Как Россия стала главной православной страной Wie Russland zu einem großen orthodoxen Land wurde How Russia Became a Major Orthodox Country Cómo Rusia se convirtió en un gran país ortodoxo Comment la Russie est devenue un grand pays orthodoxe Hoe Rusland een groot orthodox land werd Rusya nasıl büyük bir Ortodoks ülkesi oldu? 俄罗斯如何成为东正教大国

Русская православная церковь вступила в XVII век, так и не состоявшись как церковь богословствующая. The Russian Orthodox Church entered the 17th century, and did not take place as a theological church. Богомыслие привлекало очень многих энтузиастов веры, и многие находили отдохновение от своих богословских исканий в русской иконописи. Theological thinking attracted very many enthusiasts of the faith, and many found inspiration from their theological quest in Russian icon painting. Но уже в середине XVI века начинают раздаваться голоса о том, что иконы, в частности новгородские и псковские, по образцу которых пишутся потом иконы и в храмах Московского Кремля, не являются подлинно православными, исполнены каких-то сомнительных образов, аллегорий. But already in the middle of the 16th century, voices began to be heard that icons, in particular Novgorod and Pskov, on the model of which icons were later painted in the churches of the Moscow Kremlin, were not truly Orthodox, filled with some dubious images, allegories. Это, конечно, свидетельствовало о том, Русь находилась в своего рода изоляции и необходимость в наличии богословского образования не ощущалась так остро. This, of course, testified that Russia was in a kind of isolation and the need for a theological education was not felt so acutely. Но вот сейчас, когда в XVI веке Россия, претендуя на преемство второго Рима, став Третьим Римом, стремилась утвердить себя в мире как таковом, а значит, вступить с ним в какое-то взаимодействие, в том числе богословское и культурное, необходимость сформулировать принципы своей веры побуждала Русскую церковь задумываться о богословской школе. But now, when in the 16th century Russia, claiming the succession of the second Rome, having become the Third Rome, sought to establish itself in the world as such, which means to enter into some kind of interaction with it, including theological and cultural, the need to formulate the principles her faith prompted the Russian Church to think about a theological school.

И надо сказать, что необходимость эта была не просто осознана, а побудила начать процесс ту часть Русской церкви, которая в это время находилась под омофором Константинопольского патриарха и располагалась в составе Речи Посполитой: именно на Юго-Западной Руси православные братства во Львове, Луцке начинают создавать школы, которые стремятся разработать православное богословское образование для православного духовенства. And it must be said that this need was not only recognized, but prompted to start the process that part of the Russian Church, which at that time was under the omophorion of the Patriarch of Constantinople and was located as part of the Commonwealth: it was in Southwestern Russia that the Orthodox brotherhoods in Lvov, Lutsk begin to create schools that seek to develop an Orthodox theological education for the Orthodox clergy. Все это разрешается в середине XVII века созданием в Киеве под руководством выдающегося митрополита Петра Могилы духовной академии, получившей впоследствии название Киево-Могилянской коллегии  . All this is resolved in the middle of the XVII century by the creation in Kiev under the leadership of the prominent Metropolitan Peter Mohyla spiritual academy, which was later called the Kiev-Mohyla College.

Что представляла собой эта духовная академия? What was this spiritual academy? В условиях, когда православная церковь Юго-Западной Руси, находясь в составе католического польского государства, вынуждена была противостоять богословской экспансии Римско-католической церкви, митрополит Петр Могила, будучи сам прекрасно образован, происходя из аристократии православного вероисповедания, решает создать богословскую школу, которая бы воспроизводила по своим методическим принципам иезуитские коллегии, но готовила православных богословов. Это была нелегкая задача, и в какой-то мере ему удалось с ней справиться. Созданная им в Киеве духовная академия, в которой обучение происходило в течение восьми лет, стала первым опытом полноценного богословского учебного заведения в Русской церкви, соответствующего требованиям своего времени. The theological academy he created in Kyiv, in which training took place for eight years, became the first experience of a full-fledged theological educational institution in the Russian Church, corresponding to the requirements of its time. Но должно было пройти несколько десятилетий, церковь в Московском государстве должна была пережить старообрядческий раскол, чтобы идея богословской школы утвердилась в самой Москве.

