Глава 19 - Последний бой
Вдвоем отодвинув тяжелый чугунный блин, закрывавший лаз, они начали спускаться вниз. Узкая вертикальная шахта была сложена из бетонных колец, в каждом из которых торчала металлическая скоба.
Как только они остались вдвоем, Ульман переменился. С Артемом он общался короткими, односложными фразами, главным образом отдавая приказы или предостерегая. Как только крышка люка была снята, он велел Артему потушить фонарь и, надвинув на глаза прибор ночного видения, первым нырнул внутрь.
Ползти вниз, цепляясь за скобы, Артему пришлось вслепую. Он не очень хорошо понимал, к чему все эти предосторожности, ведь после Кремля они не встретили на своем пути никакой опасности. В конце концов Артем решил, что сталкер дал Ульману какие-то особые инструкции, а может, оставшись без командира, тот просто начал с удовольствием исполнять его роль сам.
Боец хлопнул Артема по ноге, дав знак остановиться. Артем послушно замер, ожидая, пока тот объяснит ему, в чем дело. Но вместо объяснений снизу послышался мягкий удар – это Ульман спрыгнул на пол, – а через несколько секунд раздались тихие хлопки выстрелов.
– Можешь слезать, – громким шепотом разрешил Артему напарник, и внизу зажегся свет.
Когда скобы закончились, он отпустил руки и, пролетев метра два, приземлился на цементный пол. Поднялся, отряхнул руки и огляделся по сторонам. Они находились в коротком, шагов на пятнадцать, коридоре. С одной его стороны в потолке зияло отверстие лаза – оттуда они и выбрались, а с другой в полу виднелся еще один люк, с такой же чугунной рифленой крышкой. Рядом с ним в луже крови лежал ничком мертвый дикарь, даже после смерти сжимавший в руке свою духовую трубку.
– Проход охранял, – тихо отозвался Ульман на вопросительный взгляд Артема, – но заснул. Не ждал, наверное, что с этой стороны кто-то полезет. Ухом на люк лег и задремал.
– Ты его… во сне? – уточнил Артем.
– А что? Не по-рыцарски? – фыркнул Ульман. – Ничего, будет знать, как спать при исполнении. И потом, он все равно плохим человеком был: священного дня не соблюдал. Было же сказано: в туннели не соваться.
За ноги оттащив тело в сторону, Ульман открыл люк и опять погасил фонарь.
На этот раз шахта была совсем короткая и вела в заваленное хламом служебное помещение. Лаз полностью скрывала от чужих глаз гора металлических листов, шестеренок, рессор и никелированных поручней – деталей хватило бы на целый вагон. Они были беспорядочно нагромождены друг на друга до самого потолка и держались лишь каким-то чудом. Между этой кучей и стеной оставался узкий проход, но протиснуться сквозь него, не задев и не обрушив на себя всю гору железа, было почти невозможно.
Засыпанная грунтом до середины дверь из помещения вела в необычный квадратный туннель. Слева перегон обрывался: там то ли был завал, то ли в этом самом месте работы по прокладке путей почему-то прекратили. Направо он выводил в туннель стандартный, круглый и широкий. Сразу чувствовалось, что граница между двумя переплетающимися между собой подземными мирами пересечена. Здесь, в метро, даже дышалось иначе: воздух был хоть и сырым, но не таким мертвенным и застоявшимся, как в тайных ходах Д?6.
Встал вопрос, куда идти дальше. Двигаться наобум они не решились – в этом перегоне могла находиться погранзастава Четвертого Рейха. От Маяковской до Чеховской, судя по карте, пешком было всего минут двадцать. Покопавшись в пакете со своими вещами, Артем нашел окровавленную карту, которая ему досталась от Данилы, и по ней определил верное направление.
Не прошло и пяти минут, как они уже были на Маяковской. Усевшись на скамью, Ульман с облегченным вздохом снял с головы тяжелый шлем, вытер рукавом раскрасневшееся мокрое лицо и запустил пятерню в ежик русых волос. Несмотря на могучее телосложение и повадки матерого туннельного волка, лет Ульману, кажется, было ненамного больше, чем Артему.
Пока искали, где купить еды, Артем успел осмотреть станцию. Сколько прошло времени с тех пор, как он ел в последний раз, Артем уже и сам не знал, но живот у него подвело нешуточно. Припасов у Ульмана с собой никаких не было: собирались они в спешке и брали только необходимое.
Маяковская обстановкой и духом напоминала Киевскую. От когда-то изящной и воздушной станции осталась только мрачная тень. На этой наполовину разоренной станции люди ютились в драных палатках или прямо на платформе, стены и потолок были покрыты подтеками и разводами от просачивающейся воды. Горел один небольшой костерок на всю станцию – топить было нечем. Обитатели Маяковской переговаривались между собой совсем тихо, словно у постели умирающего.
Однако и на этой задыхающейся станции нашелся магазин: залатанная трехместная палатка с выставленным у входа раскладным столиком. Ассортимент был небогат: ободранные крысиные тушки, засохшие и сморщившиеся грибы, доставленные сюда невесть когда, и даже нарезанный квадратиками мох. Рядом с каждым товаром гордо стоял ценник – придавленный гильзой обрывок газетной бумаги с ровными, каллиграфически прописанными цифрами.
Покупателей кроме них почти не было, только худосочная ссутулившаяся женщина, державшая за руку маленького мальчика. Ребенок потянулся к лежавшей на прилавке крысе, но мать одернула его:
– Не трожь! Мы на этой неделе уже ели мясо!
Мальчик послушался, но надолго забыть о тушке у него не вышло. Как только мать отвернулась, он снова попробовал добраться до мертвого зверька.
– Колька! Я тебе что сказала? Будешь плохо себя вести, за тобой бесы из туннелей придут! Вот Сашка твой мамку свою не слушался – его и забрали! – забранила его женщина, в последний момент успев отдернуть от прилавка.
Артем с Ульманом никак не могли решиться. Артему начало казаться, что он вполне может потерпеть до Проспекта Мира, где хотя бы грибы будут посвежее.
– Может, крыску? Зажариваем в присутствии клиента, – с достоинством предложил плешивый хозяин магазина. – Сертификат качества! – загадочно добавил он.
