×

We use cookies to help make LingQ better. By visiting the site, you agree to our cookie policy.


image

"Портрет" Николай Гоголь (The Portrait by Gogol), НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ "ПОРТРЕТ", Глава 1, часть 8

НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ "ПОРТРЕТ", Глава 1, часть 8

Николай Гоголь «ПОРТРЕТ», ГЛАВА 1, ЧАСТЬ 8

Но этих толков не слышал упоенный художник. Уже он начинал достигать

поры степенности ума и лет; стал толстеть и видимо раздаваться в ширину. Уже

в газетах и журналах читал он прилагательные: "почтенный наш Андрей Петрович", "заслуженный наш Андрей Петрович". Уже стали ему предлагать по

службе почетные места, приглашать на экзамены, в комитеты. Уже он начинал,

как всегда случается в почетные лета, брать сильно сторону Рафаэля и

старинных художников, - не потому, что убедился вполне в их высоком

достоинстве, но потому, чтобы колоть ими в глаза молодых художников. Уже он

начинал, по обычаю всех, вступающих в такие лета, укорять без изъятья

молодежь в безнравственности и дурном направлении духа. Уже начинал он

верить, что все на свете делается просто, вдохновенья свыше нет и все

необходимо должно быть подвергнуто под один строгий порядок аккуратности и

однообразья. Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда все,

дышащее порывом, сжимается в человеке, когда могущественный смычок слабее

доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около сердца, когда

прикосновенье красоты уже не превращает девственных сил в огонь и пламя, но

все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота, вслушиваются

внимательней в его заманчивую музыку и мало-помалу нечувствительно позволяют

ей совершенно усыпить себя. Слава не может дать наслажденья тому, кто украл

ее, а не заслужил; она производит постоянный трепет только в достойном ее. потому все чувства и порывы его обратились к золоту. Золото сделалось его

страстью, идеалом, страхом, наслажденьем, целью. Пуки ассигнаций росли в

сундуках, и как всякий, кому достается в удел этот страшный дар, он начал

становиться скучным, недоступным ко всему, кроме золота, беспричинным

скрягой, беспутным собирателем и уже готов был обратиться в одно из тех

странных существ, которых много попадается в нашем бесчувственном свете, на

которых с ужасом глядит исполненный жизни и сердца человек, которому кажутся

они движущимися каменными гробами с мертвецом внутри наместо сердца. Но одно

событие сильно потрясло и разбудило весь его жизненный состав.

В один день увидел он на столе своем записку, в которой Академия

художеств просила его, как достойного ее члена, приехать дать суждение свое

о новом, присланном из Италии, произведении усовершенствовавшегося там

русского художника. Этот художник был один из прежних его товарищей, который

от ранних лет носил в себе страсть к искусству, с пламенной душой труженика

погрузился в него всей душою своей, оторвался от друзей, от родных, от милых

привычек и помчался туда, где в виду прекрасных небес спеет величавый

рассадник искусств, - в тот чудный Рим, при имени которого так полно и

сильно бьется пламенное сердце художника. Там, как отшельник, погрузился он

в труд и в не развлекаемые ничем занятия. Ему не было до того дела,

толковали ли о его характере, о его неумении обращаться с людьми, о

несоблюдении светских приличий, о унижении, которое он причинял званию

художника своим скудным, нещегольским нарядом. Ему не было нужды, сердилась

ли или нет на него его братья. Всем пренебрегал он, все отдал искусству.

Неутомимо посещал галереи, по целым часам застаивался перед произведениями

великих мастеров, ловя и преследуя чудную кисть. Ничего он не оканчивал без

того, чтобы не поверить себя несколько раз с сими великими учителями и чтобы

не прочесть в их созданьях безмолвного и красноречивого себе совета. Он не

входил в шумные беседы и споры; он не стоял ни за пуристов, ни против

пуристов. Он равно всему отдавал должную ему часть, извлекая изо всего

только то, что было в нем прекрасно, и наконец оставил себе в учители одного

божественного Рафаэля. Подобно как великий поэт-художник, перечитавший много

всяких творений, исполненных многих прелестей и величавых красот, оставлял

наконец себе настольною книгой одну только "Илиаду" Гомера, открыв, что в ней все есть, чего хочешь, и что нет ничего, что бы не отразилось уже здесь

в таком глубоком и великом совершенстве. И зато вынес он из своей школы

величавую идею созданья, могучую красоту мысли, высокую прелесть небесной

кисти.