Размышляя о расколе, нельзя не задуматься вот над чем: все эти века основной формой передачи русской церковной традиции была богослужебная книга. Reflecting on the schism, one cannot help but ponder this: all these centuries, the liturgical book has been the main form of transmission of the Russian church tradition. Но проходили века, общий уровень богословской просвещенности в Русской церкви не повышался. But centuries passed, the general level of theological enlightenment in the Russian Church did not rise. Достаточно сказать, что в Москве веками почти невозможно было, например, найти людей, знавших греческий язык, а без знания греческого невозможно было сохранить должный уровень текстов. Suffice it to say that in Moscow for centuries it was almost impossible, for example, to find people who knew the Greek language, and without knowledge of Greek it was impossible to maintain the proper level of texts. Потому что когда книги переписывались, в них, естественно, вкрадывались ошибки, описки, которые могли изменить вообще смысл написанного, и не обладавшие должной просвещенностью переписчики не замечали несуразностей, которые множились из века в век. Because when the books were copied, naturally, errors and omissions crept into them, which could change the general meaning of what was written, and the scribes who did not have the proper enlightenment did not notice the absurdities that multiplied from century to century. Когда на рубеже XVI–XVII веков в Русской церкви утверждается книгопечатание и книги становятся унифицированными, когда берется та или иная неисправленная книга с неотредактированным текстом и печатается во множестве экземпляров, то ошибки начинают унифицироваться, попадая в другие книги, — они начинают казаться правильными. When at the turn of the 16th-17th centuries printing was established in the Russian Church and books became unified, when this or that uncorrected book with unedited text was taken and printed in multiple copies, then the errors began to unify, falling into other books, they began to seem correct. И происходит нечто совершенно неприемлемое для благочестия: мы молимся, мы славим Бога по неправильным книгам. And something happens that is completely unacceptable for piety: we pray, we praise God according to the wrong books.

Вот эта проблема неправильности русского обряда, который как бы исходит из текстов книг, начинает обсуждаться в Русской церкви в кружке ревнителей благочестия, в который входит и будущий патриарх Никон. This problem of the incorrectness of the Russian rite, which, as it were, comes from the texts of books, begins to be discussed in the Russian Church in a circle of zealots of piety, which includes the future Patriarch Nikon. И вот, собственно, еще в качестве новгородского митрополита, а потом уже московского патриарха Никон и ставит вопрос о том, а правильными ли книгами мы пользуемся. And so, in fact, even as the Metropolitan of Novgorod, and then the Moscow Patriarch, Nikon raises the question of whether we use the right books. Чтобы ответить на него, он отправляет сначала русских книжников в Грецию, а затем в общении с приезжающими в Москву, как правило, за милостыней восточными патриархами выясняет, что тексты русских книг действительно во многом отличаются от греческих. To answer it, he first sends Russian scribes to Greece, and then, in communication with Eastern patriarchs who come to Moscow, as a rule, for alms, he finds out that the texts of Russian books really differ in many ways from Greek ones. Иногда это просто орфографические и синтаксические ошибки. А иногда это связано с тем, что в комментариях русских книг даются рекомендации совершать богослужения так, как оно совершалось когда-то в византийской церкви. Ну, например, со временем византийское служение Божественной литургии на семи просфорах изменилось и теперь происходило на пяти. Well, for example, over time, the Byzantine service of the Divine Liturgy on seven prosphora changed and now took place on five.

Здесь необходим был, конечно, очень осторожный подход. Here, of course, a very cautious approach was needed. Безусловно, нужно было сличать греческие и русские книги разных периодов и при обнаружении ошибок — исправлять. Но в том, что касается особенностей русского богослужебного обряда, здесь, наверное, не нужно было идти по пути унификации. But with regard to the peculiarities of the Russian liturgical rite, here, probably, it was not necessary to follow the path of unification. Но патриарх Никон, как и многие его современники, мыслил в достаточной степени шаблонно. But Patriarch Nikon, like many of his contemporaries, thought rather stereotyped. Если наши книги отличаются от греческих, а от греков мы получили нашу веру, то, значит, мы славим Бога неправильно — какой же мы Третий Рим? Мы должны срочно уподобить наши книги греческим, чтобы наконец начать славить Бога правильно. Оппоненты Никона рассуждали диаметрально противоположным образом: если мы Третий Рим, если мы средоточие вселенского православия, могут ли наши книги быть неправильными? Тем более что по этим неправильным книгам молился сонм русских святых. Moreover, a host of Russian saints prayed according to these incorrect books. Или же они тоже неправильно славили Бога и не могут считаться святыми? Тогда вся Русская церковь превращается в какое-то самочинное сборище еретиков. С этим нельзя было примириться.