– Спасибо, я уже пообедал, – поспешил отказаться Ульман. – Артем, что ты там хотел? Только мох не бери, от него в кишечнике четвертая мировая начинается.
Женщина осуждающе покосилась на него. В руке у нее было всего два патрона, которых, судя по ценникам, хватало как раз только на мох. Заметив, что Артем смотрит на ее скромный капитал, женщина спрятала кулак за спину.
– Нечего здесь! – злобно огрызнулась она. – Сам покупать не собираешься, так и вали отсюда! Не все миллионеры! Чего пялишься?
Артем хотел ответить, но засмотрелся на ее сына. Тот был очень похож на Олега: такие же бесцветные хрупкие волосы, красноватые глаза, вздернутый нос. Мальчик взял большой палец в рот и стеснительно улыбнулся Артему, глядя на него чуть исподлобья.
Тот почувствовал, как помимо его воли губы расползаются в улыбке, а глаза набухают слезами. Женщина перехватила его взгляд и взбеленилась.
– Извращенцы лешие! – сверкая глазами, взвизгнула она. – Пойдем, Коленька, сынок, домой! – она потащила мальчика за руку.
– Подождите! Постойте!
Артем выдавил из запасного рожка своего автомата несколько патронов и, догнав женщину, отдал их ей.
– Вот… Это вам. Коле вашему.
Та недоверчиво взглянула на него, потом ее рот презрительно скривился.
– Что же ты думаешь, за пять патронов такое можно? Чтобы своего ребенка? !
Артем не сразу понял, что она имела в виду. Наконец до него дошло, и он раскрыл было рот, чтобы начать оправдываться, но так и не сумел ничего произнести, а просто стоял, хлопая глазами. Женщина, довольная произведенным эффектом, сменила гнев на милость.
– Ладно уж! Двадцать патронов за полчаса.
Оглушенный, Артем потряс головой, развернулся и чуть ли не бегом бросился прочь.
– Жлоб! Ладно, давай хотя бы пятнадцать! – прокричала ему вслед женщина.
Ульман стоял все там же, беседуя о чем-то с продавцом.
– Ну, так как насчет крыски, не надумали? – учтиво поинтересовался хозяин палатки, завидев возвращающегося Артема.
«Еще немного, и меня вырвет», – понял Артем. Потянув Ульмана за собой, он заспешил с этой Богом забытой станции.
– Куда так торопимся? – спросил тот, когда они уже шагали по туннелю в направлении Белорусской.
Стараясь справиться с подступающим к горлу комом, Артем рассказал, что произошло. На Ульмана его история особого впечатления не произвела.
– А что? Жить как-то надо, – отозвался он.
– Зачем такая жизнь вообще нужна? – Артема передернуло.
– У тебя есть предложения? – Ульман пожал широкими плечами.
– Да в чем смысл такой жизни? Цепляться за нее, терпеть всю эту грязь, унижения, детьми своими торговать, мох жрать, ради чего?..
Артем осекся, вспомнив Хантера, как тот говорил про инстинкт самосохранения, про то, что будет изо всех сил, по-звериному бороться за свою жизнь и за выживание остальных. Тогда, в самом начале его слова зажгли в Артеме надежду и желание бороться, как та лягушка, своими лапками сбившая молоко в крынке, превратив его в масло. Но сейчас почему-то более верными казались слова, произнесенные отчимом.
– Ради чего? – передразнил его Ульман. – Ты что же, парень, «ради чего» живешь?
Артем пожалел, что вообще ввязался в этот разговор. Бойцом Ульман, надо отдать ему должное, был отменным, но собеседником казался не особо интересным. И спорить с ним по поводу смысла жизни Артему виделось делом бесполезным.
– Да, лично я – «ради чего», – угрюмо ответил он, не выдержав.
– Ну, и ради чего? – рассмеялся Ульман. – Ради спасения человечества? Брось, это все ерунда. Не ты спасешь, так кто-нибудь другой. Я, например, – он осветил фонарем свое лицо так, чтобы Артему было его видно, и состроил героическую гримасу.
Артем ревниво посмотрел на него, но ничего не сказал.
– И потом, – продолжил боец, – не могут же все ради этого жить.
– И как тебе она, жизнь без смысла? – Артем постарался задать этот вопрос иронично.
– Как это без смысла? У меня он есть – тот же, что и у всех. И вообще, поиски смысла жизни обычно приходятся на период полового созревания. Так что у тебя, кажется, затянулось.
Его тон был не обидным, а озорным, так что надуваться Артем не стал. Вдохновленный успехом, Ульман продолжал разглагольствовать:
– Я себя хорошо помню, когда мне семнадцать было. Тоже все пытался понять: как, да зачем, да какой смысл? Потом это проходит. Смысл, брат, в жизни только один: детей сделать и вырастить. А там уж пускай они этим вопросом мучаются. И отвечают на него, как могут. На этом-то мир и держится. Вот такая теория, – он снова засмеялся.
– А со мной ты тогда зачем идешь? Жизнью рискуешь? Если ты не веришь в спасение человечества, то что? – спустя некоторое время спросил Артем.
– Во-первых, приказ, – строго сказал Ульман. – Приказы не обсуждаются. Во-вторых, если ты помнишь, детей недостаточно сделать, их надо вырастить. А как я их буду растить, если их ваша шушера с ВДНХ сожрет?
От него исходила такая уверенность в себе, своих силах и своих словах, его картина мира была так соблазнительно проста и слаженна, что Артему не захотелось с ним больше спорить. Наоборот, он почувствовал, что боец вселяет и в него уверенность, которой ему не хватало.
Как и говорил Мельник, туннель между Маяковской и Белорусской оказался спокойным. Правда, что-то ухало в вентиляционных шахтах, но зато мимо пару раз прошмыгнули вполне нормальных размеров крысы, и Артема это успокоило. Перегон был на удивление коротким – не успели доспорить, как впереди показались огни станции.
Соседство с Ганзой сказывалось на Белорусской самым положительным образом. Это было видно сразу, хотя бы по тому, что, по сравнению с Маяковской или Киевской, она довольно хорошо охранялась. За десять метров до входа был сооружен блокпост: на мешках с грунтом стоял ручной пулемет, а сторожевой наряд состоял из пяти человек.
