"Записки охотника" Бежин луг "Notizen eines Jägers" Bezhin Meadow. "Notes of a hunter" Bezhin meadow "Notas de un cazador" Pradera de Bezhin. "Notes d'un chasseur" Pré Bezhin. "Appunti di un cacciatore" Prato di Bezhin. "Aantekeningen van een jager" Bezhin Weide. "Notas de um caçador" Bezhin Meadow.

Бежин луг Bezhin meadow Prairie de Bezhin

(Из цикла "Записки охотника") (From the series "Notes of a Hunter") (De la série "Notes d'un chasseur") Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. It was a beautiful July day, one of those days that occur only when the weather has settled for a long time. C'était une belle journée de juillet, un de ces jours qui n'arrive que lorsque le temps s'est installé depuis longtemps. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. From the very early morning the sky is clear; the morning dawn does not burn with fire: it spreads with a gentle flush. Dès le petit matin, le ciel est clair; l'aube du matin n'est pas enflammée de feu: elle se répand avec un léger rougissement. Солнце -- не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное -- мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится а лиловый ее туман. The sun - not fiery, not red-hot, like during a hot drought, not dull-purple, like before a storm, but bright and warmly radiant - floats peacefully under a narrow and long cloud, freshly shines and plunges with its lilac fog. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра... The upper, thin edge of the stretched cloud sparkles in snakes; their brilliance is similar to that of wrought silver ...

Но вот опять хлынули играющие лучи, -- и весело и величава, словно взлетая, поднимается могучее светило. But here again the playful rays gushed forth, - and merrily and majestic, as if taking off, the mighty luminary rises. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Around noon, a lot of round high clouds usually appear, golden gray, with delicate white edges. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. Like islands scattered along an endlessly overflowing river flowing around them with deeply transparent sleeves of even blue, they hardly budge; further, towards the sky, they move, crowd, the blue between them can no longer be seen; but they themselves are as azure as the sky: they are all permeated through and through with light and warmth. Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь. The color of the sky, light, pale purple, does not change all day and is the same around; never darkens, thunder does not thicken; Is it possible to stretch bluish stripes from top to bottom in some places: then barely noticeable rain is sown.

К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда. By evening, these clouds disappear; the last ones, blackish and undetermined, like smoke, lay down in pink clubs opposite the setting sun; on the place where it rolled as calmly as it soared into the sky, the scarlet radiance stands for a short time over the darkened earth, and, blinking quietly like a carefully carried candle, the evening star will glow on it.

В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости. On such days the colors are all softened; light, but not bright; everything bears the stamp of some touching meekness. В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже "парит" по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты -- несомненный признак постоянной погоды -- высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню. On such days, the heat is sometimes very strong, sometimes even "soars" on the slopes of the fields; but the wind accelerates, pushes the accumulated heat, and whirlwinds, the whirlwinds - an undoubted sign of constant weather - high white pillars walk along the roads through arable land. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. In the dry and clean air smells of wormwood, compressed rye, buckwheat; even an hour before night you do not feel damp. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба... A farmer wishes for a similar harvest for bread ...

В такой точно день охотился я однажды за тетеревами в Чернском уезде, Тульской губернии. On such a precise day I once hunted black grouse in the Chernsky district, Tula province. Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно резал мне плечо; но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, еще светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца, начинали густеть и разливаться холодные тени, когда я решился наконец вернуться к себе домой. I found and shot quite a lot of game; a stuffed baggage mercilessly cut my shoulder; but the evening dawn was already extinguished, and cold shadows began to thicken and spread in the air, still bright, although not illuminated by the rays of the setting sun, when I finally decided to return to my home. Быстрыми шагами прошел я длинную "площадь" кустов, взобрался на холм и, вместо ожиданной знакомой равнины с дубовым леском направо и низенькой белой церковью в отдалении, увидал совершенно другие, мне не известные места. With quick steps I passed a long "area" of bushes, climbed a hill and, instead of the expected familiar plain with an oak forest to the right and a low white church in the distance, I saw completely different places, unknown to me. У ног моих тянулась узкая долина; прямо, напротив, крутой стеной возвышался частый осинник. At my feet stretched a narrow valley; Directly opposite, a dense aspen forest rose like a steep wall.

Я остановился в недоумении, оглянулся... "Эге! I stopped in bewilderment, looked around ... "Hey! -- подумал я, -- да это я совсем не туда попал: я слишком забрал вправо", -- и, сам дивясь своей ошибке, проворно спустился с холма. - I thought, - yes, I didn’t get there at all: I went too far to the right, ”and, marveling at my mistake, I quickly went down the hill. Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошел в погреб; густая высокая трава на дне долины, вся мокрая, белела ровной скатертью; ходить по ней было как-то жутко. An unpleasant, motionless dampness immediately seized me, as if I had entered a cellar; thick tall grass at the bottom of the valley, all wet, white as an even tablecloth; It was kind of scary to walk on it. Я поскорей выкарабкался на другую сторону и пошел, забирая влево, вдоль осинника. I quickly climbed out to the other side and went, taking to the left, along the aspen forest.

Летучие мыши уже носились над его заснувшими верхушками, таинственно кружась и дрожа на смутно-ясном небе; резво и прямо пролетел в вышине запоздалый ястребок, спеша в свое гнездо. Bats were already hovering over its dormant tops, mysteriously circling and trembling in a vaguely clear sky; a belated hawk flew briskly and straight up in the air, hurrying to its nest. "Вот как только я выйду на тог угол, -- думал я про себя, -- тут сейчас и будет дорога, а с версту крюку я дал!" “As soon as I get to that corner,” I thought to myself, “there will be a road right now, but I gave a hook a mile away!” Я добрался наконец до угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за ними, далеко-далеко, виднелось пустынное поле. I finally reached the corner of the forest, but there was no road there: some unmowed, low bushes spread wide in front of me, and behind them, far, far away, I could see a deserted field.

Я опять остановился. "Что за притча?.. "What's a parable? Да где же я?" But where am I?" Я стал припоминать, как и куда ходил в течение дня... "Э! I began to remember how and where I went during the day ... "Eh! да это Парахинские кусты! Yes, these are Parahinskiye bushes! -- воскликнул я наконец, -- точно! - I exclaimed at last, - exactly! вон это, должно быть, Синдеевская роща... Да как же это я сюда зашел? this must be the Sindeevskaya grove ... But how did I come here? Так далеко?.. So far?.. Странно"! Теперь опять нужно вправо взять". Now you have to turn right again." Я пошел вправо, через кусты. I went to the right, through the bushes. Между тем ночь приближалась и росла, как грозовая туча; казалось, вместе с вечерними парами отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темнота. Meanwhile the night drew near and grew like a thundercloud; it seemed that together with the evening vapors, darkness rose from everywhere and even poured from the heights. Мне попалась какая-то неторная, заросшая дорожка; я отправился по ней, внимательно поглядывая вперед. I came across some kind of untorn, overgrown path; I walked along it, carefully looking ahead.

