зажигалкой, прищурил глаз. - Three days should be enough for you," Istomin flicked his lighter and squinted his eyes. – Больше мы их ждать не сможем. - We can't wait for them any longer. Сколько народу понадобится, как думаешь?

– Один ударный отряд ждет приказов, займусь другими, там еще человек двадцать. - One strike force is waiting for orders, I'll take care of the others, there are twenty more men. Если послезавтра о них, – полковник мотнул головой в сторону выхода, – ничего не будет слышно, объявляй всеобщую мобилизацию. If you don't hear from them the day after tomorrow," the colonel shook his head in the direction of the exit, "call a general mobilization. Будем прорываться. We're going to break through.

Истомин приподнял брови, но вместо того, чтобы возразить, глубоко затянулся еле слышно потрескивающей самокруткой. Istomin raised his eyebrows, but instead of objecting, he took a deep drag on a faintly crackling cigarette. Денис Михайлович загреб несколько валявшихся на столе исчерканных листов и, близоруко склоняясь к бумаге, принялся чертить на них таинственные схемы, вписывая в кружочки фамилии и клички. Denis Mikhailovich grabbed some scribbled sheets of paper lying on the table and, leaning nearsightedly against the paper, began to draw mysterious diagrams on them, writing names and nicknames in circles.

Прорываться? Начальник станции смотрел поверх седого стариковского затылка, сквозь плывущую табачную дымку на большую схему метро, висящую у полковника за спиной. The station master looked over the graying old man's back of his head, through the floating tobacco haze, at the large subway diagram hanging behind the colonel's back. Пожелтевшая и засаленная, испещренная чернильными пометками – стрелками марш-бросков и кольцами осад, звездочками блокпостов и восклицательными знаками запретных зон, схема эта была летописью последнего десятилетия. Yellowed and greasy, inked with the arrows of the marches and siege rings, the asterisks of the roadblocks and exclamation points of the exclusion zones, it was the chronicle of the last decade. Десяти лет, из которых ни дня не прошло спокойно. Ten years, of which not a day has passed quietly.

Вниз от Севастопольской пометки обрывались сразу за Южной: на памяти Истомина оттуда не возвращался никто. Down from Sevastopol marks cut off just beyond the South: in Istomin's memory, no one had ever returned from there. Долгая, ползущая вниз ветвистым корневищем линия оставалась девственно чистой. The long line, creeping down with branching rhizomes, remained pristine. Завоевание Серпуховской линии оказалось севастопольцам не по зубам; здесь вряд ли хватило бы и всех натужных сил беззубого от лучевой болезни человечества. The conquest of the Serpukhov Line was beyond the Sevastopolites' grasp; all the strenuous efforts of a humanity toothless from radiation sickness would hardly suffice here.

Теперь же белесый туман неизвестности окутывал и тот обрубок их ветки, что упорно тянулся вверх, к Ганзе, к людям. Now a whitish fog of obscurity enveloped that stump of their branch that stubbornly stretched upward, toward the Hansa, toward the people. Никто из тех, кому полковник завтра велит готовиться к бою, не откажется. None of those whom the colonel tells to get ready for battle tomorrow will refuse. На Севастопольской война на истребление человека, начавшаяся более двух десятилетий назад, не заканчивалась ни на минуту. At Sevastopol, the war on human extermination, which began more than two decades ago, did not end for a minute. Когда много лет живешь бок о бок со смертью, страх умереть уступает место равнодушию, фатализму, суевериям-оберегам и звериным инстинктам. When you have lived side by side with death for many years, the fear of dying gives way to indifference, fatalism, superstition, amulets and animal instincts. Но кто знает, что ждало их впереди, между Нахимовским проспектом и Серпуховской. Кто знает, можно ли было вообще прорвать эту загадочную преграду и было ли там куда рваться.

Он припомнил последнюю свою поездку на Серпуховскую: базарные лотки, лежанки бродяг да ветхие ширмы, за которыми спят и любят друг друга те жители, что посостоятельней. He recalled his last trip to Serpukhovskaya: market stalls, tramps, and shabby screens, behind which the more upscale residents sleep and love each other. Своего там ничего не выращивали, не было ни теплиц, ни загонов для скота. They didn't grow anything of their own there; there were no greenhouses or pens for cattle. Вороватые, юркие серпуховчане кормились спекуляцией, перепродавая лежалый товар, за бесценок купленный у опаздывающих караванщиков, и оказывая гражданам Кольцевой услуги, за которые дома тех ждал бы суд. Thieving, sneaky Serpukhov residents fed themselves by speculation, reselling lying goods, for next to nothing purchased from late caravan drivers, and providing services to the citizens of Koltseva, for which they would be awaiting trial at home. Не станция, а гриб-паразит, нарост на мощном стволе Ганзы. Not a station, but a parasitic fungus, an outgrowth on the powerful trunk of Hansa.

