"Евгений Онегин" (Глава 6, Часть 2) "Eugen Onegin" (Kapitel 6, Teil 2) "Eugene Onegin" (Chapter 6, Part 2) 「ウジェーヌ・オネーギン」（第6章第2部） "Eugene Onegin" (Capítulo 6, Parte 2)

XX

Домой приехав, пистолеты Arriving home, pistols

Он осмотрел, потом вложил He examined, then invested

Опять их в ящик и, раздетый, Again them in a drawer and, stripped,

При свечке, Шиллера открыл; By candlelight, Schiller opened;

Но мысль одна его объемлет; But thought alone embraces him;

В нем сердце грустное не дремлет: The sad heart does not sleep in it:

С неизъяснимою красой With inexplicable beauty

Он видит Ольгу пред собой. He sees Olga before him.

Владимир книгу закрывает, Vladimir closes the book,

Берет перо; его стихи, Takes a feather; his poems,

Полны любовной чепухи, Full of love nonsense

Звучат и льются. They sound and pour. Их читает

Он вслух, в лирическом жару, He's out loud, in the lyrical heat,

Как Дельвиг пьяный на пиру.

XXI

Стихи на случай сохранились; Poems have been preserved in case;

Я их имею; вот они: I have them; here they are:

"Куда, куда вы удалились, "Where have you gone, Весны моей златые дни? Are my golden days of spring?

Что день грядущий мне готовит? What is the coming day for me?

Его мой взор напрасно ловит, My gaze catches him in vain,

В глубокой мгле таится он.

Нет нужды; прав судьбы закон.

Паду ли я, стрелой пронзенный,

Иль мимо пролетит она,

Все благо: бдения и сна

Приходит час определенный; The definite hour is coming;

Благословен и день забот,

Благословен и тьмы приход! Blessed is the arrival of darkness!

XXII

Блеснет заутра луч денницы In the morning the ray of the day will flash

И заиграет яркий день; And a bright day will play;

А я, быть может, я гробницы And I, maybe I am the tombs

Сойду в таинственную сень, I will go down into the mysterious shade,

И память юного поэта And the memory of the young poet

Поглотит медленная Лета, Swallow up the slow Lethe,

Забудет мир меня; но ты The world will forget me; notes

Придешь ли, дева красоты, Will you come, maiden of beauty,

Слезу пролить над ранней урной Shed a tear over the early urn

И думать: он меня любил, And think: he loved me,

Он мне единой посвятил He dedicated to me alone

Рассвет печальный жизни бурной!.. The sad dawn of a stormy life! ..

Сердечный друг, желанный друг, A warm friend, a welcome friend,

Приди, приди: я твой супруг!.." Come, come: I am your spouse! .. " XXIII

Так он писал темно и вяло So he wrote dark and sluggish

(Что романтизмом мы зовем, (What we call romanticism

Хоть романтизма тут нимало

Не вижу я; да что нам в том?) I do not see; what is it to us?)

И наконец перед зарею, And finally before dawn,

Склонясь усталой головою,

На модном слове идеал

Тихонько Ленский задремал;

Но только сонным обаяньем

Он позабылся, уж сосед

В безмолвный входит кабинет

И будит Ленского воззваньем:

"Пора вставать: седьмой уж час. Онегин верно ждет уж нас". Onegin is surely waiting for us. " XXIV

Но ошибался он: Евгений But he was wrong: Eugene

Спал в это время мертвым сном. I slept like a dead dream at that time.

Уже редеют ночи тени The shadows are already thinning at night

И встречен Веспер петухом; And Vesper met with a cock;

Онегин спит себе глубоко. Onegin is sleeping deeply.

Уж солнце катится высоко, The sun is rolling high

И перелетная метель And a migratory blizzard

Блестит и вьется; но постель Glitters and curls; but bed

Еще Евгений не покинул, Eugene has not left yet,

Еще над ним летает сон. A dream still flies over him.

Вот наконец проснулся он Finally he woke up

И полы завеса раздвинул; And the veil parted the floors;

Глядит - и видит, что пора Looks - and sees that it's time

Давно уж ехать со двора. It's a long time to go from the yard.