Все кругом быстро чернело и утихало, -- одни перепела изредка кричали. All around quickly grew black and subsided—only the quails cried out from time to time. Небольшая ночная птица, неслышно и низко мчавшаяся на своих мягких крыльях, почти наткнулась на меня и пугливо нырнула в сторону. A small night bird, inaudibly and low rushing on its soft wings, almost bumped into me and timidly dived to the side. Я вышел на опушку кустов и побрел по полю межой. I went out to the edge of the bushes and wandered along the field boundary. Уже я с трудом различал отдаленные предметы; поле неясно белело вокруг; за ним, с каждым мгновением надвигаясь, громадными клубами вздымался угрюмый мрак. Already I could hardly distinguish distant objects; the field was vaguely white all around; behind it, advancing with every moment, gloomy darkness rose in huge clubs.

Глухо отдавались мои шаги в застывающем воздухе. My footsteps reverberated through the freezing air. Побледневшее небо стало опять синеть -- но то уже была синева ночи. The pale sky began to turn blue again - but that was already the blue of the night. Звездочки замелькали, зашевелились на нем. The stars twinkled, stirred on it.

Что я было принял за рощу, оказалось темным и круглым бугром. What I had taken for a grove turned out to be a dark and round mound. "Да где же это я?" "But where am I?" -- повторил я опять вслух, остановился в третий раз и вопросительно посмотрел на свою английскую желто-пегую собаку Дианку, решительно умнейшую изо всех четвероногих тварей. - I repeated aloud again, stopped for the third time and looked inquiringly at my English yellow-piebald dog Dianka, decidedly the smartest of all four-legged creatures. Но умнейшая из четвероногих тварей только повиляла хвостиком, уныло моргнула усталыми глазками и не подала мне никакого дельного совета. But the smartest of the four-legged creatures only wagged her tail, blinked her tired eyes dejectedly, and gave me no practical advice.

Мне стало совестно перед ней, и я отчаянно устремился вперед, словно вдруг догадался, куда следовало идти, обогнул бугор и очутился в неглубокой, кругом распаханной лощине. I felt ashamed in front of her, and I desperately rushed forward, as if I suddenly guessed where I should go, rounded the hillock and found myself in a shallow, plowed hollow all around. Странное чувство тотчас овладело мной. A strange feeling immediately took possession of me. Лощина эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших, белых камней, -- казалось, они сползлись туда для тайного совещания, -- и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось. This hollow had the appearance of an almost regular cauldron with gently sloping sides; at the bottom of it stood upright several large, white stones—it seemed as if they had crawled down there for a secret conference—and before that, it was so mute and deaf in it, the sky hung over it so flat, so despondently, that my heart sank.

Какой-то зверок слабо и жалобно пискнул между камней. Some animal squeaked weakly and plaintively between the stones. Я поспешил выбраться назад на бугор. I hurried back to the hillock. До сих пор я все еще не терял надежды сыскать дорогу домой; но тут я окончательно удостоверился в том, что заблудился совершенно, и, уже нисколько не стараясь узнавать окрестные места, почти совсем потонувшие во мгле, пошел себе прямо, по звездам -- наудалую... Until now, I still did not lose hope of finding my way home; but here I finally became convinced that I was completely lost, and, no longer trying in the least to recognize the surrounding places, which were almost completely drowned in the mist, I went straight ahead, according to the stars - at random ...

Около получаса шел я так, с трудом переставляя ноги. For about half an hour I walked like this, with difficulty rearranging my legs. Казалось, отроду не бывал я в таких пустых местах: нигде не мерцал огонек, не слышалось никакого звука. It seemed as if I had never been in such empty places in my life: no light flickered anywhere, no sound was heard. Один пологий холм сменялся другим, поля бесконечно тянулись за полями, кусты словно вставали вдруг из земли перед самым моим носом. One gentle hill gave way to another, fields stretched endlessly after fields, bushes seemed to suddenly rise from the ground in front of my very nose. Я все шел и уже собирался было прилечь где-нибудь до утра, как вдруг очутился над страшной бездной. I kept walking and was about to lie down somewhere until morning, when suddenly I found myself over a terrible abyss.

Я быстро отдернул занесенную ногу и, сквозь едва прозрачный сумрак ночи, увидел далеко под собою огромную равнину. I quickly pulled back my outstretched leg and, through the barely transparent twilight of the night, I saw a vast plain far below me. Широкая река огибала ее уходящим от меня полукругом; стальные отблески воды, изредка и смутно мерцая, обозначали ее теченье. A wide river skirted it in a semicircle leaving me; steely reflections of water, occasionally and vaguely flickering, indicated its course.

Холм, на котором я находился, спускался вдруг почти отвесным обрывом; его громадные очертания отделялись, чернея, от синеватой воздушной пустоты, и прямо подо мною, в углу, образованном тем обрывом и равниной, возле реки, которая в этом месте стояла неподвижным, темным зеркалом, под самой кручью холма, красным пламенем горели и дымились друг подле дружки два огонька. The hill on which I was, suddenly descended in an almost sheer cliff; its huge outlines separated, blackening, from the bluish airy void, and right below me, in the corner formed by that cliff and plain, near the river, which in this place stood as a motionless, dark mirror, under the very steep of the hill, each other burned and smoked with a red flame. there are two lights near the friend. Вокруг них копошились люди, колебались тени, иногда ярко освещалась передняя половина маленькой кудрявой головы... People swarm around them, shadows wavered, sometimes the front half of a small curly head was brightly lit ...

Я узнал наконец, куда я зашел. Этот луг славится в наших околотках под названием Бежина луга... Но вернуться домой не было никакой возможности, особенно в ночную пору; ноги подкашивались подо мной от усталости. This meadow is famous in our suburbs under the name of Bezhina Meadows ... But there was no way to return home, especially at night; my legs wobbled beneath me from exhaustion.

Я решился подойти к огонькам и в обществе тех людей, которых принял за гуртовщиков, дождаться зари. I decided to go up to the lights and, in the company of those people whom I took for herdsmen, to wait for dawn. Я благополучно спустился вниз, но не успел выпустить из рук последнюю ухваченную мною ветку, как вдруг две большие, белые, лохматые собаки со злобным лаем бросились на меня. I descended safely, but before I had time to let go of the last branch I grabbed, when suddenly two large, white, shaggy dogs, barking viciously, rushed at me.