Союз богатых торговых станций Кольцевой линии, Ганзой метко окрещенный в последнюю память о своем германском прообразе, оставался оплотом цивилизации в погружающемся в трясину варварства и нищеты метро. А Ганза… Ганза – это регулярная армия, электрическое освещение даже на самом бедном полустанке и гарантированный кусок хлеба каждому, у кого в паспорте стоял заветный штемпель о гражданстве. And Hansa... Hansa was a regular army, electric lights at even the poorest train station, and a guaranteed piece of bread for anyone with a coveted citizenship stamp in their passport. Паспорта такие на черном рынке стоили целое состояние, но если обладателя фальшивки удавалось уличить ганзейским пограничникам, платить ему приходилось головой. Such passports cost a fortune on the black market, but if the owner of a fake was caught by the Hanseatic frontiersmen, he had to pay with his head.

Богатством и силой Ганза была обязана, конечно, своему расположению: Кольцевая линия опоясывала пучок остальных веток, пересадочными станциями открывая доступ к каждой из них и спрягая их воедино. Hansa owed its wealth and strength, of course, to its location: the Circle Line encircled a bundle of other branches, interchanging stations to provide access to each of them and conjugate them together. Челноки, везущие чай с ВДНХ, и дрезины, доставляющие патроны из оружейных дворов на Бауманской, предпочитали сгружать свой товар на ближайшем ганзейском таможенном посту и возвращаться домой. The carts carrying tea from VDNKh and the trolleys delivering cartridges from the Baumanskaya armory preferred to unload their goods at the nearest Hanseatic customs post and return home. Лучше уж дешевле отдать, чем в погоне за выгодой пускаться по всему метро в странствие, которое могло оборваться в любой миг. It's better to give it away cheaper than to go all over the subway in the pursuit of profit in a journey that could be cut short at any moment.

Ганза иногда присоединяла смежные станции, но чаще они были предоставлены сами себе и превращались, при ее попустительстве, в серую территорию, где велись те дела, в причастности к которым ганзейские бонзы не хотели быть уличены. The Hanse sometimes joined adjoining stations, but more often they were left to themselves and turned, with its connivance, into a gray area where affairs were conducted in which the Hanseatic bosses did not want to be found out. Радиальные станции, разумеется, были наводнены ее шпионами и на корню скуплены ее дельцами, но формально оставались независимы. The radial stations, of course, were flooded with her spies and bought up to the ground by her dealers, but they remained formally independent. Такова была и Серпуховская.

В одном из ведущих к ней перегонов навеки остановился состав, не успевший добраться до соседней Тульской. In one of the sections leading to it the train stopped forever, not having time to get to the neighboring Tulskaya. Обжитый сектантами и потому отмеченный на истоминской схеме сухим католическим крестиком, поезд превратился в затерянный посреди черной пустоши хутор. The train, inhabited by sectarians and therefore marked with a dry Catholic cross on the Histonian map, turned into a farmhouse lost in the middle of a black wasteland. Если бы не рыщущие по соседним станциям миссионеры, падкие на заблудшие души, Истомин против сектантов и вовсе ничего бы не имел. If it weren't for the missionaries prowling the neighboring stations who were hungry for lost souls, Istomin wouldn't have anything against sectarians at all. Впрочем, до Севастопольской божьи овчарки не добирались, а проходящим мимо путникам они особых препятствий не чинили – разве что чуть задерживали их своими душеспасительными беседами. К тому же, второй туннель от Тульской к Серпуховской был чистым и пустым, им и пользовались местные караванщики.

Истомин снова скользнул взглядом вниз по линии. Istomin glanced down the line again. Тульская? Постепенно дичающий поселок, которому перепадают крохи от марширующих мимо севастопольских конвоев и ушлых серпуховских торгашей. Gradually, the savage village, which receives crumbs from the marching convoys of Sevastopol and the cunning Serpukhov traders. Живут, чем бог пошлет: кто починяет разнообразный механический хлам, кто ходит на заработки к ганзейской границе, сидя целыми днями на корточках в ожидании очередного прораба с рабовладельческими замашками. They live as God sends them: some fix all sorts of mechanical junk, some go to work at the Hanseatic frontier, sitting all day on squatting, waiting for the next foreman with slave-like habits. «Тоже бедно живут, но ведь нет у них в глазах склизкой серпуховской жуликоватости, – подумал Истомин, – и порядка там куда больше. "They also live poorly, but they don't have the slimy Serpukhov crookness in their eyes," Istomin thought, "and there's much more order there. Опасность, наверное, сплачивает». Danger must be a rallying point.

Следующая станция, Нагатинская, на его схеме была отмечена короткой черточкой – пусто. The next station, Nagatinskaya, was marked on his chart with a short dash - empty. Полуправда: подолгу на ней никто не задерживался, но, случалось, копошился разномастный сброд, ведущий сумеречное, полуживотное существование. Half-truth: no one stayed there long, but occasionally swarmed assorted rabble, leading a twilight, half-animal existence. В кромешной тьме сплетались сбежавшие от чужих глаз парочки. In the pitch-black darkness, couples who had escaped from prying eyes were entwined. Иной раз разгорался меж колонн чахлый костерок, у которого роились тени туннельных душегубов, собравшихся на тайную сходку. Occasionally a stunted fire would break out between the pillars, and the shadows of the tunnel killers would swarm around it as they gathered for a secret meeting.