XXV Xxv

Он поскорей звонит. He calls quickly. Вбегает Runs in

К нему слуга француз Гильо, To him is the French servant Guillot,

Халат и туфли предлагает Bathrobe and shoes offers

И подает ему белье. And gives him the linen.

Спешит Онегин одеваться, Onegin hurries to get dressed,

Слуге велит приготовляться Servant orders to get ready

С ним вместе ехать и с собой

Взять также ящик боевой.

Готовы санки беговые. The cross-country sled is ready.

Он сел, на мельницу летит. He sat down, flies to the mill.

Примчались. They rushed in. Он слуге велит He orders the servant

Лепажа {39} стволы роковые Lepage {39} fatal trunks

Нести за ним, а лошадям Carry behind him, and the horses

Отъехать в поле к двум дубкам. Drive into the field to two oak trees.

XXVI

Опершись на плотину, Ленский Lean on the dam, Lensky

Давно нетерпеливо ждал; I waited impatiently for a long time;

Меж тем, механик деревенский, Meanwhile, the village mechanic,

Зарецкий жернов осуждал. Zaretsky condemned the millstone.

Идет Онегин с извиненьем.

"Но где же, - молвил с изумленьем "But where," said with amazement Зарецкий, - где ваш секундант?" Zaretsky, - where is your second? " В дуэлях классик и педант, In duels, a classic and a pedant,

Любил методу он из чувства, He loved the method out of feeling,

И человека растянуть And stretch a man

Он позволял не как-нибудь, He did not allow somehow,

Но в строгих правилах искусства, But in the strict rules of art,

По всем преданьям старины According to all the legends of antiquity

(Что похвалить мы в нем должны). (What we should praise in it).

XXVII

"Мой секундант? "My second? - сказал Евгений, - - said Eugene, -

Вот он: мой друг, monsieur Guillot. Here it is: my friend, monsieur Guillot.

Я не предвижу возражений I foresee no objection

На представление мое:

Хоть человек он неизвестный, Although he is an unknown person,

Но уж конечно малый честный". But of course the fellow is honest. " Зарецкий губу закусил. Zaretsky bit his lip.

Онегин Ленского спросил: Onegin Lensky asked:

"Что ж, начинать?" "Well, start?" - Начнем, пожалуй, - - Let's start, perhaps -

Сказал Владимир. Vladimir said. И пошли And let's go

За мельницу. Пока вдали While away

Зарецкий наш и честный малый Our Zaretsky and honest fellow

Вступили в важный договор, We entered into an important agreement,

Враги стоят, потупя взор. Enemies stand with downcast eyes.

XXVIII XXVIII

Враги! Enemies! Давно ли друг от друга How long have we been apart

Их жажда крови отвела? Has their lust for blood taken away?

Давно ль они часы досуга, How long have they been hours of leisure,

Трапезу, мысли и дела Meal, thoughts and deeds

Делили дружно? Did you share it amicably? Ныне злобно, Now it is wicked

Врагам наследственным подобно, Hereditary enemies are like,

Как в страшном, непонятном сне,

Они друг другу в тишине They are to each other in silence

Готовят гибель хладнокровно... They are preparing death in cold blood ...

Не засмеяться ль им, пока Do they not laugh until

Не обагрилась их рука, Their hand was not stained,

Не разойтиться ль полюбовно?.. Do not get loose amicably? ..

Но дико светская вражда But wildly secular enmity

Боится ложного стыда. Afraid of false shame.

XXIX

Вот пистолеты уж блеснули, The pistols have already flashed

Гремит о шомпол молоток. The hammer rattles on the ramrod.

В граненый ствол уходят пули, Bullets go into the faceted barrel

И щелкнул в первый раз курок. And snapped the trigger for the first time.

Вот порох струйкой сероватой Here is gunpowder in a trickle of grayish

На полку сыплется. Зубчатый,

Надежно ввинченный кремень

Взведен еще. За ближний пень

Становится Гильо смущенный.

Плащи бросают два врага.

Зарецкий тридцать два шага

Отмерил с точностью отменной,

Друзей развел по крайний след,

И каждый взял свой пистолет.

XXX

"Теперь сходитесь". Хладнокровно,

Еще не целя, два врага

Походкой твердой, тихо, ровно

Четыре перешли шага,

Четыре смертные ступени.

Свой пистолет тогда Евгений,

Не преставая наступать,

Стал первый тихо подымать.