Вошедши в залу, Чартков нашел уже целую огромную толпу посетителей,

собравшихся перед картиною. Глубочайшее безмолвие, какое редко бывает между

многолюдными ценителями, на этот раз царствовало всюду. Он поспешил принять

значительную физиономию знатока и приблизился к картине; но, боже, что он

увидел!

Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло пред ним

произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений,

возносилось оно над всем. Казалось, небесные фигуры, изумленные столькими

устремленными на них взорами, стыдливо опустили прекрасные ресницы. чувством невольного изумления созерцали знатоки новую, невиданную кисть. Все

тут, казалось, соединилось вместе: изученье Рафаэля, отраженное в высоком

благородстве положений, изучение Корреджия, дышавшее в окончательном

совершенстве кисти. Но властительней всего видна была сила созданья, уже

заключенная в душе самого художника. Последний предмет в картине был им

проникнут; во всем постигнут закон и внутренняя сила. Везде уловлена была

эта плывучая округлость линий, заключенная в природе, которую видит только

один глаз художника-создателя и которая выходит углами у копииста. Видно

было, как все извлеченное из внешнего мира художник заключил сперва себе в

душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной,

торжественной песнью. И стало ясно даже непосвященным, какая неизмеримая

пропасть существует между созданьем и простой копией с природы. Почти

невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были

объяты все, вперившие глаза на картину, - ни шелеста, ни звука; а картина

между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от

всего и вся превратилась наконец в один миг, плод налетевшей с небес на

художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только

приготовление. Невольные слезы готовы были покатиться по лицам посетителей,

окруживших картину. Казалось, все вкусы, все дерзкие, неправильные уклонения

вкуса слились в какой -то безмолвный гимн божественному произведению.

Неподвижно, с отверстым ртом стоял Чартков перед картиною, и наконец,

когда мало-помалу посетители и знатоки зашумели и начали рассуждать о

достоинстве произведения и когда наконец обратились к нему с просьбою

объявить свои мысли, он пришел в себя; хотел принять равнодушный,

обыкновенный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелых

художников, вроде следующего: "Да, конечно, правда, нельзя отнять таланта от художника; есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же, что

касается до главного..." И вслед за этим прибавить, разумеется, такие похвалы, от которых бы не поздоровилось никакому художнику. Хотел это

сделать, но речь умерла на устах его, слезы и рыдания нестройно вырвались в

ответ, и он как безумный выбежал из залы.


НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ "ПОРТРЕТ", Глава 1, часть 8 NICOLAI GOGOL'S "PORTRAIT," Chapter 1, Part 8. NICOLAI GOGOL'S PORTRET, Hoofdstuk 1, Deel 8. RETRATO DE NICOLAI GOGOL, Capítulo 1, Parte 8.

Николай Гоголь «ПОРТРЕТ», ГЛАВА 1, ЧАСТЬ 8

Но этих толков не слышал упоенный художник. But these rumors were not heard by the intoxicated artist. Уже  он  начинал  достигать He was already beginning to reach

поры степенности ума и лет; стал толстеть и видимо раздаваться в ширину. pores of the degree of mind and years; began to get fat and apparently spread out in width. Уже

в  газетах  и  журналах  читал  он  прилагательные:  "почтенный  наш  Андрей In newspapers and magazines he read adjectives: "Our venerable Andrei Петрович", "заслуженный наш Андрей Петрович". Petrovich," "our honored Andrei Petrovich. Уже стали  ему  предлагать  по They have already begun to offer him the

службе почетные места, приглашать на экзамены, в комитеты. service of honor, invite to exams, to committees. Уже  он  начинал, He was already beginning,

как всегда случается  в  почетные  лета,  брать  сильно  сторону  Рафаэля  и as always happens in honorable years, to take a strong side of Raphael and