Но на ночевку здесь останавливались только несведущие или самые отчаянные: далеко не все из посетителей станции были людьми. But only the ignorant or the most desperate stayed here for the night: not all of the visitors to the station were human. В шепчущем, желеобразном мраке, которым была заполнена Нагатинская, мелькали иногда, если приглядеться, подлинно кошмарные силуэты. In the whispering, jelly-like gloom with which Nagatinskaya was filled, there were occasional glimpses, if you looked closely, of truly nightmarish silhouettes. И время от времени, ненадолго распугивая бездомных, раздирал спертый воздух истошный вопль бедолаги, которого утаскивали в логово, чтобы там неторопливо сожрать. And from time to time, briefly scaring the homeless away, the piercing cry of a poor man who had been dragged into the den to be slowly eaten tore up the stinking air.

За Нагатинскую бродяги ступать не отваживались, и до самых оборонных рубежей Севастопольской простиралась «ничья земля». The vagabonds did not venture beyond Nagatinskaya Street, and "no man's land" stretched as far as the defenses of Sevastopolskaya Street. Название условное: у нее, разумеется, были хозяева, которые блюли свои границы, и даже севастопольские разведгруппы предпочитали избегать встреч с ними. The name is conventional: it certainly had masters who guarded their borders, and even the Sevastopol intelligence groups preferred to avoid meeting with them.

Но сейчас в туннелях появилось нечто новое. But now there is something new in the tunnels. Невиданное. Unseen. Поглощающее всех, кто пытается пройти давно, казалось бы, изученным маршрутом. Absorbing all who try to take a route that seemed to have been explored long ago. И как знать, сможет ли его станция, даже призвав к оружию всех боеспособных своих жителей, выставить достаточное воинство, чтобы побороть его… Истомин тяжело поднялся со стула, прошаркал к карте и отчертил химическим карандашом отрезок, шедший из точки с надписью «Серпуховская» в точку с надписью «Нахимовский проспект». And who knows whether his station, even if all its combat-ready inhabitants would be able to call to arms a sufficient army to defeat him... Istomin rose heavily from his chair, walked to the map and drew a line with a chemical pencil from the point marked Serpukhovskaya to the point marked Nakhimovsky Prospekt. Рядом поставил жирный вопросительный знак. I put a bold question mark next to it. Хотел нарисовать его у Проспекта, а получилось ровно напротив Севастопольской. I wanted to draw it near Prospect, but it turned out exactly opposite Sevastopolskaya.

\* \* \*

На первый взгляд Севастопольская казалась необитаемой. At first glance, Sebastopolskaya seemed uninhabited. На платформе не было заметно и следа привычных армейских палаток, в которых обычно жили на других станциях. On the platform there was not a trace of the usual army tents in which people usually lived at other stations. Здесь, еле очерченные несколькими тусклыми лампами, темнели лишь муравьиные кучи окопов, сложенных из мешков с песком. Here, barely outlined by a few dim lamps, only ants' piles of trenches made of sandbags were darkened. Но огневые позиции были пусты, а на скупых квадратных колоннах густо лежала пыль. But the firing positions were empty, and dust lay thickly on the skimpy square columns. Все было сделано так, что, случись попасть сюда постороннему, он непременно решил бы: станция давно заброшена. It was done in such a way that if an outsider were to come in here, he would certainly think the station had long been abandoned.

Однако если бы непрошеному гостю взбрела в голову мысль задержаться хоть ненадолго, он рисковал остаться здесь навсегда. However, if the uninvited guest thought of staying even for a little while, he risked staying here forever. Круглосуточно дежурившие на смежной Каховской пулеметные расчеты и снайперы занимали свои места в окопах за считанные секунды. The machine-gun crews and snipers on duty 24 hours a day at the adjacent Kakhovskaya were taking their places in the trenches in a matter of seconds. Вместо слабых лампочек под потолком вспыхивали безжалостные ртутные светильники, выжигая глазную сетчатку привыкшим к туннельной тьме людям и чудовищам. Instead of faint bulbs, relentless mercury lights flashed under the ceiling, burning out the retinas of people and monsters accustomed to tunnel darkness.

Платформа была последним и самым тщательно продуманным оборонным рубежом севастопольцев. А их жилища размещались в утробе этой станции-обманки, в подплатформенных коллекторах. And their dwellings were housed in the womb of this station-bluff, in the sub-platform collectors. Под гранитными плитами пола, скрытый от чужих глаз, находился еще один этаж, площадью не уступавший основному залу, но разбитый на множество ячеек. Under the granite slabs of the floor, hidden from prying eyes, was another floor, as large as the main hall, but divided into many cells. Хорошо освещенные, сухие и теплые комнаты, мерно гудящие аппараты для очистки воздуха и воды, гидропонические теплицы… Ощущение безопасности и уюта приходило к обитателям станции, только когда они забивались еще глубже под землю. Well-lit, dry and warm rooms, gently humming air and water purification machines, hydroponic greenhouses... The feeling of safety and comfort came to the inhabitants of the station only when they were driven even deeper underground.