Проверив документы (вот и пригодился новый паспорт), у них вежливо спросили, не из Рейха ли они будут. Нет-нет, заверили Артема, против Рейха здесь никто ничего не имеет, станция торговая, соблюдает полный нейтралитет, здесь в конфликты между державами – так начальник караула называл Ганзу, Рейх и Красную Линию – не вмешиваются.
Прежде чем продолжать свой путь по Кольцу, Артем с Ульманом решили все же отдохнуть и перекусить. Сидя в богатой и даже с некоторым шиком обставленной закусочной, в придачу к превосходно приготовленной и при этом совсем недорогой отбивной Артем получил полную информацию о Белорусской. Сидевший за столом напротив круглолицый блондин, представившийся Леонидом Петровичем, за обе щеки уплетал грандиозных размеров яичницу с беконом, а когда у него освобождался рот, с удовольствием рассказывал о своей станции.
Жила Белорусская, как выяснилось, за счет транзита свинины и курятины. По ту сторону Кольца – ближе к Соколу и даже к Войковской, хотя та уже находилась в опасной близости к поверхности, – располагались огромные и очень успешные хозяйства. Километры туннелей и технических перегонов были превращены в нескончаемые животноводческие фермы, которые кормили всю Ганзу, заодно поставляя продовольствие и Четвертому Рейху, и на вечно полуголодную Красную Линию. Кроме того, жители Динамо унаследовали у своих предприимчивых предшественников склонность к портняжному мастерству. Именно там шили те самые куртки из свиной кожи, которые Артем видел на Проспекте Мира.
Никакой внешней опасности с этого конца Замоскворецкой линии не существовало, и за все годы жизни в метро ни Сокол, ни Аэропорт, ни Динамо никто ни разу не разорял. Ганза на них не претендовала, довольствуясь возможностью собирать пошлину с переправляемого товара, а заодно представляла им защиту от фашистов и красных.
Жители Белорусской почти поголовно были заняты торговыми делами. Фермеры с Сокола и портные с Динамо редко задерживались здесь, чтобы собственноручно сбыть свой товар: барышей с оптовых поставок им хватало с головой. Подвозя партии свинины или живых кур на дрезинах и вагонетках на человеческой тяге, люди с той стороны, как их здесь называли, сгружали добро – для этих целей на платформах даже были установлены особые подъемные краны, – рассчитывались и отбывали домой.
Жизнь на станции бурлила. Бойкие торговцы (на Белорусской они почему-то звались «менеджерами») носились от «терминала» – места разгрузки – к складам, позвякивая мешочками с патронами, раздавая указания жилистым грузчикам. Тележки с ящиками и свертками на хорошо смазанных колесах катились бесшумно к рядам прилавков, или к границе Кольца, откуда товар брали ганзейские купцы, или к противоположному краю платформы, где дожидались отгрузки своих заказов эмиссары Рейха.
Фашистов здесь было немало, но не рядовых, а в основном офицеров. Однако вели они себя совсем иначе: хоть и нагловато, но в рамках приличий. На смуглых брюнетов, которых хватало среди местных торговцев и грузчиков, они неприязненно косились, но порядки свои диктовать не решались.
– У нас ведь тут и банки… От них, из Рейха, многие к нам приезжают вроде бы как за товарами, а на самом деле – сбережения вложить, – поделился с Артемом его собеседник. – Поэтому они нас трогать вряд ли станут. Мы им как бы Швейцария, – добавил он непонятно.
– Хорошо у вас тут, – на всякий случай вежливо заметил Артем.
– Да что мы все о Белорусской… Сами-то вы откуда будете? – ради приличия спросил наконец Леонид Петрович.
Ульман притворился, что, будучи слишком увлеченным своей отбивной, не услышал вопроса.
– Я с ВДНХ, – оглянувшись на него, ответил Артем.
– Что вы говорите! Какой ужас! – Леонид Петрович даже отложил вилку и нож. – Там, говорят, дела совсем плохи? Я слышал, они уже из последних сил оборону держат. Половина станции погибла… Это правда?
У Артема кусок застрял в горле. Что бы ни случилось, он должен попасть на ВДНХ, повидаться со своими, может быть, в последний раз. Как он мог терять сейчас драгоценное время на еду? Отодвинув тарелку, он попросил счет и, невзирая на протесты Ульмана, потащил его за собой – мимо устроенных в проемах арок прилавков с мясом и одеждой, мимо сваленных в кучи товаров, мимо приценивающихся челноков, снующих грузчиков, чинно прохаживающихся фашистских офицеров – к отгороженному металлической оградой переходу на Кольцевую линию. Над входом было вывешено белое полотнище с коричневой окружностью посередине, и двое автоматчиков в знакомом сером камуфляже проверяли документы и досматривали вещи.
Артему еще ни разу не удавалось проникнуть на территорию Ганзы с такой легкостью. Ульман, дожевывая кусок отбивной, порылся в кармане и предъявил пограничникам неприметного вида ксиву. Те без разговоров отодвинули секцию ограждения, пропуская их внутрь.
– Что это за корочки? – полюбопытствовал Артем.
– Так… Орденская книжка к медали «За заслуги перед Отечеством», – отшутился Ульман. – Перед нашим полковником все в долгу.
Переход на Кольцо представлял собой странную смесь крепости и торговых складов. Вторая граница Ганзы начиналась за мостиками над путями: там были возведены настоящие редуты с пулеметами и даже огнеметом. А дальше, рядом с памятником, – мудрого вида бронзовый бородатый мужик с автоматом, хрупкая девушка и мечтательный парень при оружии (наверное, основатели Белорусской или герои борьбы с мутантами, подумал Артем) – размещался целый гарнизон, не меньше двадцати солдат.
– Это из-за Рейха, – объяснил Артему Ульман. – С фашистами так: доверяй, но проверяй. Швейцарию они, конечно, не трогали, но Францию под себя подмяли.
– У меня пробелы с историей, – смущенно признался Артем. – Отчим учебника за десятый класс так и не смог найти. Зато я про Древнюю Грецию немного читал.
Мимо солдат тащилась бесконечная цепочка похожих на муравьев грузчиков с тюками за плечами: Ганза жадно всасывала в себя почти всю продукцию Сокола, Динамо и Аэропорта. Движение было хорошо налажено: по одному эскалатору носильщики спускались вниз с грузом, по другому – поднимались налегке. Третий был предназначен для остальных прохожих.