Детские звонкие голоса раздались вокруг огней; два-три мальчика быстро поднялись с земли. Children's sonorous voices resounded around the lights; two or three boys got up quickly from the ground. Я откликнулся на их вопросительные крики. I answered their questioning cries. Они подбежали ко мне, отозвали тотчас собак, которых особенно поразило появление моей Дианки, и я подошел к ним. They ran up to me, immediately recalled the dogs, who were especially struck by the appearance of my Dianka, and I went up to them.

Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг тех огней, за гуртовщиков. I was mistaken in mistaking the people who were sitting around those fires for the crowds. Это просто были крестьянские ребятишки из соседних деревень, которые стерегли табун. They were simply peasant children from neighboring villages who guarded the herd. В жаркую летнюю пору лошадей выгоняют у нас на ночь кормиться в поле: днем мухи и оводы не дали бы им покоя. In the hot summer season, horses are driven out from us at night to feed in the field: during the day, flies and gadflies would not give them rest.

Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун -- большой праздник для крестьянских мальчиков. To drive a herd out before evening and bring in a herd at dawn is a great holiday for peasant boys. Сидя без шапок и в старых полушубках на самых бойких клячонках, мчатся они с веселым гиканьем и криком, болтая руками и ногами, высоко подпрыгивают, звонко хохочут. Sitting without hats and in old short fur coats on the liveliest nags, they rush with a cheerful whooping and shouting, dangling their arms and legs, jumping high, laughing loudly.

Легкая пыль желтым столбом поднимается и несется по дороге; далеко разносится дружный топот, лошади бегут, навострив уши; впереди всех, задравши хвост и беспрестанно меняя ноги, скачет какой-нибудь рыжий космач, с репейником в спутанной гриве. Light dust rises in a yellow column and rushes along the road; a friendly clatter echoes far, the horses run with their ears pricked up; in front of everyone, tail up and constantly changing legs, gallops some red-haired cosmic man, with a burdock in a tangled mane.

Я сказал мальчикам, что заблудился, и подсел к ним. I told the boys that I was lost and sat down next to them. Они спросили меня, откуда я, помолчали, посторонились. They asked me where I was from, kept silent, stepped aside. Мы немного поговорили. We talked a little. Я прилег под обглоданный кустик и стал глядеть кругом. I lay down under a gnawed bush and began to look around.

Картина была чудесная: около огней дрожало и как будто замирало, упираясь в темноту, круглое красноватое отражение; пламя, вспыхивая, изредка забрасывало за черту того круга быстрые отблески; тонкий язык света лизнет голые сучья лозника и разом исчезнет; острые, длинные тени, врываясь на мгновенье, в свою очередь, добегали до самых огоньков: мрак боролся со светом. The picture was wonderful: near the lights, a round reddish reflection shivered and seemed to freeze, resting against the darkness; flames, flashing, occasionally cast a quick glimpse of the circle of that circle; the thin tongue of light lick the bare branches of the stove and at once disappear; sharp, long shadows, bursting for a moment, in turn, ran to the very lights: darkness struggled with light.

Иногда, когда пламя горело слабее и кружок света суживался, из надвинувшейся тьмы внезапно выставлялась лошадиная голова, гнедая, с извилистой проточиной, или вся белая, внимательно и тупо смотрела на нас, проворно жуя длинную траву, и, снова опускаясь, тотчас скрывалась. Sometimes, when the flame burned weaker and the circle of light narrowed, a horse’s head suddenly emerged from the approaching darkness, bay, with a winding blaze, or all white, attentively and dully looked at us, deftly chewing the long grass, and, sinking again, immediately disappeared. Только слышно было, как она продолжала жевать и отфыркивалась. All you could hear was how she continued to chew and snort.

Из освещенного места трудно разглядеть, что делается в потемках, и потому вблизи все казалось задернутым почти черной завесой; но далее к небосклону длинными пятнами смутно виднелись холмы и леса. From a lighted place it is difficult to see what is going on in the darkness, and therefore, close up, everything seemed to be covered with an almost black veil; but farther to the sky, hills and forests were dimly visible in long spots. Темное чистое небо торжественно и необъятно высоко стояло над нами со всем своим таинственным великолепием. The dark clear sky stood solemnly and immensely high above us with all its mysterious splendor.

Сладко стеснялась грудь, вдыхая тот особенный, томительный и свежий запах -- запах русской летней ночи. His chest was sweetly embarrassed, inhaling that special, lingering and fresh smell - the smell of a Russian summer night. Кругом не слышалось почти никакого шума... Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснет большая рыба и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей волной... Одни огоньки тихонько потрескивали. Almost no noise was heard all around ... Only occasionally in a nearby river with a sudden sonority would a big fish splash and the coastal reeds would faintly rustle, barely shaken by the oncoming wave ... Only the lights crackled softly.

Мальчики сидели вокруг них; тут же сидели и те две собаки, которым так было захотелось меня съесть. The boys sat around them; the two dogs who so wanted to eat me were sitting right there. Они еще долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. For a long time they could not come to terms with my presence and, squinting sleepily and sideways at the fire, occasionally growled with an extraordinary sense of their own dignity; at first they growled, and then squealed slightly, as if regretting the impossibility of fulfilling their desire.

Всех мальчиков был пять: Федя, Павлуша, Илюша, Костя и Ваня. There were five boys in all: Fedya, Pavlusha, Ilyusha, Kostya and Vanya. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.) (From their conversations I learned their names and I intend to introduce them to the reader right now.)

Первому, старшему изо всех, Феде, вы бы дали лет четырнадцать. The first, the eldest of all, Fedya, you would give fourteen years.

Это был стройный мальчик, с красивыми и тонкими, немного мелкими чертами лица, кудрявыми белокурыми волосами, светлыми глазами и постоянной полувеселой, полурассеянной улыбкой. He was a slender boy, with handsome and thin, slightly small features, curly blond hair, bright eyes and a constant half-joyful, half-scattered smile. Он принадлежал, по всем приметам, к богатой семье и выехал-то в поле не по нужде, а так, для забавы. He belonged, by all indications, to a wealthy family and went out into the field not out of need, but just for fun.

На нем была пестрая ситцевая рубаха с желтой каемкой; небольшой новый армячок, надетый внакидку, чуть держался на его узеньких плечиках; на голубеньком поясе висел гребешок. He wore a colorful cotton shirt with a yellow border; a small new coat, put on in a fold, barely rested on his narrow shoulders; a comb hung from a pigeon belt. Сапоги его с низкими голенищами были точно его сапоги -- не отцовские. His low-topped boots were like his boots, not his father's.