Гомер знал, что решающее сражение ждет его не в северных туннелях, а дома. Homer knew that the decisive battle awaited him not in the northern tunnels, but at home. Пробираясь по узкому коридору мимо приоткрытых дверей чужих квартир, он плелся все медленнее и медленнее по мере того, как приближалась его собственная. As he trudged down the narrow corridor past the ajar doors of other people's apartments, he waddled slower and slower as his own approached. Надо было еще раз обдумать тактику и отрепетировать свои реплики; времени оставалось все меньше. I had to rethink my tactics and rehearse my lines; time was running out.

– Что поделать? Приказ… Сама знаешь, какая ситуация. Orders... You know what the situation is. Меня даже не спросили. I wasn't even asked. Ну что ты как девочка? Why are you like a girl? Просто смешно! This is ridiculous! Да не напрашивался я! I didn't ask for it! Не могу. Что ты! Не могу, конечно. Уклоняться? Это же дезертирство! That's desertion! – бормотал он себе под нос, то примеряя возмущенную, решительную интонацию, то уходя в минор и пытаясь ласково уговорить кого-то. - he muttered to himself, now trying on an indignant, resolute tone, now going into a minor and trying to sweet-talk someone.

Добравшись до порога своей комнаты, забубнил все заново. Нет, слез было не миновать, но отступать он не собирался. No, there were no tears, but he wasn't going to back down. Нахохлившись и приготовившись к бою, старик потянул дверную ручку вниз. Scowling and ready to fight, the old man pulled the doorknob down.

Из девяти с половиной квадратных метров – великой роскоши, которой он в свое время прождал в очереди пять лет, мыкаясь по общежитиям – два занимала солдатская двухъярусная кровать, метр – обеденный стол, застеленный нарядной скатеркой, а еще три – огромная, до потолка кипа ветхих газет. Of the nine and a half square meters - a great luxury that he had once waited in line for five years, traipsing through the dorms - two were occupied by a soldier's bunk bed, one meter by a dining table covered with a fancy tablecloth, and another three by a huge, ceiling-high pile of shabby newspapers. Живи он бобылем, в один прекрасный день эта гора непременно обрушилась бы на него и погребла под собой. If he lived as a bum, one day this mountain would surely collapse on him and bury him beneath it. Но пятнадцать лет назад он встретил женщину, которая готова была не только терпеть присутствие такого количества пыльной макулатуры в своем крохотном домике, но и бережно подравнивать ее, не позволяя превратить свой очаг в бумажные Помпеи.

Она вообще была готова терпеть многое. Бесконечные газетные вырезки с тревожными заголовками вроде «Гонка вооружений набирает обороты», «Американцы испытали новую противоракету», «Наш ядерный щит крепнет», «ПРОвокации ПРОдолжаются» и «Терпение лопнуло», которыми словно обоями были сверху донизу обклеены стены комнатушки. Его ночные бдения с изгрызенной шариковой ручкой над кипой школьных тетрадей при электрическом свете – о свечах с таким ворохом бумаги в их доме и речи не могло идти. His nightly vigils with a chewed-up ballpoint pen over a pile of school notebooks by electric light - candles with that pile of paper were out of the question in their house. Его полушутливое-полушутовское прозвище, которое он сам носил с гордостью, а остальные выговаривали со снисходительной улыбочкой. His half-joking-half-joking nickname, which he himself wore with pride and the others pronounced with a condescending smile.

Многое, но не все. A lot, but not all. Не его мальчишеское стремление всякий раз забираться в самый эпицентр урагана, чтобы посмотреть, как там оно все на самом деле, – это почти в шестьдесят лет! Not his boyish determination to climb into the middle of the hurricane every time to see how it really is - that's almost sixty years old! И не легкомыслие, с которым он соглашался на любые поручения начальства, забывая о том, что после одного из недавних походов еле выкарабкался с того света. And not the levity with which he agreed to any instructions from his superiors, forgetting that after one of the recent campaigns barely made it out of the other side of the world.

Не мысль, что она может потерять его и снова остаться совсем одна. Not the thought that she might lose him and be all alone again.

Проводив Гомера в дозор – его черед дежурить выпадал раз в неделю, – она никогда не сидела дома. After seeing Homer off on patrol - it was his turn to be on duty once a week - she never sat at home. Скрываясь от тревожных мыслей, шла к соседям, на работу не в свою смену. Hiding from anxious thoughts, she went to her neighbors, to work off her shift. Мужское равнодушие к смерти казалось ей глупым, эгоистичным, преступным. Men's indifference to death seemed foolish, selfish, criminal to her.

Дома он застал ее по случайности – забежала переодеться после работы. He caught her at home by chance - she ran in to change after work. Продела руки в рукава заплатанной шерстяной фуфайки, и так и осталась – волосы, темные с уже хорошо заметной проседью, хоть ей не было еще и пятидесяти, встрепаны, в бледных карих глазах – испуг. She put her hands into the sleeves of a patched woolen sweatshirt, and so she remained - her hair, dark with already noticeable gray hair, even though she was not yet fifty, was disheveled, and in her pale brown eyes - fright.