Внизу, в стеклянной будке, сидел автоматчик, следивший за эскалатором. Он еще раз проверил у Артема с Ульманом документы и выдал им бумажки со штампом «Временная регистрация – транзит» и датой. Путь был свободен.
Эта станция тоже называлась Белорусской, но разница с ее радиальным двойником была разительной: как между разделенными при рождении близнецами, один из которых попал в королевскую семью, а другого подобрал и вырастил бедняк. Все благополучие и процветание той, первой, Белорусской меркло в сравнении с кольцевой станцией. Она блистала отмытыми добела стенами, завораживала замысловатой лепниной на потолке и слепила неоновыми лампами, которых на всю станцию горело всего три, но и их света хватало с избытком.
На платформе вереница грузчиков распадалась на две части: одни шли к путям сквозь арки налево, другие – направо, скидывая свои тюки в кучи и бегом возвращаясь за новыми.
У путей были сделаны две остановки: для товаров, где был установлен небольшой кран, и для пассажиров, где стояла билетная касса. Раз в пятнадцать-двадцать минут мимо станции проезжала грузовая дрезина, оборудованная своеобразным кузовом – дощатым настилом, на который грузили ящики и тюки. Помимо трех-четырех человек, стоявших за рукоятями дрезины, на каждой был еще и охранник.
Пассажирские приходили реже – Артему с Ульманом пришлось ждать больше сорока минут. Как объяснил им билетер, маршрутки ждали, пока наберется достаточно людей, чтобы не гонять рабочих зря. Но само по себе обстоятельство, что где-то в метро до сих пор можно купить билет – по патрону за каждый перегон – и проехать от станции к станции, как тогда, Артема совершенно зачаровало. Он даже на некоторое время позабыл обо всех своих бедах и сомнениях, а просто стоял и наблюдал за погрузкой товаров, представляя, до чегоже прекрасна была жизнь в метро раньше, когда по путям ходили не ручные дрезины, а огромные сверкающие поезда.
– Вон ваша маршрутка едет! – объявил билетер и зазвонил в колокольчик.
К остановке подкатила большая дрезина, к которой была прицеплена вагонетка с деревянными лавками. Предъявив билеты, они уселись на свободные места. Подождав еще несколько минут и набрав недостающих пассажиров, трамвай двинулся дальше.
Половина скамеек была расположена так, что пассажиры сидели лицом вперед по направлению движения, а половина – назад. Артему досталось место против хода состава, Ульман сел на оставшееся место – к нему спиной.
– Почему так странно сиденья расставлены, в разные стороны? – спросил Артем у своей соседки, крепкой бабки лет шестидесяти в дырявом шерстяном платке. – Неудобно ведь.
– А как же? – всплеснула руками та. – Что же ты, туннель без присмотру оставишь? Легкомысленные вы, молодые! Вон позавчера, не слыхал, чего было? Вот такущая крыса, – бабка развела руки, насколько хватило, – выпрыгнула из межлинейника, да пассажира и утащила!
– Да не крыса это была! – вмешался, обернувшись, мужичок в стеганом ватнике. – Мутан это был! На Курской, у них мутаны очень лезут…
– А я говорю, крыса! Мне Нина Прокофьевна говорила, соседка моя, что я, не знаю, что ли? – возмутилась бабка.
Они еще долго спорили, но Артем к их разговору больше не прислушивался. Мысли снова вернулись к ВДНХ. Для себя он уже твердо решил, что до того, как поднимется на поверхность, чтобы вместе с Ульманом отправиться к Останкинской башне, обязательно попытается прорваться на свою родную станцию. Как убедить в этой необходимости напарника, он пока не знал. Но в его груди копошилось нехорошее предчувствие, что последняя возможность увидеть свой дом и любимых людей предоставляется ему сейчас, до того, как он поднимется наверх. И упустить ее никак нельзя – кто знает, что будет потом? Хоть сталкер и говорил, что ничего сложного в их задании нет, сам Артем не очень-то верил, что когда-либо еще встретится с ним. Однако перед тем как начать свой, может быть, последний подъем наверх, он обязательно должен хоть ненадолго вернуться на ВДНХ.
Звучит-то как… ВДНХ… Мелодично, ласково. Так бы слушал и слушал, подумал Артем. Неужели правду говорил случайный знакомый на Белорусской, и станция действительно вот-вот падет под натиском черных, а половина ее защитников уже погибла, пытаясь предотвратить неминуемое? Сколько же он отсутствовал? Две недели? Три? Он закрыл глаза, пытаясь представить себе любимые своды, элегантные, но сдержанные линии арок, ажурную ковку медных вентиляционных решеток между ними, ряды палаток в зале: вот эта – Женькина, а сюда, поближе, – его.
Дрезину мягко покачивало в такт убаюкивающему стуку колес, и Артем сам не заметил, как его потянуло в сон. Ему опять снилась ВДНХ.
…Он больше ничему не удивлялся, не прислушивался и не пытался понять. Цель его сна была не на станции, а в туннеле, он точно помнил это. Выйдя из палатки, Артем сразу направился к путям, спрыгнул вниз и пошел на юг, к Ботаническому саду. Кромешная темнота уже не пугала его, страшило другое: предстоящая встреча в туннеле. Кто его ждал там? В чем был смысл этого события? Почему ему никогда не хватало смелости выдержать до конца?..
Его двойник наконец появился в глубине туннеля – мягкие уверенные шаги постепенно приближались, как и в предыдущие разы, начисто лишая Артема решимости. Однако на этот раз он держался лучше: хоть колени и задрожали, Артем смог унять озноб и дотерпеть до того момента, как поравнялся с невидимым созданием. Покрываясь холодным липким потом, сдержался и не бросился бежать, когда легчайшее колебание воздуха подсказало ему, что таинственное существо находится в считаных сантиметрах от его лица.
– Не беги… Посмотри в глаза своей судьбе… – прошептал ему на ухо сухой шелестящий голос.
И тут Артем вспомнил – да как же он мог забыть об этом в прошлых кошмарах, – что в кармане у него лежит зажигалка. Нашарив пластмассовый корпус, он чиркнул кремнем, готовясь увидеть того, кто с ним разговаривал.
И тотчас же онемел, почувствовав только, как его ноги врастают в землю.
