Замятин - Мы - Запись 6-я Zamyatin - Us - Entry 6 Zamyatin - Nous - Entrée 6 Zamiatinas - Mes - Įrašas 6 Zamyatin - Nós - Entrada 6 Замятін - Ми - Запис 6-й

Запись 6-я. Конспект: Случай. Проклятое «ясно». 24 часа Entry 6. Summary: Case Study. Damned "clear." 24 hours.

Повторяю: я вменил себе в обязанность писать, ничего не утаивая. I repeat: I have made it my duty to write without concealing anything. Поэтому, как ни грустно, должен отметить здесь, что, очевидно, даже у нас процесс отвердения, кристаллизации жизни еще не закончился, до идеала еще несколько ступеней. Therefore, sad as it may be, I must note here that apparently even with us the process of solidification, crystallization of life is not over yet, there are still several steps to the ideal. Идеал (это ясно) там, где уже ничего не случается, а у нас… Вот не угодно ли: в Государственной Газете сегодня читаю, что на площади Куба через два дня состоится праздник Правосудия. The ideal (that's clear) is where nothing happens anymore, but with us... Here's something: I read in the State Gazette today that in two days there will be a celebration of Justice in Cuba Square. Стало быть, опять какой-то из нумеров нарушил ход великой Государственной Машины, опять случилось что-то непредвиденное, непредвычислимое. It means that once again one of the numbers has disturbed the great State Machine, once again something unforeseen and incalculable has happened.

И, кроме того, нечто случилось со мной. And besides, something happened to me. Правда, это было в течение Личного Часа, то есть в течение времени, специально отведенного для непредвиденных обстоятельств, но все же… True, it was during the Personal Hour, that is, during the time specifically set aside for contingencies, but still...

Около 16 (точнее, без десяти 16) я был дома. I was home around 4 p.m. (ten to 4 p.m. to be exact). Вдруг – телефон.

– Д-503? – женский голос.

– Да.

– Свободны?

– Да.

– Это я, I-330. Я сейчас залечу за вами, и мы отправимся в Древний Дом. I'll be right behind you, and we'll go to the Ancient House. Согласны?

I-330… Эта I меня раздражает, отталкивает – почти пугает. I-330... That I annoys me, repulses me - almost frightens me. Но именно потому-то я и сказал: да. But that's exactly why I said yes.

Через 5 минут мы были уже на аэро. Five minutes later we were already on the aero. Синяя майская майолика неба и легкое солнце на своем золотом аэро жужжит следом за нами, не обгоняя и не отставая. The blue May majolica of the sky and the light sun on its golden aero buzzes after us, neither overtaking nor lagging behind. Но там, впереди, белеет бельмом облако, нелепое, пухлое, как щеки старинного «купидона», и это как-то мешает. But there's a whitish cloud up ahead, ridiculous and puffy, like the cheeks of a vintage cupid, and it's somehow in the way. Переднее окошко поднято, ветер, сохнут губы, поневоле их все время облизываешь и все время думаешь о губах. The front window is up, it's windy, your lips get dry, you have to lick them all the time and think about your lips all the time.

Вот уже видны издали мутно-зеленые пятна – там, за Стеною. There are already visible from afar the murky green spots - there, beyond the Wall. Затем легкое, невольное замирание сердца – вниз, вниз, вниз, как с крутой горы, – и мы у Древнего Дома. Then a slight, involuntary faltering of the heart - down, down, down as from a steep mountain - and we are at the Ancient House. Все это странное, хрупкое, слепое сооружение одето кругом в стеклянную скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло. All this strange, fragile, blind structure is dressed all around in a glass shell: otherwise, of course, it would have long ago collapsed. У стеклянной двери – старуха, вся сморщенная, и особенно рот: одни складки, сборки, губы уже ушли внутрь, рот как-то зарос – и было совсем невероятно, чтобы она заговорила. At the glass door - an old woman, all wrinkled, and especially her mouth: one folds, gatherings, lips already gone inside, mouth somehow overgrown - and it was quite incredible that she spoke. И все же заговорила.

– Ну что, милые, домик мой пришли поглядеть? - So, sweethearts, have you come to see my house? – И морщины засияли (т. е., вероятно, сложились лучеобразно, что и создало впечатление «засияли»). - And the wrinkles glowed (i.e., they probably formed in a ray-like fashion, which gave the impression of "glowing").

– Да, бабушка, опять захотелось, – сказала ей I. - Yes, Grandma, I felt like it again," I told her.

Морщинки сияли: The wrinkles glowed:

– Солнце-то, а? Ну что, что? Ах, проказница, ах, проказница! Зна-ю, знаю! Ну, ладно: одни идите, я уж лучше тут, на солнце… Well, all right: you go alone, I'd rather be here in the sun...