– Коля, что-то случилось? - Kolya, is something wrong? У тебя же дежурство допоздна? You're on duty late, aren't you?

И Гомеру вдруг расхотелось сейчас говорить ей о принятом решении. And Homer suddenly didn't feel like telling her the decision now. Он заколебался: может, успокоив ее пока, сообщить между делом за ужином? He hesitated: perhaps, after calming her down for now, to inform her in between over dinner?

– Только врать не вздумай, – перехватив его блуждающий взгляд, предупредила она. - Just don't lie," she warned him, intercepting his wandering gaze.

– Понимаешь, Лен… Тут такое дело, – начал он. - You see, Len... Here's the thing," he began.

– Никто не?… – она спросила сразу о главном, о страшном, не желая даже произносить вслух слово «умер», словно веря, что ее дурные мысли могут материализоваться. - No one?..." she asked at once about the main thing, the terrible thing, not even wanting to say the word "died" out loud, as if believing that her bad thoughts could materialize.

– Нет! Нет, – Гомер замотал головой. No," Homer shook his head. – С дежурства меня просто сняли. - I was just taken off duty. К Серпуховской посылают, – буднично добавил он. They send them to Serpukhovskaya," he added mundanely.

– Но ведь, – Елена запнулась. - But after all," Elena stammered. – Ведь там… Разве они уже вернулись? - For there... Have they already returned? Там же…

– Да брось, ерунда какая. - Come on, it's no big deal. Ничего там нет, – заспешил он. There's nothing there," he hurried on.

Елена отвернулась, подошла к столу, переставила зачем-то с места на место солонку, расправила складку на скатерти. Elena turned away, went to the table, moved the salt shaker from place to place for some reason, straightened a fold on the tablecloth.

– Я сон видела, – она кашлянула, счищая хрипотцу. - I had a dream," she coughed, brushing off the hoarseness.

– Ты все время их… - You're all over them all the time.

– Нехороший, – упрямо продолжила она и вдруг жалко всхлипнула. - Not good," she continued stubbornly, and suddenly sobbed pathetically.

– Ну что ты? - What are you? Что я могу… Это же приказ, – сбиваясь, понимая, что все его подготовленное выступление гроша ломаного не стоят, мямлил он, поглаживая ее пальцы. What can I do... It's an order," he mumbled, stroking her fingers, realizing that all his prepared speech was worthless.

– Вот пусть одноглазый сам и идет туда! - Let the one-eyed man go there himself! – зло, уже сквозь слезы, бросила она, отдергивая руку. - Angrily, already through tears, she threw her hand away. – Пусть черт этот полосатый туда идет, со своей береткой! - Let that striped devil go in there with his beret! А то они только приказывать… Ему-то что? Because they only give orders... What's it to him? Он всю жизнь с автоматом под боком проспал вместо бабы! He slept his whole life with a machine gun instead of a woman! Что он понимает? What does he understand?

Доведя женщину до слез, утешить ее, не перешагнув через себя, нельзя. Having brought a woman to tears, it is impossible to comfort her without stepping over yourself. И стыдно было Гомеру, и по-настоящему жаль ее, но так просто было сломаться сейчас, пообещав отказаться от задания, успокоить, высушить слезы – чтобы потом раскаиваться, жалея об упущенном шансе? And ashamed of Homer, and truly sorry for her, but was it so easy to break down now, promising to give up the task, to soothe, to dry her tears - to repent later, regretting the missed chance? Последнем, может быть, шансе, который выпадал ему в жизни, по нынешним меркам и так уже порядком затянувшейся. Maybe the last chance he would ever get in a life that was already taking quite a long time by today's standards.

И он промолчал. And he remained silent.

\* \* \*

Пора уже было идти, собирать и инструктировать офицеров, но полковник все сидел в истоминском кабинете, не обращая внимания на обычно так раздражавший и соблазнявший его сигаретный дым. It was time to go, to collect and brief the officers, but the colonel was still sitting in Istomin's office, paying no attention to the cigarette smoke that usually so annoyed and tempted him.

Пока начальник станции задумчиво шептал что-то, водя пальцем по своей видавшей виды карте метро, Денис Михайлович все пытался понять: зачем все это нужно Хантеру? While the station manager was whispering thoughtfully, running his finger over his old subway map, Denis Mikhailovich was trying to figure out why Hunter needed all this. За его загадочным появлением на Севастопольской, за желанием поселиться здесь, наконец, за осторожностью, с которой бригадир появлялся на станции – почти всегда в шлеме, скрывающем лицо, – могло стоять только одно: Истомин был прав, Хантер все же от кого-то бежал. Behind his mysterious appearance at Sevastopolskaya, behind his desire to settle here, behind the caution with which the foreman appeared at the station - almost always wearing a helmet that concealed his face - there could be only one thing: Istomin was right, Hunter was running from someone. Зарабатывая дополнительные очки, обосновался на южном блокпосту: заменял собой целую бригаду и сам постепенно становился незаменимым. Earning extra points, he settled down at the southern checkpoint: he replaced a whole brigade and gradually became indispensable himself. Кто бы ни потребовал теперь выдать его, какую награду ни посулили бы за его голову, ни Истомин, ни сам полковник и не подумали бы уступать.