Рядом с ним неподвижно стоял черный. Широко открытые темные глаза без зрачков искали его взгляда.
Артем громко, что было силы, закричал.
– Маменьки грешные! – бабка держалась за сердце, тяжело дыша. – Перепугал-то как, ирод!
– Вы простите. Он у нас того… Нервный, – извинялся, обернувшись, Ульман.
– Что ты хоть там увидел, оглашенный? – из-под полуприкрытых опухших век бабка стрельнула любопытным взглядом.
– Сон… Кошмар приснился, – ответил Артем. – Извините.
– Сон?! Ну вы, молодые, впечатлительные, – и она снова принялась охать и ругаться.
На этот раз, как ни странно, проспал Артем довольно долго – пропустил даже остановку на Новослободской. И не успел он вспомнить, что же такое важное понял в конце своего кошмара, как маршрутка прибыла на Проспект Мира.
Обстановка здесь разительно отличалась от сытого благополучия Белорусской. Делового оживления на Проспекте Мира не было и в помине, зато сразу бросалось в глаза большое число военных: спецназовцев и офицеров с нашивками инженерных войск. С другого края платформы, на путях, стояли несколько охраняемых грузовых мотодрезин с загадочными ящиками, укрытыми брезентом. В зале, прямо на полу, сидели около полусотни кое-как одетых людей с огромными баулами, потерянно озираясь по сторонам.
– Что здесь происходит? – спросил Артем Ульмана.
– Это не здесь происходит, это у вас, на ВДНХ, – ответил тот. – Видно, собираются туннели взрывать… Если черные с Проспекта Мира полезут, Ганзе не поздоровится. Наверное, готовят превентивный удар.
Пока они переходили на Калужско-Рижскую линию, Артем смог убедиться, что догадка Ульмана, скорее всего, верна. Спецназ Ганзы орудовал и на радиальной станции, где он вообще не должен был появляться. Оба входа в туннели, ведущие на север, к ВДНХ и Ботаническому Саду, были отгорожены. Здесь кто-то на скорую руку устроил блокпосты, дежурство на которых несли ганзейские пограничники. На рынке почти не было посетителей, половина прилавков пустовала, люди тревожно перешептывались, словно над станцией нависла неотвратимая беда. В одном углу толпились несколько десятков человек, целые семьи с тюками и сумками. Цепочка очереди извивалась вокруг столика с надписью «Регистрация беженцев».
– Подожди меня здесь, я пойду нашего человека поищу. – Ульман оставил его у торговых рядов и исчез.
Но у Артема были свои дела. Спустившись на рельсы, он подошел к блокпосту и заговорил с хмурым пограничником.
– К ВДНХ еще можно пройти?
– Пока пускаем, но ходить не советую, – отозвался тот. – Что, не слышал, что там творится? Какие-то упыри лезут, да так, что не остановить. У них там чуть не вся станция полегла. Там, видно, здорово припекает – уж если наше скупердяйское начальство решило им боеприпасы безвозмездно поставлять, только чтобы те до завтра продержались…
– А что завтра будет?
– Завтра все к чертям взорвем. На триста метров от Проспекта в обоих туннелях заложим динамит – и все, не поминайте лихом.
– Но почему вы просто им не поможете? Неужели у Ганзы сил недостает?
– Тебе же говорят – там упыри. Так все ими и кишит, никакой подмоги не хватит.
– А что с людьми с Рижской? С самой ВДНХ?! – Артем не верил своим ушам.
– Мы их еще несколько дней назад предупредили. Вон, идут к нам потихоньку – Ганза принимает, у нас тоже не звери. Но лучше бы поторопились. Как время выйдет, так и привет. Так что ты постарайся поскорее обернуться. Что у тебя там? Дела? Семья?
– Все, – ответил Артем, и пограничник понимающе кивнул.
Ульман стоял в арке, тихонько переговариваясь с высоким молодым человеком и строгим мужчиной в кителе машиниста и при полных регалиях начальника станции.
– Машина наверху, бак залит. У меня тут на всякий случай еще рации и защитные костюмы, и еще «Печенег «с СВД, – парень указал на две больших черных сумки. – Подниматься можно в любой момент. Когда нам надо наверх?
– Сигнал будем ловить через восемь часов. К тому времени уже должны быть на позиции, – ответил Ульман. – Гермозатвор работает? – обратился он к начальнику.
– В порядке, – подтвердил тот. – Когда скажете. Только людей надо будет отогнать, чтобы не перепугались.
– У меня все. Значит, отдыхаем часиков пять, и потом – полный вперед, – подвел итог Ульман. – Ну что, Артем? Отбой?
– Я не могу, – отведя напарника в сторону, сказал ему Артем. – Мне обязательно надо сначала на ВДНХ. Попрощаться и вообще посмотреть. Ты был прав, они все туннели от Проспекта Мира будут взрывать. Даже если мы живыми оттуда вернемся, я своей станции больше не увижу. Мне надо. Правда.
– Слушай, если ты просто наверх идти боишься, к черным своим, так и скажи, – начал было Ульман, но, встретив Артемов взгляд, осекся. – Шутка. Извини.
– Правда, надо, – повторил Артем.
Он не сумел бы объяснить этого чувства, но знал, что на ВДНХ он все равно пойдет – любой ценой.
– Ну, надо так надо, – растерянно отозвался боец. – Обратно вернуться ты уже не успеешь, особенно если там с кем-то прощаться собираешься. Давай так сделаем: мы отсюда по Проспекту Мира на машине поедем с Пашкой – это тот, с баулами. Раньше собирались прямиком к башне, но можем сделать крюк и заехать к старому входу в метро ВДНХ. Новый весь разворочен, ваши должны знать. Будем тебя там ждать. Через пять часов пятьдесят минут. Кто не успел, тот опоздал. Костюм взял? Часы есть? На, возьми мои, я с Пашки сниму, – он расстегнул металлический браслет.
– Через пять часов пятьдесят минут, – кивнул Артем, сжал Ульману руку и бросился бежать к блокпосту.
Увидев его снова, пограничник покачал головой.
– А в этом перегоне больше ничего странного не происходит? – вспомнил Артем.
– Ты про трубы, что ли? Ничего, залатали кое-как. Говорят, голова только кружится, когда мимо проходишь, но чтобы умирали, такого нет, – ответил пограничник.