У второго мальчика, Павлуши, волосы были всклоченные, черные, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится, с пивной котел, тело приземистое, неуклюжее. The second boy, Pavlusha, had unkempt, black hair, gray eyes, broad cheekbones, a pale, pockmarked face, a large but regular mouth, a huge head, as they say, the size of a beer cauldron, a squat, clumsy body. Малый был неказистый, -- что и говорить! The fellow was unsightly, - what to say! -- а все-таки он мне понравился: глядел он очень умно и прямо, да и в голосе у него звучала сила. - and yet I liked him: he looked very intelligent and direct, and there was strength in his voice. Одеждой своей он щеголять не мог: вся она состояла из простой замашной рубахи да из заплатанных портов. He could not show off his clothes: they all consisted of a simple sackcloth shirt and patched ports.

Лицо третьего, Ильюши, было довольно незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое, оно выражало какую-то тупую, болезненную заботливость; сжатые губы его не шевелились, сдвинутые брови не расходились -- он словно все щурился от огня. The face of the third, Ilyusha, was rather insignificant: hawk-nosed, elongated, short-sighted, it expressed some kind of dull, sickly solicitude; his pursed lips did not move; Его желтые, почти белые волосы торчали острыми косицами из-под низенькой войлочной шапочки, которую он обеими руками то и дело надвигал себе на уши. His yellow, almost white hair stuck out in sharp plaits from under a low felt cap, which he kept pulling down over his ears with both hands. На нем были новые лапти и онучи; толстая веревка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно стягивала его опрятную черную свитку. He was wearing new bast shoes and onuchi; a thick rope, twisted three times around his waist, carefully pulled together his neat black coat. И ему и Павлуше на вид было не более двенадцати лет. Both he and Pavlusha looked no more than twelve years old.

Четвертый, Костя, мальчик лет десяти, возбуждал мое любопытство своим задумчивым и печальным взором. The fourth, Kostya, a boy of about ten, aroused my curiosity with his thoughtful and sad eyes. Все лицо его было невелико, худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки; губы едва было можно различить; но странное впечатление производили его большие, черные, жидким блеском блестевшие глаза: они, казалось, хотели что-то высказать, для чего на языке, -- на его языке по крайней мере, -- не было слов. His whole face was small, thin, freckled, pointed down like a squirrel's; lips could hardly be distinguished; but a strange impression was made by his large, black eyes, shining with a liquid brilliance: they seemed to want to express something, for which there were no words in the language - in his language at least - there were no words.

Он был маленького роста, сложения тщедушного и одет довольно бедно. He was of small stature, puny build, and rather poorly dressed. Последнего, Ваню, я сперва было и не заметил: он лежал на земле, смирнехонько прикорнув под угловатую рогожу, и только изредка выставлял из-под нее свою русую кудрявую голову. The last one, Vanya, I didn't even notice at first: he was lying on the ground, quietly crouching under the angular matting, and only occasionally sticking his blond curly head out from under it. Этому мальчику было всего лет семь. This boy was only seven years old.

Итак, я лежал под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. So, I lay under a bush to the side and looked at the boys. Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились "картошки", Павлуша наблюдал за ним и, стоя на коленях, тыкал щепкой в закипавшую воду. A small cauldron hung over one of the fires; “potatoes” were boiled in it, Pavlusha watched him and, kneeling, poked a chip into the boiling water. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Fedya lay leaning on his elbow and spreading the flaps of his coat.

Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Ilyusha was sitting next to Kostya, still squinting intently. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Kostya lowered his head a little and looked off into the distance. Ваня не шевелился под своей рогожей. Vanya did not move under his matting. Я притворился спящим. I pretended to be asleep. Понемногу мальчики опять разговорились.

Сперва они покалякали о том и сем, о завтрашних работах, о лошадях; но вдруг Федя обратился к Ильюше и, как бы возобновляя прерванный разговор, спросил его: First they chatted about this and that, about tomorrow's work, about horses; but suddenly Fedya turned to Ilyusha and, as if resuming an interrupted conversation, asked him:

-- Ну, и что ж ты, так и видел домового? - Well, and what did you see the brownie?

-- Нет, я его не видал, да его и видеть нельзя, -- отвечал Ильюша сиплым и слабым голосом, звук которого как нельзя более соответствовал выражению его лица, -- а слышал... Да и не я один. “No, I didn’t see him, and you can’t even see him,” Ilyusha answered in a hoarse and weak voice, the sound of which corresponded perfectly to the expression on his face, “but I heard ... Yes, and I’m not alone.

-- А он у вас где водится? - Where does he live with you? -- спросил Павлуша. asked Pavlusha.

-- В старой рольне {"Рольней" или "черпальней" на бумажных фабриках называется то строение, где в чанах вычерпывают бумагу. - In the old roller-coaster {"Roller" or "scoop" in paper mills is the name of the building where paper is scooped out in vats. Оно находится у самой плотины, под колесом. It is located at the dam itself, under the wheel. (Прим. (Note. И.С.Тургенева.) }.

-- А разве вы на фабрику ходите? - Do you go to the factory?

-- Как же, ходим. - Well, let's go. Мы с братом, с Авдюшкой, в лисовщиках состоим {"Лисовщики" гладят, скоблят бумагу. My brother, Avdyushka and I, we are fox workers ("Fox workers" stroke, scrape paper. (Прим. И.С.Тургенева.) }.

-- Вишь ты -- фабричные!.. - You see - factory! ..

-- Ну, так как же ты его слышал? "Well, how did you hear him?" -- спросил Федя. Fedya asked.

-- А вот как. -- That's how. Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Федором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да еще с Ивашкой Сухоруковым, да еще были там другие ребятишки; всех было нас ребяток человек десять -- как есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: "Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так вы, ребятки, домой не ходите". Вот мы остались и лежим все вместе, и зачал Авдюшка говорить, что, мол, ребята, ну, как домовой придет?.. И не успел он, Авдей-то, проговорить, как вдруг кто-то над головами у нас и заходил; но а лежали-то мы внизу, а заходил он наверху, у колеса. Слышим мы: ходит, доски под ним так и гнутся, так и трещат; вот прошел он через наши головы; вода вдруг по колесу как зашумит, зашумит; застучит, застучит колесо, завертится; но а заставки у дворца-то {"Дворцом" называется у нас место, по которому вода бежит на колесо. (Прим. И.С.Тургенева.) } спущены. Дивимся мы: кто ж это их поднял, что вода пошла; однако колесо повертелось, повертелось, да и стало.