Так возникает очень мощное, вобравшее в себя много выдающихся по своему благочестию представителей русского церковного народа, и духовенства прежде всего, старообрядческое движение. Thus, a very powerful Old Believer movement, which absorbed many outstanding in their piety representatives of the Russian church people, and the clergy, above all, arises. Движение, которое, к сожалению, весьма жестоко подавляется при участии государственной власти, но потом продолжает существовать и по сей день существует как довольно оригинальное проявление русской духовной культуры. The movement, which, unfortunately, is very cruelly suppressed with the participation of state power, but then continues to exist and exists to this day as a rather original manifestation of Russian spiritual culture. Но главным в старообрядческом расколе было то обстоятельство, что его богословская составляющая была практически ничтожной. Стороны спорили о том, как совершать богослужение, не задаваясь вопросом почему; спорили о том, что нужно делать священнослужителю, мирянину, участвующим в службе, но не пытались ответить на вопрос, а что по существу означает то или иное действие, тот или иной текст.

Раскол произвел тяжелые последствия: он обескровил церковную жизнь и выявил то обстоятельство, что дальнейшее пребывание в богословском невежестве обрекает нашу Церковь на поражение перед во многом уже сформировавшим свою очень развитую богословскую культуру западным миром. То, что было осознано на Юго-Западной Руси митрополитом Петром Могилой несколько ранее, постепенно стало осознаваться и в Москве. Но патриарх Никон, а затем государь Алексей Михайлович решились на создание у нас духовной академии не сразу: не хотелось воспроизводить в ней опыт Киево-Могилянской академии, где преподавание велось на латинском языке, где, собственно, и учебники-то были часто католического происхождения. Но иного пути не было, и уже в конце XVII века, в царствование Федора Алексеевича, у нас появляется проект создания духовной школы, написанный Симеоном Полоцким, приехавшим к нам с Юго-Западной Руси, воплощенный в жизнь игуменом Сильвестром Медведевым и окончательно состоявшийся под руководством двух греков, первых преподавателей — братьев Иоанникия и Софрония Лихудов, приехавших к нам по благословению восточного патриарха и имевших образование, полученное в итальянских университетах. В Москве открывается академия, которая войдет в историю как Славяно-греко-латинская академия.

Вот с этого самого времени мы можем говорить о появлении у нас богословской школы — конец XVII века. А ведь это означает, что на протяжении более чем семи веков Русская православная церковь, восприняв во многом блистательную византийскую культуру, так и не смогла придать этой культуре богословски сформулированный характер. А значит, говорить о воспитании у нас, и у нашего народа, и даже у нашего духовенства какого-то развитого мировоззрения, которое бы позволяло давать людям в разных условиях их жизни христиански мотивированные ответы на искушения, на вызовы окружающего мира, у нас так и не сложилось. Вопрос стоял очень остро: либо русская церковная культура наконец воплотится в формах рационального богословского знания, либо мы рисковали превратиться в церковь православных коптов и эфиопов, которые утратили постепенно понимание собственной богослужебной традиции.

Царствование императора Петра Великого, его синодальная реформа, хоть и ликвидировавшая в Церкви соборы, патриаршество — на самом деле Петр I лишь формально признал то, что имело место веками в истории Русской церкви, полную зависимость от светского государства, — привело к тому, что в России стала создаваться единообразная, охватывавшая всю страну, с классической системой трехступенчатого образования — низшая, средняя и высшая школа — система богословского образования. И уже к концу XVIII века русская богословская школа будет насчитывать три академии, около 30 семинарий и духовные училища. Так к концу XVIII века у нас произойдет то, что должно было бы произойти, наверное, в первые века. У нас, например, исчезнут неграмотные священники: с этого времени каждый священник будет не просто грамотен, но еще и в той или иной степени образован. Следует признать, что русское духовное сословие в конце XVIII — начале XIX века формально было образованно даже лучше, чем русское дворянство. Вот почему когда император Александр I начнет создавать русские университеты, то вот в этих новооткрытых университетах профессорами будут оказываться в основном либо иностранцы, либо поповские дети, то есть сыновья священников, закончившие духовные академии. Ну, назову имя, пожалуй, наиболее известного из них, правда, не как профессора впоследствии, а как государственного деятеля, — Михаила Михайловича Сперанского, реформатора России в царствование Александра I и Николая I.