Артем кивком поблагодарил его, зажег фонарь и шагнул в туннель.
Первые десять минут в голове суматошно крутились какие-то мысли: об опасности лежащих впереди перегонов, о продуманном и разумном устройстве жизни на Белорусской, потом о «маршрутках» и настоящих поездах. Но постепенно темнота туннеля высосала из него эти лишние, суетно мелькающие картинки и обрывки фраз. Сначала наступили спокойствие и пустота, потом он задумался о другом.
Его странствие подходило к концу. Артем и сам не смог бы сказать, сколько времени он отсутствовал. Может быть, прошло две недели, может, больше месяца.
Каким простым, каким коротким казался ему путь, когда он, сидя на дрезине на Алексеевской, разглядывал в свете фонарика свою старую карту, пытаясь наметить дорогу к Полису… Перед ним тогда лежал неведомый мир, о котором ему достоверно ничего не было известно, и поэтому можно было выстраивать маршрут, задумываясь о продолжительности дороги, а не о том, во что она превращает идущих по ней путников. Жизнь предложила ему совсем другой вариант, запутанный и сложный, смертельно опасный, и даже случайные попутчики, разделявшие с ним небольшие отрезки его пути, часто платили за это жизнью.
Артем вспомнил Олега. У каждого есть свое предназначение, говорил ему на Полянке Сергей Андреевич. Не могло ли быть так, что предназначением этой короткой детской жизни оказалось страшная, нелепая погибель ради спасения нескольких других людей? Во имя продолжения их дела?
Почему-то Артему стало холодно и неуютно. Принять такое предположение означало принять эту жертву, поверить в то, что его избранность позволяет ему продолжать свой путь за счет чужих жизней, страданий… Что же, топтать других, ломать, калечить их судьбы только для того, чтобы выполнить свое предназначение? !
Олег, конечно, был слишком мал еще, чтобы задаваться вопросом о том, зачем он появился на свет. Но если бы ему пришлось над этим размышлять, вряд ли он согласился бы с такой участью. Конечно, мальчику хотелось бы рассчитывать на более осмысленную и значительную роль в этом мире… И уж если жертвовать своей жизнью, чтобы спасти чужие, то только принимая на себя этот крест сознательно и добровольно.
Перед глазами встали лица Михаила Порфирьевича, Данилы, Третьяка. За что они погибли? Почему сам Артем выжил? Что дало ему эту возможность, это право? Артем пожалел, что рядом с ним сейчас нет Ульмана, который одной насмешливой репликой рассеял бы его сомнения. Разница между ними была в том, что путешествие по метро заставило Артема увидеть мир словно сквозь многогранную призму, а Ульмана его суровая жизнь научила глядеть на вещи просто: через прицел снайперской винтовки. Неизвестно, кто из них двоих был прав, но поверить в то, что на каждый вопрос может быть всего один, единственно верный ответ, Артем уже не мог.
Вообще в жизни и особенно в метро все было нечетким, изменяющимся, относительным. Сначала ему объяснил это Хан на примере станционных часов. Если такая основа восприятия мира, как время, оказалась надуманной и условной, то что же говорить о других непреложных представлениях о жизни?..
Все: от голоса труб в туннеле, через который он шел, и сияния кремлевских звезд до вечных тайн человеческой души – имело сразу несколько объяснений. И особенно много ответов было на вопрос «зачем?». Встретившиеся Артему люди, от каннибалов с Парка Победы до бойцов бригады имени Че Гевары – знали, что на него ответить. Свои ответы были у всех: у сектантов и у сатанистов, у фашистов и у философов с автоматами, вроде Хана. Именно поэтому Артему было так трудно выбрать и принять лишь единственный из них. Получая каждый день по новому варианту ответа, Артем не мог заставить себя поверить в то, что именно этот – истинный, потому что назавтра мог возникнуть другой, не менее точный и всеобъемлющий.
Кому верить? Во что? В Великого Червя – людоедского бога, скроенного по образу электропоезда и заново населяющего живыми существами бесплодную выжженную землю; в гневного и ревнивого Иегову; в его тщеславное отражение – Сатану; в победу коммунизма во всем метро; в превосходство курносых блондинов над курчавыми смуглыми брюнетами?.. Что-то подсказывало Артему, что никакого различия между всем этим не было. Любая вера служила человеку только посохом, который поддерживал, не давая оступиться и помогая подняться на ноги, если люди все же спотыкались и падали. Когда Артем был маленьким, его рассмешила история отчима про то, как обезьяна взяла палку в руки и стала человеком. С тех пор, видно, смышленая макака уже не выпускала этой палки из рук, из-за чего так и не распрямилась до конца, – думал Артем.
Он понимал, почему и зачем человеку нужна эта опора. Без нее жизнь становилась пустой, как заброшенный туннель. В ушах Артема все еще отдавался отчаянный крик дикаря с Парка Победы, понявшего, что Великий Червь – всего лишь выдумка жрецов его народа. Нечто похожее Артем чувствовал и сам, узнав, что Невидимых Наблюдателей не существует. Но ему отказ от Наблюдателей, Червя и других богов метро давался намного легче.
В чем же дело? Значит ли это, что он не такой, что он сильнее, чем остальные? Артем понял, что лукавит. Палка была и у него в руках, и он должен набраться смелости, чтобы признать это.
Опорой ему служило сознание того, что он выполняет задание огромной важности, что на кон поставлено выживание всего метро и что эта миссия не случайно была поручена именно ему. Сознательно или нет, Артем во всем искал доказательств тому, что он избран для исполнения этого задания, но не Хантером, а кем-то или чем-то большим. Уничтожить черных, избавить от них родную станцию и близких людей, помешать им разрушить метро – это была задача, достойная того, чтобы стать стержнем жизни. И все, что с Артемом случилось во время его странствий, доказывало только одно: он не такой, как все. Ему уготовано что-то особенное. Именно он должен стереть в порошок, истребить нечисть, которая в противном случае сама расправится с остатками человечества. Пока он шел по этому пути, верно истолковывая посылаемые ему знаки, его воля к успеху побеждала реальность, играя со статистическими вероятностями, отводя пули, ослепляя чудовищ и врагов, а союзников заставляя появляться в нужное время в нужном месте. Как иначе понять, почему Данила отдал ему план расположения ракетной части, а сама эта часть чудом не была уничтожена десятки лет назад? Как еще объяснить то, что, вопреки здравому смыслу, он встретил одного из немногих, а может, единственного выжившего ракетчика на все метро? Артемово личное Провидение вкладывало ему в руки могучее орудие и посылало ему человека, помогающего нанести смертельный удар по необъяснимой и беспощадной силе, сокрушить ее? Как иначе истолковать все чудесные спасения Артема из самых отчаянных ситуаций? Пока он верил в свое предназначение, он был неуязвим, хотя шедшие рядом с ним люди гибли один за другим.