Пошел тот опять к двери наверху да по лестнице спущаться стал, и этак слушается, словно не торопится; ступеньки под ним так даже и стонут... Ну, подошел тот к нашей двери, подождал, подождал -- дверь вдруг вся так и распахнулась. Всполохнулись мы, смотрим -- ничего...

Вдруг, глядь, у одного чана форма {Сетка, которой бумагу черпают. (Прим. И.С.Тургенева.) } зашевелилась, поднялась, окунулась, походила, походила этак по воздуху, словно кто ею полоскал, да и опять на место. Потом у другого чана крюк снялся с гвоздя да опять на гвоздь; потом будто кто-то к двери пошел да вдруг как закашляет, как заперхает, словно овца какая, да зычно так... Мы все так ворохом и свалились, друг под дружку полезли... Уж как же мы напужались о ту пору!

-- Вишь как! -- промолвил Павел. -- Чего ж он раскашлялся?

-- Не знаю; может, от сырости.

Все помолчали.

-- А что, -- спросил Федя, -- картошки сварились?

Павлуша пощупал их.

-- Нет, еще сыры... Вишь, плеснула, -- прибавил он, повернув лицо в направлении реки, -- должно быть, щука... А вон звездочка покатилась.

-- Нет, я вам что, братцы, расскажу, -- заговорил Костя тонким голоском, -- послушайте-ка, намеднись что тятя при мне рассказывал.

-- Ну, слушаем, -- с покровительствующим видом сказал Федя.

-- Вы ведь знаете Гаврилу, слободского плотника?

-- Ну да; знаем.

-- А знаете ли, отчего он такой все невеселый, все молчит, знаете? Вот отчего он такой невеселый. Пошел он раз, тятенька говорил, -- пошел он, братцы мои, в лес по орехи. Вот пошел он в лес по орехи, да и заблудился; зашел -- Бог знает куды зашел. Уж он ходил, ходил, братцы мои, -- нет! не может найти дороги; а уж ночь на дворе. Вот и присел он под дерево; давай, мол, дождусь утра, -- присел и задремал. Вот задремал и слышит вдруг, кто-то его зовет. Смотрит -- никого. Он опять задремал -- опять зовут.

Он опять глядит, глядит: а перед ним на ветке русалка сидит, качается и его к себе зовет, а сама помирает со смеху, смеется... А месяц-то светит сильно, так сильно, явственно светит месяц -- все, братцы мои, видно. Вот зовет она его, и такая вся сама светленькая, беленькая сидит на ветке, словно плотичка какая или пескарь, -- а то вот еще карась бывает такой белесоватый, серебряный...

Гаврила-то плотник так и обмер, братцы мои, а она знай хохочет да его все к себе этак рукой зовет. Уж Гаврила было и встал, послушался было русалки, братцы мои, да, знать, Господь его надоумил: положил-таки на себя крест... А уж как ему было трудно крест-то класть, братцы мои; говорит, рука просто как каменная, не ворочается...

Ах ты этакой, а!.. Вот как положил он крест, братцы мои, русалочка-то и смеяться перестала, да вдруг как заплачет... Плачет она, братцы мои, глаза волосами утирает, а волоса у нее зеленые, что твоя конопля. Вот поглядел, поглядел на нее Гаврила, да и стал ее спрашивать: "Чего ты, лесное зелье, плачешь?" А русалка-то как взговорит ему: "Не креститься бы тебе, говорит, человече, жить бы тебе со мной на веселии до конца дней; а плачу я, убиваюсь оттого, что ты крестился; да не я одна убиваться буду: убивайся же и ты до конца дней". Тут она, братцы мои, пропала, а Гавриле тотчас и понятственно стало, как ему из лесу, то есть, выйти... А только с тех пор он все невеселый ходит.

-- Эка! -- проговорил Федя после недолгого молчанья, -- да как же это может этакая лесная нечисть хрестиянскую душу спортить, -- он же ее не послушался?

-- Да вот поди ты! -- сказал Костя. -- И Гаврила баил, что голосок, мол, у ней такой тоненький, жалобный, как у жабы.

-- Твой батька сам это рассказывал? -- продолжал Федя.

-- Сам. Я лежал на полатях, все слышал.

-- Чудное дело! Чего ему быть невеселым?.. А, знать, он ей понравился, что позвала его.

-- Да, понравился! -- подхватил Ильюша. -- Как же! Защекотать она его хотела, вот что она хотела. Это ихнее дело, этих русалок-то.

-- А ведь вот и здесь должны быть русалки, -- заметил Федя.

-- Нет, -- отвечал Костя, -- здесь место чистое, вольное. Одно -- река близко.

Все смолкли. Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, один из тех непонятных ночных звуков, которые возникают иногда среди глубокой тишины, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся наконец, как бы замирая.

Прислушаешься -- и как будто нет ничего, а звенит. Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом, и слабый, шипящий свист промчался по реке. Мальчики переглянулись, вздрогнули...

-- С нами крестная сила! -- шепнул Илья.

-- Эх вы, вороны! -- крикнул Павел. -- Чего всполохнулись? Посмотрите-ка, картошки сварились. (Все пододвинулись к котельчику и начали есть дымящийся картофель; один Ваня не шевельнулся.) Что же ты? -- сказал Павел.

Но он не вылез из-под своей рогожи. Котельчик скоро весь опорожнился.

-- А слыхали вы, ребятки, -- начал Ильюша, -- что намеднись у нас на Варнавицах приключилось?

-- На плотине-то? -- спросил Федя.

-- Да, да, на плотине, на прорванной. Вот уж нечистое место, так нечистое, и глухое такое. Кругом все такие буераки, овраги, а в оврагах все казюли {По-орловскому: змеи. (Прим. И.С.Тургенева.) } водятся.

-- Ну, что такое случилось? сказывай...

-- А вот что случилось. Ты, может быть, Федя, не знаешь а только там у нас утопленник похоронен; а утопился он давным-давно, как пруд еще был глубок; только могилка его еще видна, да и та чуть видна: так -- бугорочек... Вот, на днях, зовет приказчик псаря Ермила; говорит: "Ступай, мол, Ермил, на пошту". Ермил у нас завсегда на пошту ездит; собак-то он всех своих поморил: не живут они у него отчего-то, так-таки никогда и не жили, а псарь он хороший, всем взял. Вот поехал Ермил за поштой, да и замешкался в городе, но а едет назад уж он хмелен. А ночь, и светлая ночь: месяц светит...