Весь XIX век в России будет развиваться система богословских школ. И вот что примечательно. С одной стороны, она будет развиваться под влиянием католической богословской школы, затем к этому влиянию добавится влияние протестантской системы образования. Но постепенно начнет формироваться и собственно русский тип школы, позволявший русским богословам, заимствуя подчас наиболее интересные открытия как католической, так и протестантской богословских наук, развивать свою науку, опиравшуюся прежде всего на знание творчества Святых Отцов Византии, которые и создали православное вероучение.

По существу, мы стали узнавать лежащее в основе богослужения православное святоотеческое Предание лишь в XIX веке, когда у нас появится целая плеяда профессоров-богословов, владевших в совершенстве греческим языком, профессоров-библеистов, глубоко изучавших Библию, чего не было на Руси вплоть до XVIII века. Я напомню, что последний отвечавший как бы требованиям современности полный текст Библии у нас появляется только в царствование Елизаветы Петровны, в XVIII веке. Главным образом постижение святоотеческого богословия начнется у нас тогда, когда среди нашего духовенства будет сформирована популяция священнослужителей, которые, получив свое образование в духовных училищах, в духовных семинариях, а затем в духовных академиях, окажутся в состоянии изучать на уровне современной науки то, что является средоточием православного Предания, — святоотеческое учение.

Показательно, что уже в XVIII веке начинается регулярный перевод на славянский, а потом и на русский язык святоотеческих сочинений, а уже к концу XIX века переведено подавляющее большинство Святых Отцов: великие каппадокийцы — святые Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, затем Иоанн Златоуст, преподобный Максим Грек, преподобный Иоанн Дамаскин. Поэтому завершение XIX века в контексте развития русской церковной культуры может быть подытожено одним образом: у нас появилось образованное духовенство, самое образованное в православном мире, способное осмысленно, осознанно нести православное вероучение в среду своих пасомых, а не ограничиваться лишь совершением — более или менее благоговейным — богослужения.

Да, забегая вперед, нельзя не сказать: это произойдет слишком поздно. И одной из причин крушения исторической России, православной Российской империи станет именно то обстоятельство, что у миллионов православных мирян не будет сформировано мировоззрение, которое бы позволяло им давать христиански мотивированные ответы на вызовы времени. И русское духовенство станет одной из первых жертв этих крещеных, но не просвещенных русских людей, вовлеченных в вихрь революции, в этот кровавый хаос, уничтожавший культуру как таковую — и прежде всего культуру церковную. Но к концу XIX века не только русское духовенство, но и русская интеллигенция в лице наиболее выдающихся русских философов, безусловно, обозначит свое обращение к церковной культуре, к церковному Преданию.

Вот почему получивший в культурологии название Серебряный век русской культуры, связанный с рубежом XIX–ХХ веков, надо признать в истории русского богословия началом золотого века, который, в общем-то, состоится в ХХ веке и породит в Русской церкви целую плеяду великих богословов, до сего времени считающихся одними из самых авторитетных в православном мире.

Но это уже будет история ХХ века. Что же касается XIX века, то мы можем сказать, что, пройдя очень трудный и исторический, и политический путь, наша Церковь, которая привнесла на Русь высочайшую форму христианской культуры в виде культуры византийской, возникшая как необходимое условие вхождения языческой Руси в мир христианской цивилизации, — именно в конце XIX века Русская православная церковь получила возможность не только крестить, но и просветить Русь. Сделать для русского народа доступным то великое наследие, которым одарила в конце Х века наш народ византийская церковь. И конечно же, процесс культурного творчества, искусственно прерванный 70-летними гонениями коммунистического режима, не прекращался в условиях русского зарубежья, породившего созвездие великих русских богословов, он будет продолжаться и в дальнейшем.