Мысли Артема соскользнули на сказанное Сергеем Андреевичем на Полянке про судьбу и сюжет. Тогда эти слова толкнули юношу вперед, словно новая, смазанная пружина, вставленная в изношенный, проржавевший механизм заводной игрушки. Но вместе с тем, они чем-то были ему неприятны. Может, тем, что эта теория лишала Артема свободной воли, и если бы он теперь принимал решение, то сделал бы это, не следуя собственной прихоти, но покоряясь сюжетной линии своей судьбы. А с другой стороны, как можно было после всего произошедшего с ним отрицать существование этой линии? Теперь он не мог уже больше поверить в то, что вся его жизнь – только цепь случайностей. Слишком много уже пройдено, и с этой колеи нельзя сойти просто так. Если он зашел так далеко, то вынужден идти и еще дальше – такова неумолимая логика избранного пути. Сейчас уже поздно сомневаться. Он должен идти вперед, даже если это означает нести ответственность не только за собственную жизнь, но и за жизни других. Все жертвы не напрасны, он должен их принимать, он обязан пройти свой путь до конца и завершить то, ради чего он оказался в этом мире. Это и есть его судьба.
Как же ему раньше не хватало этой ясности в мыслях! Он-то все время сомневался в своей избранности, отвлекался на глупости, колебался, а ответ всегда был рядом. Прав был Ульман: усложнять жизнь ни к чему.
Теперь Артем шел, бодро печатая шаг. Никакого шума из труб он так и не услышал; в туннелях до самой ВДНХ вообще не встретилось ничего опасного. Однако все время Артему попадались люди, идущие к Проспекту Мира: он двигался против потока несчастных, загнанных, бросивших все и бегущих от опасности. Они озирались на него, как на сумасшедшего: он один шел в самое логово ужаса, в то время как остальные старались покинуть проклятые места. Ни у Рижской, ни у Алексеевской дозоров не было. Погрузившись в свои мысли, Артем сам не заметил, как подошел к ВДНХ, хотя и прошло не меньше полутора часов.
Ступив на станцию и оглядевшись вокруг, он невольно вздрогнул – до того она напоминала ему ту ВДНХ, которую он видел в своих кошмарах. Половина освещения не работала, в воздухе стоял запах пороховой гари, где-то в отдалении слышались стоны и надрывный женский плач.
Артем взял автомат в руки и двинулся вперед, осторожно огибая арки и внимательно присматриваясь к теням. Похоже было, что черным удалось, по крайней мере один раз, прорвать заслоны и добраться до самой станции. Часть палаток была разметана, в нескольких местах на полу виднелись засохшие следы крови. Кое-где еще жили люди, иной раз сквозь брезент даже просвечивал фонарик.
Из северного туннеля доносилась отдаленная стрельба. Выход в него был перекрыт горой мешков с грунтом высотой в человеческий рост. Три человека прижимались к этому брустверу, наблюдая за туннелем сквозь бойницы и держа подходы на прицеле.
– Артем? Артем! Ты здесь откуда? – окликнул его знакомый голос.
Обернувшись, он заметил Кирилла – одного из членов отряда, с которым он в самом начале своего путешествия выбирался с ВДНХ. Рука у Кирилла была на перевязи, а волосы на голове казались всклокоченными еще больше, чем обычно.
– Вот, вернулся, – неопределенно ответил Артем. – Как вы тут держитесь? Где дядя Саша, где Женька?
– Женька! Хватился… Убили его, неделю назад уже, – мрачно сказал Кирилл.
Сердце у Артема ухнуло вниз.
– А отчим?
– Сухой жив-здоров, командует. В лазарете сейчас, – Кирилл махнул рукой в направлении лестницы, ведущей к новому выходу со станции.
– Спасибо! – Артем бросился бежать.
– А ты-то где был? – вдогонку ему закричал Кирилл.
«Лазарет» выглядел зловеще. Настоящих раненых здесь было немного – всего человек пять, большую часть пространства занимали другие пациенты. Спеленутые, как младенцы, и упрятанные в спальные мешки, они были уложены в ряд. У всех были широко распахнуты глаза, а из приоткрытых ртов неслось бессвязное мычание. Присматривала за ними не сиделка, а автоматчик, державший в руках склянку с хлороформом. Время от времени один из спеленутых начинал ерзать по полу, подвывая и передавая свое возбуждение остальным, и тогда охранник прикладывал ему к лицу пропитанную снотворным марлю. Сон не приходил и глаза не закрывались, но человек на некоторое время затихал, успокаивался.
Сухого Артем увидел не сразу: тот сидел в служебном помещении, обсуждая что-то со станционным врачом. Выходя, он натолкнулся на Артема и обомлел.
– Ты живой… Артемка! Жив… Слава богу… Артем! – забормотал он, трогая Артема за плечо, словно желая убедиться, что тот и вправду стоит перед ним.
Артем крепко обнял его. Он-то, как маленький, в глубине души боялся, что вернется сейчас на станцию, а отчим начнет ругать: мол, куда подевался, какая безответственность, сколько можно вести себя, как мальчишка… Вместо этого Сухой просто прижал его к себе и долго не отпускал. Когда отцовские объятия наконец разжались, Артем посмотрел в его сверкнувшие от набежавшей слезы глаза, и ему стало стыдно.
Коротко, не пускаясь в описания своих приключений, он рассказал отчиму, где пропадал и что успел сделать за это время, объяснил, почему вернулся. Тот только качал головой и ругал Хантера. Потом опомнился, сказав, что о мертвых – или хорошо, или ничего. Впрочем, что именно случилось с Охотником, он не знал.