Укрытие было безупречным. The cover was impeccable. На Севастопольской не бывало чужаков, а местные караванщики, в отличие от болтливых челноков с других станций, выбираясь в большое метро, никогда не распускали язык. There were no strangers at Sevastopolskaya, and the local caravaners, unlike the chatty shuttlers from other stations, never let their tongues slip when they got out to the big subway. В этой маленькой Спарте, уцепившейся за свой клочок земли на самом краю света, выше всего ценились надежность и свирепость в бою. In this small Sparta, clinging to its piece of land at the very edge of the world, reliability and ferocity in battle were valued above all else. А тайны здесь уважать умели. And secrets were respected here.

Но зачем тогда Хантеру было бросать все, самому вызываться в поход, поручить который ему у Истомина не хватило бы духу, и, рискуя быть узнанным, отправляться к Ганзе? But then why should Hunter have dropped everything, volunteered himself for a campaign that Istomin would not have had the guts to entrust to him, and, at the risk of being recognized, go to Hansa? Полковнику отчего-то не верилось, что бригадира действительно тревожила судьба пропавших разведчиков. The colonel somehow could not believe that the brigadier was really worried about the fate of the missing scouts. Да и за Севастопольскую он сражался не из любви к станции, а по своим, одному ему известным причинам. And he fought for Sevastopolskaya not out of love for the station, but for his own, only known to him reasons.

Быть может, он на задании? Maybe he's on a mission? Это многое бы разъяснило: его внезапное прибытие, его скрытность, упорство, с которым он ночевал в спальном мешке в туннелях, наконец, его решение немедленно двигаться к Серпуховской. It would clarify many things: his sudden arrival, his stealth, the tenacity with which he slept in a sleeping bag in the tunnels, finally his decision to move immediately toward Serpukhovskaya. Почему же он тогда просил не ставить в известность остальных? Why then did he ask not to inform the others? Кем, как не ими, он мог быть послан? By whom, if not by them, could he be sent? Кем?

Полковник с трудом поборол желание угоститься истоминской самокруткой. The colonel could hardly fight the urge to treat himself to an Istomin samokrutka. Нет, невозможно. No, it's impossible. Хантер – один из столпов Ордена? Hunter is one of the pillars of the Order? Тот человек, которому были обязаны жизнью десятки, может быть, сотни, среди них – и сам Денис Михайлович? The man to whom dozens, perhaps hundreds, among them Denis Mikhailovich himself, owed their lives?

«Тот человек – не мог, – осторожно возразил он сам себе. "That man-couldn't," he cautiously objected to himself. – Но был ли Хантер, вернувшийся из небытия, тем человеком?» - But was Hunter, returned from oblivion, the man?"

И если он выполнял чьи-то поручения… Мог ли он сейчас получить некий сигнал? And if he was running errands for someone else... Could he be getting some kind of signal right now? Значило ли это, что исчезновение оружейных караванов и троек разведки было не случайностью, а частью тщательно спланированной операции? Did this mean that the disappearance of the weapons caravans and scouting trios was not an accident, but part of a carefully planned operation? Но в чем тогда была роль самого бригадира? But then what was the role of the foreman himself?

Полковник резко тряхнул головой, словно пытаясь сбросить налипших и быстро набухающих пиявок подозрений. The colonel shook his head sharply, as if trying to shake off the leeches of suspicion that were rapidly swelling. Как он может так думать о человеке, который его спас? How could he think that way about the man who saved him? К тому же до сих пор Хантер служил станции безупречно и никаких поводов сомневаться в себе не давал. Besides, so far Hunter had served the station impeccably and had given no reason to doubt himself. И Денис Михайлович, запретив себе даже в мыслях называть того «шпионом» и «диверсантом», принял решение. And Denis Mikhailovich, forbidding himself even in his thoughts to call him "spy" and "saboteur," made a decision.

– Давай по чайку, и пойду я к ребятам, – преувеличенно бодро произнес он, хрустнув пальцами. - Let's have some tea, and I'll go to the guys," he said exaggeratedly cheerfully, crunching his fingers.

Истомин оторвался от карты и устало улыбнулся. Istomin broke away from the map and smiled tiredly. Потянулся было к своему старинному дисковому телефону, чтобы вызвать ординарца, но тут аппарат натужно задребезжал сам, заставив обоих вздрогнуть и переглянуться. He reached for his antique disk phone to call the resident, but then the machine rattled itself, making both of them wince and glance around. Этого звука они не слышали уже неделю: дежурный, если хотел что-то доложить, всегда стучался в дверь, а больше никто на станции начальнику напрямую звонить не мог. They had not heard that sound for a week: the duty officer, if he wanted to report something, always knocked on the door, and no one else at the station could call the chief directly.

– Истомин слушает, – осторожно сказал он. - Istomin is listening," he said cautiously.