Вот и едет Ермил через плотину: такая уж его дорога вышла. Едет он этак, псарь Ермил, и видит: у утопленника на могиле барашек, белый такой, кудрявый, хорошенький, похаживает. Вот и думает Ермил: "Сем возьму его, -- что ему так пропадать", да и слез, и взял его на руки... Но а барашек -- ничего. Вот идет Ермил к лошади, а лошадь от него таращится, храпит, головой трясет; однако он ее отпрукал, сел на нее с барашком и поехал опять: барашка перед собой держит. Смотрит он на него, и барашек ему прямо в глаза так и глядит.

Жутко ему стало, Ермилу-то псарю: что мол, не помню я, чтобы этак бараны кому в глаза смотрели; однако ничего; стал он его этак по шерсти гладить, -- говорит: "Бяша, бяша!" А баран-то вдруг как оскалит зубы, да ему тоже: "Бяша, бяша..." Не успел рассказчик произнести это последнее слово, как вдруг обе собаки разом поднялись, с судорожным лаем ринулись прочь от огня и исчезли во мраке.

Все мальчики перепугались. Ваня выскочил из-под своей рогожи. Павлуша с криком бросился вслед за собаками. Лай их быстро удалялся...

Послышалась беспокойная беготня встревоженного табуна. Павлуша громко кричал: "Серый! Жучка!.." Через несколько мгновений лай замолк; голос Павла принесся уже издалека... Прошло еще немного времени; мальчики с недоумением переглядывались, как бы выжидая, что-то будет...

Внезапно раздался топот скачущей лошади; круто остановилась она у самого костра, и, уцепившись за гриву, проворно спрыгнул с нее Павлуша. Обе собаки также вскочили в кружок света и тотчас сели, высунув красные языки.

-- Что там? что такое? -- спросили мальчики.

-- Ничего, -- отвечал Павел, махнув рукой на лошадь, -- так, что-то собаки зачуяли. Я думал, волк, -- прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша всей грудью.

Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в это мгновение.

Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь, поскакал один на волка... "Что за славный мальчик!" -- думал я, глядя на него.

-- А видали их, что ли, волков-то? -- спросил трусишка Костя.

-- Их всегда здесь много, -- отвечал Павел, -- да они беспокойны только зимой.

Он опять прикорнул перед огнем. Садясь на землю, уродил он руку на мохнатый затылок одной из собак, и долго не поворачивало головы обрадованное животное, с признательной гордостью посматривая сбоку на Павлушу.

Ваня опять забился под рогожку.

-- А какие ты нам, Илюшка, страхи рассказывал, -- заговорил Федя, которому, как сыну богатого крестьянина, приходилось быть запевалой (сам же он говорил мало, как бы боясь уронить свое достоинство). -- Да и собак тут нелегкая дернула залаять... А точно, я слышал, это место у вас нечистое.

-- Варнавицы?.. Еще бы! еще какое нечистое! Там не раз, говорят, старого барина видали -- покойного барина. Ходит, говорят, в кафтане долгополом и все это этак охает, чего-то на земле ищет. Его раз дедушка Трофимыч повстречал: "Что, мол, батюшка, Иван Иваныч, изволишь искать на земле?" -- Он его спросил? -- перебил изумленный Федя.

-- Да, спросил.

-- Ну, молодец же после этого Трофимыч... Ну, и что ж тот?

-- Разрыв-травы, говорит, ищу. -- Да так глухо говорит, глухо: -- Разрыв-травы. -- А на что тебе, батюшка Иван Иваныч, разрыв-травы? -- Давит, говорит, могила давит, Трофимыч: вон Хочется, вон...

-- Вишь какой! -- заметил Федя, -- мало, знать, пожил.

-- Экое диво! -- промолвил Костя. -- Я думал, покойников можно только в родительскую субботу видеть.

-- Покойников во всяк час видеть можно, -- с уверенностью подхватил Ильюша, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья... -- Но а в родительскую субботу ты можешь и живого увидать, за кем, то есть, в том году очередь помирать.

Стоит только ночью сесть на паперть на церковную да все на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по дороге, кому, то есть, умирать в том году. Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.

-- Ну, и видела она кого-нибудь? -- с любопытством спросил Костя.

-- Как же. Перво-наперво она сидела долго, долго, никого не видала и не слыхала... только все как будто собачка этак залает, залает где-то... Вдруг, смотрит: идет по дорожке мальчик в одной рубашонке. Она приглянулась -- Ивашка Федосеев идет...

-- Тот, что умер весной? -- перебил Федя.

-- Тот самый. Идет и головушки не подымает... А узнала его Ульяна... Но а потом смотрит: баба идет. Она вглядываться, вглядываться, -- ах ты, Господи! -- сама идет по дороге, сама Ульяна.

-- Неужто сама? -- спросил Федя.

-- Ей-Богу, сама.

-- Ну что ж, ведь она еще не умерла?

-- Да году-то еще не прошло. А ты посмотри на нее: в чем душа держится.

Все опять притихли. Павел бросил горсть сухих сучьев на огонь. Резко зачернелись они на внезапно вспыхнувшем пламени, затрещали, задымились и пошли коробиться, приподнимая обожженные концы.

Отражение света ударило, порывисто дрожа, во все стороны, особенно кверху. Вдруг откуда ни возьмись белый голубок, -- налетел прямо в это отражение, пугливо повертелся на одном месте, весь обливаясь горячим блеском, и исчез, звеня крылами.

-- Знать, от дому отбился, -- заметил Павел. -- Теперь будет лететь, покуда на что наткнется, и где ткнет, там и ночует до зари.

-- А что, Павлуша, -- промолвил Костя, -- не праведная ли эта душа летела на небо, ась?

Павел бросил другую горсть сучьев на огонь.

-- Может быть, -- проговорил он наконец.

-- А скажи, пожалуй, Павлуша, -- начал Федя, -- что, у вас тоже в Шаламове было видать предвиденье-то небесное? {Так мужики называют у нас солнечное затмение. (Прим. И.С.Тургенева.) -- Как солнца-то не стало видно? Как же.

-- Чай, напугались и вы?

-- Да не мы одни. Барин-то наш, хоша и толковал нам напредки, что, дескать, будет вам предвиденье, а как затемнело, сам, говорят, так перетрусился, что на-поди. А на дворовой избе баба-стряпуха, так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом все горшки перебила в печи: "Кому теперь есть, говорит, наступило светопрестановление". Так шти и потекли. А у нас на деревне такие, брат, слухи ходили, что, мол, белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку {В поверье о "Тришке", вероятно, отозвалось сказание об антихристе. (Прим. И.С.Тургенева.) } увидят.