Вот пять шагов еще ступили,

И Ленский, жмуря левый глаз,

Стал также целить - но как раз

Онегин выстрелил... Пробили

Часы урочные: поэт

Роняет молча пистолет,

XXXI

На грудь кладет тихонько руку

И падает. Туманный взор

Изображает смерть, не муку.

Так медленно по скату гор,

На солнце искрами блистая,

Спадает глыба снеговая.

Мгновенным холодом облит,

Онегин к юноше спешит,

Глядит, зовет его ... напрасно:

Его уж нет. Младой певец

Нашел безвременный конец!

Дохнула буря, цвет прекрасный

Увял на утренней заре,

Потух огонь на алтаре!..

XXXII

Недвижим он лежал, и странен

Был томный мир его чела.

Под грудь он был навылет ранен;

Дымясь из раны кровь текла.

Тому назад одно мгновенье

В сем сердце билось вдохновенье,

Вражда, надежда и любовь,

Играла жизнь, кипела кровь, -

Теперь, как в доме опустелом,

Все в нем и тихо и темно;

Замолкло навсегда оно.

Закрыты ставни, окны мелом

Забелены. Хозяйки нет.

А где, бог весть. Пропал и след.

XXXIII

Приятно дерзкой эпиграммой

Взбесить оплошного врага;

Приятно зреть, как он, упрямо

Склонив бодливые рога,

Невольно в зеркало глядится

И узнавать себя стыдится;

Приятней, если он, друзья,

Завоет сдуру: это я!

Еще приятнее в молчанье

Ему готовить честный гроб

И тихо целить в бледный лоб

На благородном расстоянье;

Но отослать его к отцам

Едва ль приятно будет вам.

XXXIV

Что ж, если вашим пистолетом

Сражен приятель молодой,

Нескромным взглядом, иль ответом,

Или безделицей иной

Вас оскорбивший за бутылкой,

Иль даже сам в досаде пылкой

Вас гордо вызвавший на бой,

Скажите: вашею душой

Какое чувство овладеет,

Когда недвижим, на земле

Пред вами с смертью на челе,

Он постепенно костенеет,

Когда он глух и молчалив

На ваш отчаянный призыв?

XXXV

В тоске сердечных угрызений,

Рукою стиснув пистолет,

Глядит на Ленского Евгений.

"Ну, что ж? убит", - решил сосед. Убит!.. Сим страшным восклицаньем

Сражен, Онегин с содроганьем

Отходит и людей зовет.

Зарецкий бережно кладет

На сани труп оледенелый;

Домой везет он страшный клад.

Почуя мертвого, храпят

И бьются кони, пеной белой

Стальные мочат удила,

И полетели как стрела.

XXXVI

Друзья мои, вам жаль поэта:

Во цвете радостных надежд,

Их не свершив еще для света,

Чуть из младенческих одежд,

Увял! Где жаркое волненье,

Где благородное стремленье

И чувств и мыслей молодых,

Высоких, нежных, удалых?

Где бурные любви желанья,

И жажда знаний и труда,

И страх порока и стыда,

И вы, заветные мечтанья,

Вы, призрак жизни неземной,

Вы, сны поэзии святой!

XXXVII

Быть может, он для блага мира

Иль хоть для славы был рожден;

Его умолкнувшая лира

Гремучий, непрерывный звон

В веках поднять могла. Поэта,

Быть может, на ступенях света

Ждала высокая ступень.

Его страдальческая тень,

Быть может, унесла с собою

Святую тайну, и для нас

Погиб животворящий глас,

И за могильною чертою

К ней не домчится гимн времен,

Благословение племен.

XXXVIII. XXXIX

А может быть и то: поэта

Обыкновенный ждал удел.

Прошли бы юношества лета:

В нем пыл души бы охладел.

Во многом он бы изменился,

Расстался б с музами, женился,

В деревне, счастлив и рогат,

Носил бы стеганый халат;

Узнал бы жизнь на самом деле,

Подагру б в сорок лет имел,

Пил, ел, скучал, толстел, хирел,

И наконец в своей постеле

Скончался б посреди детей,

Плаксивых баб и лекарей.

XL

Но что бы ни было, читатель,

Увы, любовник молодой,

Поэт, задумчивый мечтатель,

Убит приятельской рукой!

