ЭПИЛОГ EPILOG EPÍLOGO EPILOG EPILOOG EPILOG

Гомер вздохнул и перевернул лист. Свободного места в тетради оставалось совсем немного – лишь пара страниц. There wasn't much space left in the notebook-just a couple of pages. Что вписать, чем пожертвовать? What to put in, what to sacrifice? Он протянул ладони к костру – отогреть замерзшие пальцы, успокоить их. He held out his palms to the fire to warm his frozen fingers, to soothe them.

Старик сам попросился в южный дозор. The old man himself asked to join the southern patrol. Здесь, лицом к туннелям, ему работалось лучше, чем дома на Севастопольской, среди вороха мертвых газет, как бы ни оберегала Елена его покой. Here, facing the tunnels, he worked better than at home on Sevastopolskaya, among a pile of dead newspapers, no matter how Elena guarded his peace.

Бригадир сидел поодаль от остальных дозорных, на крайнем рубеже света и тьмы. The brigadier sat apart from the rest of the sentinels, at the extreme edge of light and darkness. Интересно, почему он выбрал именно Севастопольскую, спросил себя старик. I wonder why he chose Sevastopolskaia, the old man asked himself. Видимо, было все-таки что-то в этой станции… Apparently, there was something about this station after all...

Хантер так и не рассказал старику, кто же явился ему тогда, на Полянке, но Гомер теперь знал: увиденное им было не пророчеством, а предостережением. Hunter never told the old man who had appeared to him, but now Homer knew that what he had seen was not a prophecy, but a warning.

Вода с затопленной Тульской схлынула через неделю; остатки откачивали огромными помпами, доставленными с Кольца. The water from the flooded Tulskaya River was gone in a week; the remainder was pumped out with huge pumps from the Ring. Гомер добровольцем отправился туда вместе с первыми же разведчиками. Homer volunteered to go there with the first scouts.

Почти три сотни трупов. Забыв об отвращении, обо всем забыв, сам ворошил страшные тела, искал ее, искал… Forgetting disgust, forgetting everything, he himself stirred up the terrible bodies, looking for her, looking for her...

Он потом еще долго сидел на том самом месте, где видел Сашу в последний раз. He then sat for a long time in the same spot where he had last seen Sasha. Где не успел, где не решился броситься к ней – и спасти, или погибнуть с ней вместе. Where he did not have time, where he did not dare to rush to her - and save her, or die with her.

А мимо бесконечной вереницей брели больные и здоровые – к Севастопольской, в целебные туннели Каховской линии. And past the endless line of the sick and the healthy - to Sevastopolskaya, to the healing tunnels of the Kakhovskaya line. Музыкант не солгал: облучение действительно останавливало болезнь. The musician was not lying: the radiation really stopped the disease.

Может быть, он вообще не лгал? Может, и был где-то настоящий Изумрудный Город, нужно было только найти ворота… А может, он приходил к тем самым воротам, просто тогда еще не успев заслужить, чтобы они перед ним распахнулись? Maybe there was a real Emerald City somewhere, all he had to do was find the gate... Or maybe he had come to that very gate, just not having yet earned it to open in front of him?

«А когда схлынули воды…» оказалось слишком поздно. "And when the waters receded..." it was too late.

Но не Изумрудный Город был ковчегом; настоящим ковчегом было само Метро. But it was not the Emerald City that was the ark; the real ark was the Metro itself. Последним приютом, укрывшим от темных бурных вод и Ноя, и Сима, и Хама; и праведника, и равнодушного, и подлеца. A last refuge that sheltered Noah, and Shem, and Ham, and the righteous, and the indifferent, and the wretch, from the dark troubled waters. Каждой твари по паре. Every creature for every creature. Каждой, чей счет оставался несведенным – или неоплаченным. Every one whose bill remained unreported - or unpaid.

Их слишком много, и они точно не поместятся в этом романе. There are too many of them, and they certainly won't fit in this novel. Свободных листов в тетради у старика остается всего ничего. The old man has only a few free sheets in his notebook. Его книга – не ковчег, а бумажный кораблик, ей не принять на борт всех людей. His book is not an ark, but a paper ship; it cannot take all the people on board. Но Гомеру казалось, что у него почти выходит осторожными штрихами нанести на страницы что-то очень важное… Не о людях, но о человеке. But it seemed to Homer that he was almost succeeding in putting something very important on the pages with careful strokes... Not about people, but about man.