-- Какого это Тришку? -- спросил Костя.

-- А ты не знаешь? -- с жаром подхватил Ильюша. -- Ну, брат, откентелева же ты, что Тришки не знаешь? Сидни же у вас в деревне сидят, вот уж точно сидни! Тришка -- эвто будет такой человек удивительный, который придет; а придет он, когда наступят последние времена. И будет он такой удивительный человек, что его и взять нельзя будет, и ничего ему сделать нельзя будет: такой уж будет удивительный человек.

Захотят его, например, взять хрестьяне; выйдут на него с дубьем, оцепят его, но а он им глаза отведет -- так отведет им глаза, что они же сами друг друга побьют. В острог его посадят, например, -- он попросит водицы испить в ковшике: ему принесут ковшик, а он нырнет туда, да и поминай как звали.

Цепи на него наденут, а он в ладошки затрепещется -- они с него так и попадают. Ну, и будет ходить этот Тришка по селам да по городам; и будет этот Тришка, лукавый человек, соблазнять народ хрестиянский... ну, а сделать ему нельзя будет ничего... Уж такой он будет удивительный, лукавый человек.

-- Ну да, -- продолжал Павел своим неторопливым голосом, -- такой. Вот его-то и ждали у нас. Говорили старики, что вот, мол, как только предвиденье небесное зачнется, так Тришка и придет. Вот и зачалось предвиденье. Высыпал весь народ на улицу, в поле, ждет, что будет.

А у нас, вы знаете, место видное, привольное. Смотрят -- вдруг от слободки с горы идет какой-то человек, такой мудреный, голова такая удивительная... Все как крикнут: "Ой, Тришка идет! ой, Тришка идет!" -- да кто куды! Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дверную собаку так запужала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай кричать перепелом: "Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет". Таково-то все переполошились!.. А человек-то это шел наш бочар, Вавила: жбан себе новый купил да на голову пустой жбан и надел.

Все мальчики засмеялись и опять приумолкли на мгновенье, как это часто случается с людьми, разговаривающими на открытом воздухе. Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и еще долго было ей лежать мягким пологом на заснувших полях; еще много времени оставалось до первого лепета, до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари.

Луны не было на небе: она в ту пору поздно всходила. Бесчисленные золотые звезды, казалось, тихо текли все, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя на них, вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный бег земли... Countless golden stars seemed to be flowing silently, twinkling with each other, in the direction of the Milky Way, and, right, looking at them, you yourself seemed to vaguely feel the impetuous, unstoppable run of the earth ...

Странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг два раза сряду над рекой и, спустя несколько мгновений, повторился уже далее... A strange, sharp, painful cry suddenly rang out twice in a row over the river and, after a few moments, was repeated further ...

Костя вздрогнул. Kostya shuddered. "Что это?" -- Это цапля кричит, -- спокойно возразил Павел. "It's a heron screaming," Pavel objected calmly.

-- Цапля, -- повторил Костя... -- А что такое, Павлуша, я вчера слышал вечером, -- прибавил он, помолчав немного, -- ты, может быть, знаешь...

-- Что ты слышал? - What did you hear?

-- А вот что я слышал. Шел я из Каменной Гряды в Шашкино; а шел сперва все нашим орешником, а потом лужком пошел -- знаешь, там, где он сугибелью {Сугибель -- крутой поворот в овраге. I walked from the Stone Ridge to Shashkino; but at first he went through our hazel, and then he went through the meadow - you know, where it bends (the bend is a sharp turn in the ravine. (Прим. (Note. И.С.Тургенева.) } выходит, -- там ведь есть бучило {Бучило -- глубокая яма с весенней водой, оставшейся после половодья, которая не пересыхает даже летом. } it turns out - there is a buchilo there {Buchilo is a deep pit with spring water left after the flood, which does not dry up even in summer. (Прим. И.С.Тургенева.) }; знаешь, оно еще все камышом заросло; вот пошел я мимо этого бучила, братцы мои, и вдруг из того-то бучила как застонет кто-то, да так жалостливо, жалостливо: у-у... у-у... у-у! }; you know, it is still all overgrown with reeds; so I went past this thump, my brothers, and suddenly from that thrashing someone groaned, but so pitifully, pitifully: woo... woo... woo! Страх такой меня взял, братцы мои: время-то позднее, да и голос такой болезный. Such a fear took me, my brothers: the time is late, and the voice is so sick. Так вот, кажется, сам бы и заплакал... Что бы это такое было? So, it seems that he himself would cry ... What would it be? ась?

-- В этом бучиле в запрошлом лете Акима-лесника утопили воры, -- заметил Павлуша, -- так, может быть, его душа жалобится. “Thieves drowned Akim the forester in this bouchil last summer,” Pavlusha remarked, “perhaps his soul is complaining.

-- А ведь и то, братцы мои, -- возразил Костя, расширив свои и без того огромные глаза... -- Я и не знал, что Акима в том бучиле утопили: я бы еще не так напужался. - But even then, my brothers, - objected Kostya, widening his already huge eyes ... - I didn’t even know that Akim was drowned in that bouchil: I wouldn’t have been so frightened yet.

-- А то, говорят, есть такие лягушки махонькие, -- продолжал Павел, -- которые так жалобно кричат. “And then, they say, there are such tiddly frogs,” Pavel continued, “that scream so plaintively.

-- Лягушки? Ну, нет, это не лягушки... какие это... (Цапля опять прокричала над рекой.) Well, no, these are not frogs ... what are they ... (The heron again shouted over the river.) Эк ее! -- невольно произнес Костя, -- словно леший кричит. ' Kostya involuntarily uttered, 'screams like a goblin.

-- Леший не кричит, он немой, -- подхватил Ильюша, -- он только в ладоши хлопает да трещит...

-- А ты его видал, лешего-то, что ли? -- насмешливо перебил его Федя. Fedya interrupted him mockingly.

-- Нет, не видал, и сохрани Бог его видеть; но а другие видели. - No, he did not see, and God save him to see; but others have seen it. Вот на днях он у нас мужичка обошел: водил, водил его по лесу, и все вокруг одной поляны... Едва-те к свету домой добился. Just the other day he walked around our peasant: he led him, led him through the forest, and all around the same clearing ... He barely made it home to the light.

-- Ну, и видел он его?

-- Видел. Говорит, такой стоит большой, большой, темный, окутанный, этак словно за деревом, хорошенько не разберешь, словно от месяца прячется, и глядит, глядит глазищами-то, моргает ими, моргает...