– Владимир Иванович… Там Тульская на проводе, – в трубке гундосо заспешил телефонист. - Vladimir Ivanovich... There's Tulskaya on the wire," the telephonist rushed in the receiver. – Только слышно очень плохо… Кажется, наши… Но вот связь… - Only you can hear very badly... I think it's ours... But here's the link....

– Да соединяй уже! - Just put it together already! – взревел начальник, обрушивая на стол кулак с такой силой, что телефон жалобно тренькнул. - The boss roared, bringing his fist down on the table with such force that the phone rattled pitifully.

Телефонист испуганно стих, потом в динамике щелкнуло, зашуршало, и послышался бесконечно далекий, искаженный до неузнаваемости голос. The telephonist frightenedly hushed, then the speaker clicked, rustled, and an infinitely distant voice, distorted beyond recognition, was heard.

\* \* \*

Елена отвернулась к стене, пряча слезы. Elena turned her back to the wall, hiding her tears. Что она могла сделать еще, чтобы удержать его? What else could she do to keep him? Почему он был так рад ухватиться за первую возможность удрать со станции, прикрываясь этой сто раз перештопанной историей о приказах начальства и наказании за дезертирство? Why was he so happy to seize the first opportunity to escape from the station, covering himself with that hundred times over story about orders from his superiors and punishment for desertion? Чего только она ни дала ему, ни сделала за эти пятнадцать лет, чтобы его приручить! What had she given him, what had she done in those fifteen years to tame him! А его снова тянет в туннели, будто он надеется найти там что-то еще, кроме тьмы, пустоты и погибели. And he is drawn back into the tunnels, as if he hopes to find something there other than darkness, emptiness, and doom. Чего ему не хватает? What's he missing?

Гомер слышал в своей голове ее укоры так же ясно, как если бы она сейчас говорила вслух. Homer could hear her reproach in his head as clearly as if she were speaking aloud now. Чувствовал себя препогано, но отступать уже было поздно. I felt like I was a mess, but it was too late to retreat. Открывал было рот, чтобы извиниться, согреть ее словом, но давился, понимая, что каждое из этих слов только подбросит хвороста в огонь. He opened his mouth to apologize, to warm her with a word, but choked, knowing that each of those words would only add fuel to the fire.

А над головой Елены плакала Москва – заботливо забранная в рамочку, на стене висела цветная фотография Тверской под прозрачным летним дождем, вырезанная из старого глянцевого альманаха. And above Elena's head Moscow was crying - carefully framed, on the wall hung a color photograph of Tverskaya in the clear summer rain, cut from an old glossy almanac. Когда-то давно, во времена его прежних скитаний по метро, все Гомерово имущество сводилось к одежде и этому вот снимку. Once upon a time, back in the days of his former wanderings around the Underground Railroad, all of Homer's possessions had been reduced to clothes and this here snapshot. У других в карманах были помятые страницы с обнаженными красотками, выдранные из мужских журналов, но Гомеру они не могли заменить живую женщину даже на несколько коротких, постыдных минут. Others had crumpled pages of nude beauties torn from men's magazines in their pockets, but to Homer, they couldn't replace a live woman for even a few brief, embarrassing minutes. А эта вот фотография напоминала ему о чем-то безгранично важном, невыразимо прекрасном… И потерянном навсегда. And this photograph reminded him of something infinitely important, inexpressibly beautiful... And lost forever.

Шепнув неуклюжее «прости», он выбрался в коридор, аккуратно притворил за собой дверь и обессиленно опустился на корточки. He whispered a clumsy "I'm sorry" and made his way out into the hallway, carefully shut the door behind him, and squatted down exhaustedly. У соседей было открыто, на пороге играли тщедушные бесцветные ребятишки – мальчик и девочка. The neighbor's place was open, and a scrawny, colorless child, a boy and a girl, were playing on the doorstep. Завидев старика, они замерли; кое-как сшитый и набитый тряпьем медведь, которого они только что не могли поделить, сиротливо шлепнулся на землю. When they saw the old man, they froze; the rag-stuffed and sewn bear, which they had just been unable to divide, flopped down on the ground.

– Дядя Коля! Расскажи сказку! Tell the tale! Ты обещал, что расскажешь, когда вернешься! You promised you'd tell me when you got back! – бросились они к Гомеру. - they rushed to Homer.

– Какую вам? - Which one do you want? – тот не мог отказать. - he couldn't say no.

– Про безголовых мытантов! - About the headless publicans! – радостно завопил мальчуган. - The little boy squealed with joy.

– Нет! Я не хочу про мытантов! – скуксилась девочка. - The girl whimpered. – Они страшные, я боюсь! - They're scary, I'm scared!

– А какую ты хочешь, Танюша? - Which one do you want, Tanya? – вздохнул старик. - sighed the old man.

– Тогда про фашистов! И партизан! And a partisan! – вставил мальчик. - the boy put in.

– Нет… Мне про Изумрудный Город нравится… – щербато улыбаясь, сказала Таня. - No... I like the Emerald City story..." Tanya said, smiling wryly.