– А у нас тут видишь, что творится? – голос Сухого опять затвердел. – Каждую ночь они так и валят, никаких патронов не хватает. Пришла дрезина с Проспекта Мира с припасами, но это так, семечки.
– Они туннель взрывать хотят у самого Проспекта, чтобы полностью отрезать и ВДНХ, и остальные станции, – сообщил Артем.
– Да… Это они грунтовых вод боятся, поэтому близко к ВДНХ не решаются. Но надолго это не поможет. Черные себе другие входы найдут.
– Когда ты отсюда уходить будешь? Уже мало времени остается. Меньше суток, тебе же надо все подготовить…
Отчим окинул его долгим взглядом, словно проверяя.
– Нет, Артем, у меня отсюда уже дорога только одна, и она не к Проспекту Мира. У нас здесь раненых тридцать человек, что мы их, одних бросим? И потом, кто будет оборону держать, пока я стану спасать свою шкуру? Как это я подойду к человеку и скажу ему: вот ты остаешься здесь, чтобы сдержать их и умереть, а я пошел? Нет… – он вздохнул. – Пусть взрывают. Сколько продержимся, столько и продержимся. Умирать тоже надо человеком.
– Я тогда с вами останусь, – сказал Артем. – Они там с ракетами и без меня справятся, какая от меня польза. Так хоть вам помогу…
– Нет-нет, тебе обязательно надо идти, – испуганно перебил его Сухой. – У нас и гермозатвор в полном порядке, работает еще, и эскалатор цел, к выходу пробраться сможешь быстро. Ты должен пойти с ними, они ведь там даже не знают, с кем имеют дело!
Артем засомневался, не отсылает ли отчим его со станции, просто чтобы спасти ему жизнь. Он попробовал возразить, но Сухой и слушать ничего не хотел.
– В твоем отряде только ты один знаешь, как черные умеют сводить с ума, – он указал на спеленутых раненых.
– Что с ними?
– В туннелях стояли, не выдержали. Этих еще успели оттащить, и то хорошо. А скольких черные прямо живьем порвали! Невероятная силища. Самое главное, когда они подходят и выть начинают, мало кто выдерживает, ну, ты сам помнишь. Наши добровольцы себя наручниками приковывали, чтобы не сбежать. Вот, кого успели отцепить, тут лежат. Раненых мало, потому что черные если достанут, то выкрутиться уже трудно.
– Женьку… достали? – сглотнув, спросил Артем.
Сухой кивнул. Дознаваться подробнее Артем не решился.
– Пойдем, пока затишье, – пользуясь его замешательством, поспешил предложить Сухой, – поговорим, чаю выпьем, у нас еще остался. Есть хочешь?
Отчим обнял его и повел в комнату начальства. Артем потрясенно озирался по сторонам: никак не мог поверить, что за три недели его отсутствия ВДНХ могла так измениться. Уютная, обжитая раньше станция навевала сейчас тоску и отчаяние. Хотелось поскорее отсюда сбежать.
Сзади громыхнул пулемет. Артем схватился за оружие.
– Это они для острастки, – остановил его Сухой. – Самое страшное через пару часов начнется, я уже чувствую. Черные волнами идут, недавно только одну отбили. Ты не бойся, если что серьезное начнется, наши сирену заведут – объявят общую тревогу.
Артем задумался. Его сон с походом в туннель… Сейчас это было невозможно, да и реальная встреча с черными вряд ли закончилась бы так же безобидно. Что уж и говорить о том, что Сухой никогда не позволит ему войти в туннель в одиночку. От безумной мысли пришлось отказаться. У него есть дела поважнее.
– А я ведь знал, что мы с тобой еще увидимся, что ты придешь, – уже в комнате начальства, наливая чай, сказал Сухой. – К нам неделю назад приходил человек, тебя искал.
– Какой человек? – насторожился Артем.
– Он сказал, ты с ним знаком. Высокий такой, худой, с бородкой. Как-то его звали странно, на Хантера похоже.
– Хан? – удивился Артем.
– Точно. Сказал мне, что ты еще вернешься сюда, и так уверенно, что я сразу успокоился. И еще кое-что тебе передал.
Сухой достал бумажник, в котором у него хранились одному ему понятные записи и предметы, и извлек оттуда сложенный вчетверо листок. Развернув бумагу, Артем поднес ее к глазам. Это была короткая, всего в одно предложение записка. Написанные небрежным летящим почерком слова поставили его в тупик.
«Тот, у кого хватит храбрости и терпения всю жизнь вглядываться во мрак, первым увидит в нем проблеск света»
– А больше он ничего не передавал? – недоуменно спросил Артем.
– Нет, – ответил Сухой. – Я думал, это закодированное послание. Человек все-таки специально шел сюда для этого.
Артем пожал плечами. Половина всего, что говорил и делал Хан, казалась ему полной бессмыслицей, зато другая заставляла по-иному взглянуть на мир. Как знать, к какой части относилась эта записка?
Они еще долго пили чай и беседовали. Артем не мог отделаться от чувства, что видит отчима в последний раз, и словно старался наговориться с ним на всю жизнь вперед…
Потом пришло время уходить.
Сухой дернул за рычаг, и тяжелый заслон со скрежетом приподнялся на метр. Снаружи хлынула застоявшаяся дождевая вода. Стоя по щиколотку в тине, Артем улыбнулся Сухому, хотя на глаза наворачивались слезы. Он уже собрался прощаться, но в последний момент вспомнил о самом главном. Достав из рюкзака детскую книгу, он отыскал страницу с заложенной фотографией и протянул снимок отчиму. Сердце его тревожно заколотилось.
– Что это? – удивился тот.
– Узнаешь? – с надеждой спросил Артем. – Посмотри получше. Это не моя мать? Ты же видел ее, когда она меня тебе отдала.
– Артем… – Сухой грустно улыбнулся, – я и лица-то ее почти не разглядел. Там темно очень было, а я все на крыс смотрел. Не помню я ее совсем. Тебя хорошо запомнил, как ты тогда меня за руку схватил и совсем не плакал, а ее – нет. Извини.
– Спасибо. Прощай, – Артем совсем было хотел сказать «папа», но в горле встал ком. – Может, еще встретимся…
Он натянул противогаз, нагнулся, проскользнул под занавесом и побежал вверх по расшатанным ступеням эскалатора, бережно прижимая к груди помятую фотографию.