Гм… Вероятно, моя спутница – тут частый гость. Um... My companion is probably a frequent visitor here. Мне хочется что-то с себя стряхнуть – мешает: вероятно, все тот же неотвязный зрительный образ: облако на гладкой синей майолике. I want to shake something off - it's probably the same unstoppable visual image: a cloud on the smooth blue majolica.

Когда поднимались по широкой, темной лестнице, I сказала: As we walked up the wide, dark stairs, I said:

– Люблю я ее – старуху эту. - I love her, that old woman.

– За что?

– А не знаю. Может быть – за ее рот. А может быть – ни за что. Or maybe not at all. Просто так.

Я пожал плечами. Она продолжала, улыбаясь чуть-чуть, а может быть, даже совсем не улыбаясь: She went on, smiling a little, or maybe not even smiling at all:

– Я чувствую себя очень виноватой. Ясно, что должна быть не «просто-так-любовь», а «потому-что-любовь». Clearly, it shouldn't be "just-so-love," but "because-love." Все стихии должны быть. All the elements must be.

– Ясно… – начал я, тотчас же поймал себя на этом слове и украдкой заглянул на I: заметила или нет? - I see..." I started, immediately caught myself at that word, and furtively glanced at I: did she notice or not?

Она смотрела куда-то вниз; глаза были опущены – как шторы. She was looking down somewhere; her eyes were down - like curtains.

Вспомнилось: вечером, около 22, проходишь по проспекту, и среди ярко освещенных, прозрачных клеток – темные, с опущенными шторами, и там, за шторами – Что у ней там, за шторами? I remembered: in the evening, around 22, you walk along the avenue, and among the brightly lit, transparent cells - dark ones, with the curtains down, and there, behind the curtains - What does she have there, behind the curtains? Зачем она сегодня позвонила и зачем все это? Why did she call today and why all this?

Я открыл тяжелую, скрипучую, непрозрачную дверь – и мы в мрачном, беспорядочном помещении (это называлось у них «квартира»). I opened the heavy, creaky, opaque door and we were in a gloomy, cluttered room (it was called their "apartment"). Тот самый, странный, «королевский» музыкальный инструмент – и дикая, неорганизованная, сумасшедшая, как тогдашняя музыка, пестрота красок и форм. That strange, "royal" musical instrument - and a wild, disorganized, crazy, like the music of the time, a motley array of colors and shapes. Белая плоскость вверху; темно-синие стены; красные, зеленые, оранжевые переплеты древних книг; желтая бронза – канделябры, статуя Будды; исковерканные эпилепсией, не укладывающиеся ни в какие уравнения линии мебели. The white plane above; the dark blue walls; the red, green, orange bindings of ancient books; the yellow bronze candelabras, the statue of Buddha; the mangled lines of furniture, mangled by epilepsy, not fitting into any equation.

Я с трудом выносил этот хаос. I could hardly stand the chaos. Но у моей спутницы был, по-видимому, более крепкий организм. But my companion seemed to have a stronger body.

– Это – самая моя любимая… – и вдруг будто спохватилась – укус-улыбка, белые острые зубы. - It's my favorite..." And suddenly, it's as if she's suddenly taken up with a bite-smile, white, sharp teeth. – Точнее: самая нелепая из всех их «квартир». - More precisely: the most ridiculous of all their "apartments.

– Или еще точнее: государств, – поправил я. - Or more accurately: States," I corrected. – Тысячи микроскопических, вечно воюющих государств, беспощадных, как… - Thousands of microscopic, perpetually warring states, ruthless as...

– Ну да, ясно… – по-видимому, очень серьезно сказала I. - Well, yes, I see..." I said, apparently very seriously.

Мы прошли через комнату, где стояли маленькие, детские кровати (дети в ту эпоху были тоже частной собственностью). We passed through a room where there were small, children's beds (children in that era were also private property). И снова комнаты, мерцание зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный «камин», большая, красного дерева кровать. Again, rooms, shimmering mirrors, sullen closets, unbearably colorful sofas, a huge "fireplace," a large, mahogany bed. Наше теперешнее – прекрасное, прозрачное, вечное – стекло было только в виде жалких, хрупких квадратиков-окон. Our present - beautiful, transparent, eternal - glass was only in the form of pathetic, fragile squares of windows.

– И подумать: здесь «просто-так-любили», горели, мучились… (опять опущенная штора глаз). - And to think: here "just-so-loved," burned, tormented... (downcast curtain of eyes again). – Какая нелепая, нерасчетливая трата человеческой энергии, не правда ли? - What a ridiculous, uncalculated waste of human energy, isn't it?