старинных художников,  -  не  потому,  что  убедился  вполне  в  их  высоком of ancient artists, not because he was fully convinced of their high

достоинстве, но потому, чтобы колоть ими в глаза молодых художников. dignity, but because they are pricked in the eyes of young artists. Уже  он

начинал, по обычаю всех,  вступающих  в  такие  лета,  укорять  без  изъятья began, according to the custom of all those entering such summers, to rebuke without exception

молодежь в безнравственности и  дурном  направлении  духа. young people in immorality and bad spirit. Уже  начинал  он

верить, что все на свете  делается  просто,  вдохновенья  свыше  нет  и  все to believe that everything in the world is done simply, there is no inspiration from above and everything

необходимо должно быть подвергнуто под один строгий порядок  аккуратности  и must be subject to one strict order of accuracy and

однообразья. monotony. Одним словом, жизнь его  уже  коснулась  тех  лет,  когда  все, In a word, his life has already touched those years when everyone

дышащее порывом, сжимается в человеке, когда  могущественный  смычок  слабее breathing in a rush, shrinks in a person when the powerful bow is weaker

доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около  сердца,  когда reaches the soul and is not entwined with piercing sounds near the heart, when

прикосновенье красоты уже не превращает девственных сил в огонь и пламя,  но the touch of beauty no longer turns virgin forces into fire and flame, but

все отгоревшие чувства становятся доступнее  к  звуку  золота,  вслушиваются all burnt-out feelings become more accessible to the sound of gold, listen

внимательней в его заманчивую музыку и мало-помалу нечувствительно позволяют more attentively to his tempting music and little by little insensitively allow

ей совершенно усыпить себя. she completely lull herself to sleep. Слава не может дать наслажденья тому, кто  украл Glory cannot give pleasure to the one who stole

ее, а не заслужил; она производит постоянный трепет только в достойном ее. her, not deserved; she produces constant thrill only in the one worthy of her. потому все чувства и порывы его обратились к золоту. therefore all his feelings and impulses turned to gold. Золото  сделалось  его Gold became his

страстью, идеалом, страхом, наслажденьем, целью. passion, ideal, fear, pleasure, purpose. Пуки  ассигнаций  росли  в Pouches of appropriations were growing in

сундуках, и как всякий, кому достается в удел этот страшный  дар,  он  начал chests, and like anyone who has been given this terrible gift, he began to

становиться  скучным,  недоступным  ко  всему,  кроме  золота,  беспричинным become dull, inaccessible to everything but gold, gratuitous

скрягой, беспутным собирателем и уже готов был  обратиться  в  одно  из  тех curmudgeon, dissolute collector and was already ready to turn to one of those

странных существ, которых много попадается в нашем бесчувственном свете,  на strange creatures, of which many come across in our insensible light, on

которых с ужасом глядит исполненный жизни и сердца человек, которому кажутся which a man full of life and heart looks on with horror, to whom it seems

они движущимися каменными гробами с мертвецом внутри наместо сердца. they are moving stone coffins with a dead man inside in place of a heart. Но одно

событие сильно потрясло и разбудило весь его жизненный состав. The event greatly shook and awakened his entire life force.

В один день увидел он  на  столе  своем  записку,  в  которой  Академия One day he saw a note on his desk in which the Academy

художеств просила его, как достойного ее члена, приехать дать суждение  свое of the arts asked him, as a worthy member, to come and give his opinion.

о новом,  присланном  из  Италии,  произведении  усовершенствовавшегося  там about a new work sent from Italy, improved there

русского художника. Этот художник был один из прежних его товарищей, который This artist was one of his former comrades, who

от ранних лет носил в себе страсть к искусству, с пламенной душой  труженика from an early age carried a passion for art, with the fiery soul of a toiler

погрузился в него всей душою своей, оторвался от друзей, от родных, от милых I was immersed in it with all my soul, torn from my friends, from my family, from my dear

привычек и помчался туда,  где  в  виду  прекрасных  небес  спеет  величавый habits and rushed to where, in view of the beautiful heavens, the majestic