Память об ушедших не исчезает, думал Гомер. The memory of the departed does not fade, thought Homer. Весь наш мир соткан из дел и мыслей других людей, точно так же, как каждый из нас составлен из бесчисленных кусочков мозаики, унаследованных от тысяч предков. Our entire world is woven from the deeds and thoughts of others, just as each of us is made up of countless pieces of a mosaic inherited from thousands of ancestors. Они оставили после себя след, оставили для потомков частичку души. They left a trace behind, left a piece of their souls for posterity. Надо только приглядеться. You just have to look closely.

И его корабль, сложенный из бумаги, из мыслей и воспоминаний, может плыть по океану времени бесконечно долго, пока его не подберет кто-то другой, не разглядит и не поймет, что человек никогда не изменялся, что даже после гибели мира остался верным себе. And his ship, made of paper, of thoughts and memories, can sail through the ocean of time indefinitely, until someone else picks it up, sees and understands that the man has never changed, that even after the death of the world remained true to himself. И что небесный огонь, который однажды был в него заложен, бился на ветру, но не угас. And that the heavenly fire that had once been put into it was beating in the wind, but it had not gone out.

Теперь его личный счет был исправлен. Now his personal account has been corrected.

Гомер закрыл глаза и очутился на сияющей станции, омытой ярким светом. Homer closed his eyes and found himself at a shining station bathed in bright light. На платформе собрались тысячи людей в нарядной одежде, принадлежащей тому времени, когда он был еще молод, когда его никто и не подумал бы звать ни Гомером, ни даже по имени-отчеству, и теперь к ним прибавлялись люди уже здешние, пожившие в метро. Thousands of people gathered on the platform, all dressed in the garb of the time when he was young, when no one would have thought to call him Homer or even his name, and now they were joined by people who had already lived in the subway. Одни не удивлялись другим. Some were not surprised by others. Их всех что-то объединяло… They all had something in common...

Они ждали чего-то, и все тревожно вглядывались в темные своды далекого туннеля. They were waiting for something, and they all gazed anxiously into the dark vaults of the distant tunnel. Теперь старик узнавал эти лица. Тут были и его жена с детьми, и сослуживцы, и одноклассники, и соседи, и двое лучших друзей, и Ахмед, и любимые киноактеры. Тут были все, кого он еще помнил. Everyone he could still remember was there.

И вот туннель озарился, и на станцию беззвучно вплыл метропоезд – с живыми, горящими окнами, с начищенными боками, со смазанными колесами. And then the tunnel lit up, and a subway train silently sailed into the station - with its live, burning windows, its sides polished, its wheels greased. Кабина машиниста была пуста; внутри висели отглаженный китель и белая рубашка.

Это моя форма, подумал старик. И мое место. And my place.

Он вошел в кабину и открыл двери в вагонах. Дал гудок. He honked his horn. Толпа хлынула внутрь, рассаживаясь по диванам. Места хватило всем; успокоенные, пассажиры теперь улыбались. Улыбался и старик. The old man smiled, too.

Гомер знал: когда он поставит в своей книге последнюю точку, этот сверкающий состав, полный счастливых людей, отчалит с Севастопольской прямо в вечность. Homer knew that when he drew the final line in his book, this glittering train full of happy people would set sail from Sevastopolskaya straight into eternity.

И вдруг, вырывая старика из волшебного видения, совсем рядом послышался глухой, нечеловеческий стон. And suddenly, pulling the old man out of his magical vision, a muffled, inhuman groan was heard very close by. Гомер вздрогнул, схватился за автомат… Homer flinched, grabbed his gun...

Стонал бригадир. Старик привстал, хотел подойти и проведать Хантера, но тот застонал снова… Чуть выше… И еще… теперь чуть ниже… The old man stood up, wanting to go over and check on Hunter, but he groaned again... A little higher... And again... now a little lower...

Не веря своим ушам, Гомер прислушался, и его зазнобило.

Хрипло, неумело бригадир подбирал мелодию. Raspily, ineptly, the foreman picked a tune. Ошибался, возвращался и упрямо повторял, выправляя… Выводил ее негромко… как колыбельную. He made a mistake, came back and stubbornly repeated it, correcting it... He brought it out softly... like a lullaby.

Мелодия была та самая, которой Леонид так и не дал названия. The tune was the one that Leonid never gave a name to.

Сашиного тела Гомер на Тульской так и не нашел. Homer never found Sasha's body at Tulskaya.

Что еще? What else?