Она говорила как-то из меня, говорила мои мысли. She spoke out of me somehow, speaking my mind. Но в улыбке у ней был все время этот раздражающий икс. Там, за шторами, в ней происходило что-то такое – не знаю что, что выводило меня из терпения; мне хотелось спорить с ней, кричать на нее (именно так), но приходилось соглашаться – не согласиться было нельзя. There was something - I don't know what - going on in her behind the curtains that drove me out of my patience; I wanted to argue with her, to shout at her (that's right), but I had to agree - I couldn't disagree.

Вот остановились перед зеркалом. В этот момент я видел только ее глаза. Мне пришла идея: ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые «квартиры», – человеческие головы непрозрачны, и только крошечные окна внутри: глаза. An idea occurred to me: after all, humans are built as wildly as these ridiculous "apartments"-human heads are opaque, and only tiny windows inside: eyes. Она как будто угадала – обернулась. It was as if she guessed - she turned around. «Ну, вот мои глаза. "Well, here are my eyes. Ну?» (Это, конечно, молча.) Well?" (This, of course, in silence.)

Передо мною два жутко-темных окна, и внутри такая неведомая, чужая жизнь. There are two eerie-dark windows in front of me, and inside is such an unknown, alien life. Я видел только огонь – пылает там какой-то свой «камин» – и какие-то фигуры, похожие… All I saw was fire - some kind of "fireplace" blazing there - and some kind of figures that looked like...

Это, конечно, было естественно: я увидел там отраженным себя. It was, of course, natural: I saw myself reflected there. Но было неестественно и непохоже на меня (очевидно, это было удручающее действие обстановки) – я определенно почувствовал себя пойманным, посаженным в эту дикую клетку, почувствовал себя захваченным в дикий вихрь древней жизни. But it was unnatural and unlike me (obviously, it was the depressing effect of the setting) - I definitely felt trapped, imprisoned in this wild cage, felt myself captured in the wild vortex of ancient life.

– Знаете что, – сказала I, – выйдите на минуту в соседнюю комнату. - You know what," I said, "go into the next room for a minute. – Голос ее был слышен оттуда, изнутри, из-за темных окон-глаз, где пылал камин. - Her voice was heard from inside, from behind the dark window-eyes where the fireplace was blazing.

Я вышел, сел. С полочки на стене прямо в лицо мне чуть приметно улыбалась курносая асимметрическая физиономия какого-то из древних поэтов (кажется, Пушкина). From the shelf on the wall, a snub-nosed asymmetrical face of one of the ancient poets (Pushkin, I think) was smiling right into my face. Отчего я сижу вот – и покорно выношу эту улыбку, и зачем все это: зачем я здесь, отчего это нелепое состояние? Why am I sitting here - and dutifully enduring this smile, and why all this: why am I here, why this ridiculous condition? Эта раздражающая, отталкивающая женщина, странная игра… This annoying, repulsive woman, strange game...

Там стукнула дверь шкафа, шуршал шелк, я с трудом удерживался, чтобы не пойти туда, и – точно не помню: вероятно, хотелось наговорить ей очень резких вещей. There was a banging of the closet door, a rustling of silk, and I could hardly keep from going in there, and - I don't remember exactly: I probably wanted to say some very harsh things to her.

Но она уже вышла. But she's already out. Была в коротком, старинном ярко-желтом платье, черной шляпе, черных чулках. She wore a short, vintage bright yellow dress, a black hat, and black stockings. Платье легкого шелка – мне было ясно видно: чулки очень длинные, гораздо выше колен, и открытая шея, тень между… A dress of light silk - I could see clearly: the stockings are very long, much higher than the knees, and the open neck, the shadow between...

– Послушайте, вы, ясно, хотите оригинальничать, но неужели вы… - Look, you obviously want to be original, but do you...

– Ясно, – перебила I, – быть оригинальным – это значит как-то выделиться среди других. - I see," I interrupted, "to be original means to stand out somehow. Следовательно, быть оригинальным – это нарушить равенство… И то, что на идиотском языке древних называлось «быть банальным», у нас значит: только исполнять свой долг. Consequently, to be original is to violate equality... And what in the idiotic language of the ancients was called "to be trivial," here means: only to do one's duty. Потому что…

– Да, да, да! Именно. – Я не выдержал. - I couldn't stand it. – И вам нечего, нечего… - And you have nothing, nothing.....

Она подошла к статуе курносого поэта и, завесив шторой дикий огонь глаз, там, внутри, за своими окнами, сказала на этот раз, кажется, совершенно серьезно (может быть, чтобы смягчить меня), сказала очень разумную вещь: She walked over to the statue of the snub-nosed poet and, draping a curtain over the wild fire of her eyes, there, inside, outside her windows, said this time, seemingly quite seriously (maybe to soften me up), said a very sensible thing:

– Не находите ли вы удивительным, что когда-то люди терпели вот таких вот? - Don't you find it amazing that people used to put up with this kind of thing? И не только терпели – поклонялись им. And not only tolerated - worshipped them. Какой рабский дух! Не правда ли?