рассадник искусств, - в тот чудный Рим,  при  имени  которого  так  полно  и a hotbed of arts, - to that wonderful Rome, in whose name it is so full and

сильно бьется пламенное сердце художника. the fiery heart of the artist beats violently. Там, как отшельник, погрузился  он There, like a hermit, he plunged

в труд и в не  развлекаемые  ничем  занятия. in work and in occupations not entertained by anything. Ему  не  было  до  того  дела, He didn't care

толковали ли о  его  характере,  о  его  неумении  обращаться  с  людьми,  о whether they talked about his character, about his inability to deal with people, about

несоблюдении светских приличий,  о  унижении,  которое  он  причинял  званию non-observance of secular decency, about the humiliation that he inflicted on the title

художника своим скудным, нещегольским нарядом. The artist with his meager, ungainly attire. Ему не было нужды,  сердилась There was no need for him, she was angry

ли или нет на него его братья. whether or not his brothers are on him. Всем пренебрегал  он,  все  отдал  искусству. He neglected everything, gave everything to art.

Неутомимо посещал галереи, по целым часам застаивался  перед  произведениями He tirelessly visited galleries, stagnated for hours in front of the works

великих мастеров, ловя и преследуя чудную кисть. great masters, catching and pursuing a wonderful brush. Ничего он не оканчивал  без He did not end anything without

того, чтобы не поверить себя несколько раз с сими великими учителями и чтобы not to believe yourself several times with these great teachers and to

не прочесть в их созданьях безмолвного и красноречивого себе совета. not to read in their creations the silent and eloquent advice to oneself. Он  не

входил в шумные беседы и споры; он  не  стоял  ни  за  пуристов,  ни  против entered into noisy conversations and disputes; he stood neither for purists nor against

пуристов. Он равно всему отдавал  должную  ему  часть,  извлекая  изо  всего He gave equal part to everything, extracting from everything

только то, что было в нем прекрасно, и наконец оставил себе в учители одного only that which was beautiful in him, and finally left himself as a teacher of one

божественного Рафаэля. of the divine Raphael. Подобно как великий поэт-художник, перечитавший много Just as a great poet-artist who has reread many

всяких творений, исполненных многих прелестей и величавых  красот,  оставлял all creations, full of many charms and stately beauties, left

наконец себе настольною книгой одну только "Илиаду" Гомера,  открыв,  что  в at last I could only read Homer's Iliad as a tabletop, discovering that ней все есть, чего хочешь, и что нет ничего, что бы не отразилось уже  здесь she has everything that you want, and that there is nothing that would not be reflected already here

в таком глубоком и великом совершенстве. in such deep and great perfection. И зато  вынес  он  из  своей  школы And he took it out of his school

величавую идею созданья, могучую красоту мысли,  высокую  прелесть  небесной the majestic idea of creation, the mighty beauty of thought, the high charm of the heavenly

кисти.

Вошедши в залу, Чартков нашел уже  целую  огромную  толпу  посетителей, Entering the hall, Chartkov found a whole huge crowd of visitors,

собравшихся перед картиною. gathered in front of the painting. Глубочайшее безмолвие, какое редко бывает  между The deepest silence that rarely occurs between

многолюдными ценителями, на этот раз царствовало всюду. crowded connoisseurs, this time reigned everywhere. Он поспешил  принять He hastened to accept

значительную физиономию знатока и приблизился к картине; но,  боже,  что  он the significant physiognomy of a connoisseur and approached the picture; but god that he

увидел!

Чистое,  непорочное,  прекрасное,  как   невеста,   стояло   пред   ним Pure, immaculate, beautiful, like a bride, stood before him

произведение художника. the work of the artist. Скромно, божественно, невинно и просто,  как  гений, Modest, divine, innocent and simple, like a genius,

возносилось оно над всем. it ascended over everything. Казалось, небесные  фигуры,  изумленные  столькими It seemed like heavenly figures, amazed by so many

устремленными на  них  взорами,  стыдливо  опустили  прекрасные  ресницы. gazing at them, they shyly lowered their beautiful eyelashes. чувством невольного изумления созерцали знатоки новую, невиданную кисть. with a feeling of involuntary amazement, the connoisseurs contemplated the new, unprecedented brush. Все

