×

We use cookies to help make LingQ better. By visiting the site, you agree to our cookie policy.


image

"Записки из подполья" Фёдор Достоевский, IV

IV

— Ха-ха-ха! да вы после этого и в зубной боли отыщете наслаждение! — вскрикнете вы со смехом.

— А что ж? и в зубной боли есть наслаждение, — отвечу я. — У меня целый месяц болели зубы; я знаю, что есть. Тут, конечно, не молча злятся, а стонут; но это стоны не откровенные, это стоны с ехидством, а в ехидстве-то и вся штука. В этих-то стонах и выражается наслаждение страдающего; не ощущал бы он в них наслаждения — он бы и стонать не стал. Это хороший пример, господа, и я его разовью. В этих стонах выражается, во-первых, вся для нашего сознания унизительная бесцельность вашей боли; вся законность природы, на которую вам, разумеется, наплевать, но от которой вы все-таки страдаете, а она-то нет. Выражается сознание, что врага у вас не находится, а что боль есть; сознание, что вы, со всевозможными Вагенгеймами, вполне в рабстве у ваших зубов; что захочет кто-то, и перестанут болеть ваши зубы, а не захочет, так и еще три месяца проболят; и что, наконец, если вы все еще несогласны и все-таки протестуете, то вам остается для собственного утешения только самого себя высечь или прибить побольнее кулаком вашу стену, а более решительно ничего.

Ну-с, вот от этих-то кровавых обид, вот от этих-то насмешек, неизвестно чьих, и начинается наконец наслаждение, доходящее иногда до высшего сладострастия. Я вас прошу, господа, прислушайтесь когда-нибудь к стонам образованного человека девятнадцатого столетия, страдающего зубами, этак на второй или на третий день болезни, когда он начинает уже не так стонать, как в первый день стонал, то есть не просто оттого, что зубы болят; не так, как какой-нибудь грубый мужик, а так, как человек тронутый развитием и европейской цивилизацией стонет, как человек, «отрешившийся от почвы и народных начал», как теперь выражаются.

Стоны его становятся какие-то скверные, пакостно-злые и продолжаются по целым дням и ночам. И ведь знает сам, что никакой себе пользы не принесет стонами; лучше всех знает, что он только напрасно себя и других надрывает и раздражает; знает, что даже и публика, перед которой он старается, и все семейство его уже прислушались к нему с омерзением, не верят ему ни на грош и понимают про себя, что он мог бы иначе, проще стонать, без рулад и без вывертов, а что он только так со злости, с ехидства балуется. Ну так вот в этих-то всех сознаниях и позорах и заключается сладострастие. «Дескать, я вас беспокою, сердце вам надрываю, всем в доме спать не даю. Так вот не спите же, чувствуйте же и вы каждую минуту, что у меня зубы болят. Я для вас уж теперь не герой, каким прежде хотел казаться, а просто гаденький человек, шенапан. Ну так пусть же! Я очень рад, что вы меня раскусили. Вам скверно слушать мои подленькие стоны? Ну так пусть скверно; вот я вам сейчас еще скверней руладу сделаю…» Не понимаете и теперь, господа? Нет, видно, надо глубоко доразвиться и досознаться, чтоб понять все изгибы этого сладострастия! Вы смеетесь? Очень рад-с. Мои шутки, господа, конечно, дурного тона, неровны, сбивчивы, с самонедоверчивостью. Но ведь это оттого, что я сам себя не уважаю. Разве сознающий человек может сколько-нибудь себя уважать?


IV

— Ха-ха-ха! - Ha ha ha! да вы после этого и в зубной боли отыщете наслаждение! Yes, you will find pleasure in a toothache after that! — вскрикнете вы со смехом. - you will cry out with a laugh.

— А что ж? - What then? и в зубной боли есть наслаждение, — отвечу я. and in a toothache there is pleasure, - I will answer. — У меня целый месяц болели зубы; я знаю, что есть. - I had a toothache for a month; I know there is. Тут, конечно, не молча злятся, а стонут; но это стоны не откровенные, это стоны с ехидством, а в ехидстве-то и вся штука. Here, of course, they don't get angry in silence, but groan; but these are not frank moans, these are moans with malice, and malice is the whole thing. В этих-то стонах и выражается наслаждение страдающего; не ощущал бы он в них наслаждения — он бы и стонать не стал. It is in these groans that the sufferer's pleasure is expressed; if he did not feel pleasure in them, he would not even moan. Это хороший пример, господа, и я его разовью. This is a good example, gentlemen, and I will develop it. В этих стонах выражается, во-первых, вся для нашего сознания унизительная бесцельность вашей боли; вся законность природы, на которую вам, разумеется, наплевать, но от которой вы все-таки страдаете, а она-то нет. These groans express, first, the whole humiliating aimlessness of your pain for our consciousness; all the legitimacy of nature, which you, of course, do not care about, but from which you still suffer, but she does not. Выражается сознание, что врага у вас не находится, а что боль есть; сознание, что вы, со всевозможными Вагенгеймами, вполне в рабстве у ваших зубов; что захочет кто-то, и перестанут болеть ваши зубы, а не захочет, так и еще три месяца проболят; и что, наконец, если вы все еще несогласны и все-таки протестуете, то вам остается для собственного утешения только самого себя высечь или прибить побольнее кулаком вашу стену, а более решительно ничего. The consciousness is expressed that you do not have an enemy, but that there is pain; the consciousness that you, with all kinds of Wagenheims, are completely in bondage at your teeth; what someone wants, and your teeth will stop hurting, and if they don't want to, they will hurt for another three months; and that, finally, if you still disagree and nevertheless protest, then all you have to do for your own consolation is to whip yourself or beat down your wall with a more painful fist, and absolutely nothing.