– Ясно… То есть я хотел… (Это проклятое «ясно»!)

– Ну да, я понимаю. Но ведь, в сущности, это были владыки посильнее их коронованных. But, in fact, they were stronger rulers than their crowned ones. Отчего они не изолировали, не истребили их? Why didn't they isolate, exterminate them? У нас…

– Да, у нас… – начал я. И вдруг она рассмеялась. - Yes, we have..." I began. And suddenly she laughed. Я просто вот видел глазами этот смех: звонкую, крутую, гибко-упругую, как хлыст, кривую этого смеха. I just saw that laugh with my eyes: the ringing, steep, flexible-elastic, whiplash-like curve of that laughter.

Помню – я весь дрожал. I remember - I was trembling all over. Вот – ее схватить – и уж не помню что… Надо было что-нибудь – все равно что – сделать. Here - to grab her - and I don't remember what... I should have done something - whatever - to do. Я машинально раскрыл свою золотую бляху, взглянул на часы. I opened my gold badge mechanically, glanced at my watch. Без десяти 17.

– Вы не находите, что уже пора? - Don't you think it's about time? – сколько мог вежливо сказал я.

– А если бы я вас попросила остаться здесь со мной? - What if I asked you to stay here with me?

– Послушайте: вы… вы сознаете, что говорите? Через десять минут я обязан быть в аудиториуме…

– …И все нумера обязаны пройти установленный курс искусства и наук… – моим голосом сказала I. Потом отдернула штору – подняла глаза: сквозь темные окна пылал камин. - ...And all the Numbers are required to take a set course in the arts and sciences..." I said in my voice. Then I pulled back the curtain and looked up: the fireplace was blazing through the dark windows. – В Медицинском Бюро у меня есть один врач – он записан на меня. - I have one doctor at the Medical Bureau - he's on my record. И если я попрошу – он выдаст вам удостоверение, что вы были больны. And if I ask him, he'll give you a certificate that you were sick. Ну?

Я понял. Я наконец понял, куда вела вся эта игра. I finally understood where this whole game was going.

– Вот даже как! - That's how it is! А вы знаете, что, как всякий честный нумер, я, в сущности, должен немедленно отправиться в Бюро Хранителей и… And you know that, as any honest numero uno, I basically have to go immediately to the Guardian's Office and...

– А не в сущности (острая улыбка-укус). - Not in essence (sharp smile-bite). Мне страшно любопытно: пойдете вы в Бюро или нет? I'm terribly curious: will you go to the Bureau or not?

– Вы остаетесь? – я взялся за ручку двери. - I grabbed the doorknob. Ручка была медная, и я слышал: такой же медный у меня голос. The pen was copper, and I could hear it: the same copper voice I had.

– Одну минутку… Можно?

Она подошла к телефону. Назвала какой-то нумер – я был настолько взволнован, что не запомнил его, и крикнула: She called out a number - I was so excited I didn't remember it - and yelled:

– Я буду вас ждать в Древнем Доме. - I'll be waiting for you at the Ancient House. Да, да, одна…

Я повернул медную холодную ручку: I turned the brass cold knob:

– Вы позволите мне взять аэро? - Will you let me take the aero?

– О да, конечно! Пожалуйста…

Там, на солнце, у выхода, как растение, дремала старуха. There, in the sun, by the exit, like a plant, an old woman was dozing. Опять было удивительно, что раскрылся ее заросший наглухо рот и что она заговорила: Again it was a wonder that her overgrown mouth opened and that she spoke:

– А эта ваша – что же, там одна осталась? - And this one of yours, is it the only one left there?

– Одна.

Старухин рот снова зарос. The old woman's mouth is overgrown again. Она покачала головой. She shook her head. По-видимому, даже ее слабеющие мозги понимали всю нелепость и рискованность поведения этой женщины. Apparently, even her waning brain understood the absurdity and riskiness of this woman's behavior.

Ровно в 17 я был на лекции. И тут почему-то вдруг понял, что сказал старухе неправду: I была там теперь не одна. And then for some reason I suddenly realized that I had told the old woman a lie: I was no longer there alone. Может быть, именно это – что я невольно обманул старуху – так мучило меня и мешало слушать. Maybe it was this-that I had unwittingly deceived the old woman-that so tormented me and prevented me from listening. Да, не одна: вот в чем дело. Yes, not alone: that's the point.

После 21.30 у меня был свободный час. After 9:30 p.m. I had a free hour. Можно было бы уже сегодня пойти в Бюро Хранителей и сделать заявление. You could have gone to the Guardian's Office today and made a statement.

Но я после этой глупой истории так устал. But I'm so tired after this silly story. И потом, законный срок для заявления двое суток. And then, the legal deadline for a statement is two days. Успею завтра: еще целых 24 часа. I'll make it tomorrow: there are still 24 hours to go.