тут, казалось, соединилось вместе: изученье Рафаэля,  отраженное  в  высоком Here it seemed to come together: the study of Raphael, reflected in the high

благородстве  положений,  изучение  Корреджия,  дышавшее   в   окончательном nobility of positions, the study of Correggia, breathing in the final

совершенстве кисти. perfect brush. Но властительней всего видна  была  сила  созданья,  уже But the power of creation was visible most imperiously, already

заключенная в душе самого художника. enclosed in the soul of the artist himself. Последний  предмет  в  картине  был  им The last thing in the picture was him

проникнут; во всем постигнут закон и внутренняя сила. penetrated; the law and inner strength are comprehended in everything. Везде  уловлена  была Was caught everywhere

эта плывучая округлость линий, заключенная в природе, которую  видит  только this floating roundness of lines, enclosed in nature, which only sees

один глаз художника-создателя и которая выходит  углами  у  копииста. one eye of the artist-creator and which comes out at the corners of the copyist. Видно

было, как все извлеченное из внешнего мира художник заключил сперва  себе  в was how everything extracted from the outside world the artist first encapsulated in his

душу и уже оттуда, из  душевного  родника,  устремил  его  одной  согласной, soul and from there, from a spiritual source, directed it with one consonant,

торжественной песнью. a solemn song. И стало ясно  даже  непосвященным,  какая  неизмеримая And it became clear even to the uninitiated what immeasurable

пропасть существует между  созданьем  и  простой  копией  с  природы. a chasm exists between creation and a simple copy from nature. Почти

невозможно было выразить той необыкновенной тишины,  которою  невольно  были it was impossible to express that extraordinary silence, which involuntarily were

объяты все, вперившие глаза на картину, - ни шелеста, ни  звука;  а  картина embraced all who fixed their eyes on the picture - not a rustle, not a sound; and the picture

между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась  от meanwhile, every minute it seemed higher and higher; brighter and more wonderful separated from

всего и вся превратилась наконец в один миг,  плод  налетевшей  с  небес  на everything and everyone turned at last in an instant, the fruit of a flown from heaven to

художника мысли, миг, к которому вся жизнь  человеческая  есть  одно  только artist of thought, the moment to which all human life is one only

приготовление. cooking. Невольные слезы готовы были покатиться по лицам  посетителей, Involuntary tears were ready to roll down the faces of the visitors,

окруживших картину. Казалось, все вкусы, все дерзкие, неправильные уклонения It seemed all tastes, all cocky, wrong dodges

вкуса слились в какой -то безмолвный гимн божественному произведению. tastes merged into some silent hymn to the divine work.

Неподвижно, с отверстым ртом стоял Чартков перед картиною,  и  наконец, Chartkov stood motionless in front of the painting with his mouth open, and finally,

когда мало-помалу посетители  и  знатоки  зашумели  и  начали  рассуждать  о when, little by little, visitors and connoisseurs began to make noise and began to talk about

достоинстве произведения и  когда  наконец  обратились  к  нему  с  просьбою the dignity of the work and when they finally turned to him with a request

объявить  свои  мысли,  он  пришел  в  себя;  хотел   принять   равнодушный, announce his thoughts, he came to himself; wanted to accept the indifferent

обыкновенный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое  суждение  зачерствелых ordinary look, wanted to say ordinary, vulgar judgment of the stale

художников, вроде следующего: "Да, конечно, правда, нельзя отнять таланта от artists, like the following: "Yes, of course, it's true, you can't take the talent away from художника; есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же, что artist; there is something; it is clear that he wanted to express something; however, that

касается до главного..."  И  вслед  за  этим  прибавить,  разумеется,  такие concerns the main thing ... "And after that add, of course, such похвалы, от которых  бы  не  поздоровилось  никакому  художнику. praise that would have hurt no artist. Хотел  это Wanted this

сделать, но речь умерла на устах его, слезы и рыдания нестройно вырвались  в do, but the speech died on his lips, tears and sobs

ответ, и он как безумный выбежал из залы. answer, and he ran out of the hall like a madman.