Ну-с, вот от этих-то кровавых обид, вот от этих-то насмешек, неизвестно чьих, и начинается наконец наслаждение, доходящее иногда до высшего сладострастия. Well, from these bloody insults, from these ridicule, no one knows whose, pleasure begins at last, sometimes reaching the highest voluptuousness. Я вас прошу, господа, прислушайтесь когда-нибудь к стонам образованного человека девятнадцатого столетия, страдающего зубами, этак на второй или на третий день болезни, когда он начинает уже не так стонать, как в первый день стонал, то есть не просто оттого, что зубы болят; не так, как какой-нибудь грубый мужик, а так, как человек тронутый развитием и европейской цивилизацией стонет, как человек, «отрешившийся от почвы и народных начал», как теперь выражаются. I ask you, gentlemen, someday listen to the groans of an educated man of the nineteenth century, suffering from teeth, that way on the second or third day of illness, when he no longer begins to moan as he did on the first day, that is, not simply because toothache; not like some rude peasant, but like a person touched by development and European civilization groans like a person “detached from the soil and national principles,” as they say now.

Стоны его становятся какие-то скверные, пакостно-злые и продолжаются по целым дням и ночам. His groans become some kind of nasty, filthy evil and continue all day and night. И ведь знает сам, что никакой себе пользы не принесет стонами; лучше всех знает, что он только напрасно себя и других надрывает и раздражает; знает, что даже и публика, перед которой он старается, и все семейство его уже прислушались к нему с омерзением, не верят ему ни на грош и понимают про себя, что он мог бы иначе, проще стонать, без рулад и без вывертов, а что он только так со злости, с ехидства балуется. And he knows himself that he will not bring any benefit to himself by groans; knows best of all that he is only needlessly tearing himself and others up and irritating; knows that even the public, in front of which he is trying, and his entire family have already listened to him with disgust, do not believe him a dime and understand to themselves that he could have moaned differently, easier, without roulades and without quirks, and that he only indulges in malice, with malice. Ну так вот в этих-то всех сознаниях и позорах и заключается сладострастие. Well, it is in these all consciousnesses and shamefulness that voluptuousness lies. «Дескать, я вас беспокою, сердце вам надрываю, всем в доме спать не даю. “Say, I bother you, I break your heart, I don’t let everyone in the house sleep. Так вот не спите же, чувствуйте же и вы каждую минуту, что у меня зубы болят. So don't sleep, feel the same every minute that my teeth hurt. Я для вас уж теперь не герой, каким прежде хотел казаться, а просто гаденький человек, шенапан. I am no longer a hero to you, as I used to want to seem, but just a disgusting person, Shenapan. Ну так пусть же! Well, let it be! Я очень рад, что вы меня раскусили. I am very glad that you saw through me. Вам скверно слушать мои подленькие стоны? Is it bad for you to listen to my petty moans? Ну так пусть скверно; вот я вам сейчас еще скверней руладу сделаю…» Не понимаете и теперь, господа? Well, let it be bad; so now I will make the roulade even worse for you ... ”Do you not understand even now, gentlemen? Нет, видно, надо глубоко доразвиться и досознаться, чтоб понять все изгибы этого сладострастия! No, it’s obvious that we need to develop deeply and realize ourselves in order to understand all the curves of this voluptuousness! Вы смеетесь? Are you laughing? Очень рад-с. I'm very glad, sir. Мои шутки, господа, конечно, дурного тона, неровны, сбивчивы, с самонедоверчивостью. My jokes, gentlemen, of course, are of bad taste, uneven, confused, with self-distrust. Но ведь это оттого, что я сам себя не уважаю. Разве сознающий человек может сколько-нибудь себя уважать? But this is because I do not respect myself. Can a conscious person have any respect for himself?