– Но я же ее вам рассказывал вчера только. - But I was just telling you about it yesterday. Может, про то, как Ганза с Красными воевала? How about the Hansa fighting the Reds?

– Про Изумрудный Город, про Изумрудный Город! - About the Emerald City, about the Emerald City! – загалдели оба. - they both yelled.

– Ну хорошо, – согласился старик. - All right," the old man agreed. – Где-то далеко-далеко на Сокольнической линии, за семью пустыми станциями, за тремя обрушенными метромостами, за тысячей тысяч шпал лежит волшебный подземный город. - Somewhere far, far away on the Sokolnicheskaya line, behind seven empty stations, behind three collapsed subway bridges, behind a thousand thousand thousand sleepers lies a magical underground city. Город этот заколдован, и войти в него обычные люди не могут. This city is enchanted, and ordinary people cannot enter it. В нем живут чародеи, и только они способны выходить за городские ворота и возвращаться обратно. It is home to warlocks, and they are the only ones capable of going outside the city gates and coming back in. А на поверхности земли над ним стоит огромный могучий замок с башнями, в котором раньше жили эти мудрые чародеи. And on the surface of the earth above it stands a huge mighty castle with towers, where these wise wizards used to live. Замок этот называется… This castle is called...

– Вирситет! - Wirsytet! – выкрикнул мальчишка и победно посмотрел на свою сестру. - The boy shouted out and looked victoriously at his sister.

– Университет, – подтвердил Гомер. - University," Homer confirmed. – Когда случилась большая война и на землю стали падать ядерные ракеты, чародеи сошли в свой город и заколдовали вход, чтобы к ним не попали злые люди, которые затеяли войну. - When there was a big war and nuclear missiles started falling to earth, the wizards went down to their town and enchanted the entrance to keep out the evil people who were making war. И живут они… – он поперхнулся и замолк. And they live..." he choked and fell silent.

Елена стояла, прислонившись к дверному косяку и слушала его; Гомер и не заметил, как она вышла в коридор. Helena stood leaning against the doorjamb and listened to him; Homer didn't notice her step out into the hallway.

– Я соберу вещмешок, – хрипло выговорила она. - I'll pack a duffel bag," she said hoarsely.

Старик подошел к Елене и взял ее за руку. The old man walked over to Elena and took her hand. Она неловко, стесняясь чужих детей, обняла его и спросила: She hugged him awkwardly, embarrassed by other people's children, and asked:

– Ты скоро вернешься? - Will you be back soon? С тобой все будет в порядке? Are you going to be all right?

И Гомер, в тысячный раз за свою долгую жизнь удивляясь необоримой женской любви к обещаниям – не важно, возможно их выполнить или нет, – сказал: And Homer, for the thousandth time in his long life marveling at woman's irresistible love of promises-whether it is possible to keep them or not-said:

– Все будет в порядке.

– Вы такие старенькие уже, а целуетесь как будто жених и невеста, – девочка скорчила неприязненную гримаску. - You're so old, but you kiss like a bride and groom," the girl said with an unpleasant grimace.

– А папа сказал, это неправда, нету никакого Изумрудного Города, – вредным голосом сообщил мальчик напоследок. - And Daddy said it's not true, there is no Emerald City," the boy said in a malicious voice.

– Может, и нету, – пожал плечами Гомер. - Maybe not," Homer shrugged. – Это же сказка. Но как нам тут без сказок? But how can we do without fairy tales?

\* \* \*

Слышно действительно было чудовищно плохо. The hearing was indeed monstrously bad. Голос, пробивавшийся сквозь треск и шорох, казался Истомину смутно знакомым – вроде бы один из разведчиков посланной к Серпуховской тройки. The voice that broke through the crackling and rustling seemed vaguely familiar to Istomin - it seemed to be one of the scouts sent to the Serpukhov trio.

– На Тульской… Не можем… Тульской… – силился передать что-то он. - On Tulskaya... We can't... Tulskaya... - he tried to convey something.

– Вас понял, вы на Тульской! - Roger, you're on Tulskaya! – прокричал в трубку Истомин. - Istomin shouted into the phone. – Что случилось? - What's wrong? Почему не возвращаетесь? Why don't you come back?

– Тульской! - Tulsa! Здесь… Не надо… Главное, не надо… – Конец фразы сожрали проклятые помехи. Here... Don't... The main thing is, don't... - The end of the phrase was eaten up by the damned interference.

– Что не надо? - Don't what? Повторите, что не надо? Say that again? !

– Нельзя штурмовать! - You can't storm in! Ни в коем случае не штурмуйте! Do not storm in any way! – неожиданно ясно выговорила трубка. - The tube suddenly spoke clearly.

– Почему? Какого дьявола у вас там творится? What the hell is going on in there? Что происходит?! – перебил начальник. - interrupted the chief.

Однако голос больше не был слышен; плотной волной накатил шум, а потом трубка умерла. But the voice was no longer heard; a dense wave of noise rolled in, and then the tube died. Но Истомин не хотел в это верить и никак не мог выпустить ее из рук. But Istomin didn't want to believe it and there was no way he could let her out of his arms.

– Что происходит? - What's going on? !.. !..