Есть место: влево от селенья,

Где жил питомец вдохновенья,

Две сосны корнями срослись;

Под ними струйки извились

Ручья соседственной долины.

Там пахарь любит отдыхать,

И жницы в волны погружать

Приходят звонкие кувшины;

Там у ручья в тени густой

Поставлен памятник простой.

XLI

Под ним (как начинает капать

Весенний дождь на злак полей)

Пастух, плетя свой пестрый лапоть,

Поет про волжских рыбарей;

И горожанка молодая,

В деревне лето провождая,

Когда стремглав верхом она

Несется по полям одна,

Коня пред ним остановляет,

Ремянный повод натянув,

И, флер от шляпы отвернув,

Глазами беглыми читает

Простую надпись - и слеза

Туманит нежные глаза.

XLII

И шагом едет в чистом поле,

В мечтанья погрузясь, она;

Душа в ней долго поневоле

Судьбою Ленского полна;

И мыслит: "Что-то с Ольгой стало? В ней сердце долго ли страдало,

Иль скоро слез прошла пора?

И где теперь ее сестра?

И где ж беглец людей и света,

Красавиц модных модный враг,

Где этот пасмурный чудак,

Убийца юного поэта?" Со временем отчет я вам

Подробно обо всем отдам,

XLIII

Но не теперь. Хоть я сердечно

Люблю героя моего,

Хоть возвращусь к нему, конечно,

Но мне теперь не до него.

Лета к суровой прозе клонят, Summer tends to harsh prose,

Лета шалунью рифму гонят, Summer minx rhyme is driven,

И я - со вздохом признаюсь -

За ней ленивей волочусь.

Перу старинной нет охоты

Марать летучие листы;

Другие, хладные мечты, Others, cold dreams

Другие, строгие заботы Others, strict worries

И в шуме света и в тиши And in the noise of light and in silence

Тревожат сон моей души. Disturbing the sleep of my soul.

XLIV XLIV

Познал я глас иных желаний, I knew the voice of other desires,

Познал я новую печаль; I have learned a new sorrow;

Для первых нет мне упований, For the first there is no hope for me,

А старой мне печали жаль. And I'm sorry for the old sadness.

Мечты, мечты! где ваша сладость? where is your sweetness?

Где, вечная к ней рифма, младость? Where, the eternal rhyme to her, youth?

Ужель и вправду наконец Really really finally

Увял, увял ее венец? Has her crown withered, withered?

Ужель и впрям и в самом деле Really really really

Без элегических затей

Весна моих промчалась дней

(Что я шутя твердил доселе)?

И ей ужель возврата нет?

Ужель мне скоро тридцать лет? Am I soon thirty years old?

XLV XLV

Так, полдень мой настал, и нужно So, my noon has come, and it is necessary

Мне в том сознаться, вижу я. I confess that, I see.

Но так и быть: простимся дружно, But so be it: let's say goodbye together,

О юность легкая моя!

Благодарю за наслажденья, Thank you for the delights

За грусть, за милые мученья, For sadness, for sweet torment,

За шум, за бури, за пиры, For noise, for storms, for feasts,

За все, за все твои дары; For everything, for all your gifts;

Благодарю тебя. Thank you. Тобою,

Среди тревог и в тишине, In the midst of anxiety and silence

Я насладился... и вполне; I enjoyed myself ... and completely;

Довольно! Enough! С ясною душою With a clear soul

Пускаюсь ныне в новый путь I am now embarking on a new path

От жизни прошлой отдохнуть.

XLVI

Дай оглянусь. Простите ж, сени,

Где дни мои текли в глуши,

Исполнены страстей и лени

И снов задумчивой души.

А ты, младое вдохновенье, And you, young inspiration,

Волнуй мое воображенье, Excite my imagination

Дремоту сердца оживляй, Revive the slumber of the heart,

В мой угол чаще прилетай, Fly to my corner more often

Не дай остыть душе поэта,

Ожесточиться, очерстветь, Harden, harden,

И наконец окаменеть And finally turn to stone

В мертвящем упоенье света, In the deadening rapture of light,

В сем омуте, где с вами я

Купаюсь, милые друзья! Swimming, dear friends! {40} {40}