-- Эх ты! -- воскликнул Федя, слегка вздрогнув и передернув плечами, -- пфу!.. exclaimed Fedya, shuddering slightly and shrugging his shoulders, “pfu!..

-- И зачем эта погань в свете развелась? -- заметил Павел. -- Не понимаю, право!

-- Не бранись, смотри, услышит, -- заметил Илья.

Настало опять молчание.

-- Гляньте-ка, гляньте-ка, ребятки, -- раздался вдруг детский голос Вани, -- гляньте на Божьи звездочки, -- что пчелки роятся! “Look, look, guys,” Vanya’s childish voice suddenly rang out, “look at God’s stars, how the bees are swarming!”

Он выставил свое свежее личико из-под рогожи, оперся на кулачок и медленно поднял кверху свои большие тихие глаза. He pushed his fresh little face out from under the matting, leaned on his fist and slowly raised his large, quiet eyes. Глаза всех мальчиков поднялись к небу и не скоро опустились. The eyes of all the boys rose to the sky and did not soon fall.

-- А что, Ваня, -- ласково заговорил Федя, -- что, твоя сестра Анютка здорова? “Well, Vanya,” Fedya spoke affectionately, “is your sister Anyutka healthy?”

-- Здорова, -- отвечал Ваня, слегка картавя. "Healthy," Vanya replied, burping slightly.

-- Ты ей скажи -- что она к нам, отчего не ходит?.. - You tell her - that she is to us, why does not she go? ..

-- Не знаю. -- I do not know.

-- Ты ей скажи, чтобы она ходила.

-- Скажу.

-- Ты ей скажи, что я ей гостинца дам. - You tell her that I will give her a present.

-- А мне дашь?

-- И тебе дам.

Ваня вздохнул. Vanya sighed.

-- Ну, нет, мне не надо. - Well, no, I don't need to. Дай уж лучше ей: она такая у нас добренькая. Give it better to her: she is so kind with us.

И Ваня опять положил свою голову на землю. And Vanya again laid his head on the ground. Павел встал и взял в руку пустой котельчик. Pavel got up and took the empty cauldron in his hand.

-- Куда ты? -- спросил его Федя.

-- К реке, водицы зачерпнуть: водицы захотелось испить.

Собаки поднялись и пошли за ним.

-- Смотри не упади в реку! -- крикнул ему вслед Ильюша.

-- Отчего ему упасть? -- сказал Федя, -- он остережется.

-- Да, остережется. Всяко бывает: он вот нагнется, станет черпать воду, а водяной его за руку схватит да потащит к себе. Станут потом говорить: упал, дескать, малый в воду... А какое упал?.. Во-вон, в камыши полез, -- прибавил он, прислушиваясь. In-there, climbed into the reeds, - he added, listening.

Камыши точно, раздвигаясь, "шуршали", как говорится у нас. The reeds exactly, moving apart, "rustled", as we say. -- А правда ли, -- спросил Костя, -- что Акулина-дурочка с тех пор и рехнулась, как в воде побывала? "Is it true," Kostya asked, "that Akulina the fool has gone mad since then, as if she had been in the water?"

-- С тех пор... Какова теперь! - Since then ... What is now! Но а говорят, прежде красавица была. But as they say, before the beauty was. Водяной ее испортил. The merman ruined it. Знать, не ожидал, что ее скоро вытащут. Know, did not expect that she would be pulled out soon. Вот он ее, там у себя на дне, и испортил. Here he is, there at his bottom, and spoiled it.

(Я сам не раз встречал эту Акулину. (I myself have met this Akulina more than once. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Covered in tatters, terribly thin, with a face as black as coal, blurred eyes and eternally bared teeth, she tramples for hours on end in one place, somewhere on the road, tightly pressing her bony hands to her chest and slowly shifting from foot to foot, like a wild animal in a cage. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.) She does not understand anything, no matter what they say to her, and only occasionally giggles convulsively.)

-- А говорят, -- продолжал Костя, -- Акулина оттого в реку и кинулась, что ее полюбовник обманул. “But they say,” continued Kostya, “the reason why Akulina threw herself into the river was that her lover had deceived her.

-- От того самого.

-- А помнишь Васю? -- печально прибавил Костя. Kostya added sadly.

-- Какого Васю? -- спросил Федя.

-- А вот того, что утонул, -- отвечал Костя, -- в этой вот в самой реке. - But the one that drowned, - answered Kostya, - in this very river. Уж какой же мальчик был! What a boy it was! и-их, какой мальчик был! and-them, what a boy was! Мать-то его, Феклиста, уж как же она его любила, Васю-то! His mother, Feklista, how she loved him, Vasya! И словно чуяла она, Феклиста-то, что ему от воды погибель произойдет. And it was as if she, Feklista, sensed that death would happen to him from the water. Бывало, пойдет-от Вася с нами, с ребятками, летом в речку купаться, -- она так вся и встрепещется. It used to happen that Vasya would go with us, with the guys, in the summer to swim in the river - she would tremble all over.

Другие бабы ничего, идут себе мимо с корытами, переваливаются, а Феклиста поставит корыто наземь и станет его кликать: "Вернись, мол, вернись, мой светик! Other women are fine, they walk past with troughs, roll over, and Feklista puts the trough on the ground and starts calling him: “Come back, they say, come back, my little light! ох, вернись, соколик!" oh, come back, falcon!" И как утонул. And how he drowned. Господь знает. The Lord knows. Играл на бережку, и мать тут же была, сено сгребала; вдруг слышит, словно кто пузыри по воде пускает, -- глядь, а только уж одна Васина шапонька по воде плывет. He played on the bank, and his mother was right there, raking hay; suddenly he hears, as if someone were blowing bubbles on the water - lo and behold, only Vasya's little hat is floating on the water.

Ведь вот с тех пор и Феклиста не в своем уме: придет да и ляжет на том месте, где он утоп; ляжет, братцы мои, да и затянет песенку, -- помните, Вася-то все такую песенку певал, -- вот ее-то она и затянет, а сама плачет, плачет, горько Богу жалится...

-- А вот Павлуша идет, -- молвил Федя.

Павел подошел к огню с полным котельчиком в руке. Pavel approached the fire with a full cauldron in his hand.

-- Что, ребята, -- начал он, помолчав, -- неладно дело. “What, guys,” he began after a pause, “there’s something wrong.

-- А что? -- торопливо спросил Костя. asked Kostya hurriedly.

-- Я Васин голос слышал. - Escuché la voz de Vasya.

Все так и вздрогнули.

-- Что ты, что ты? -- пролепетал Костя. murmured Kostya.

-- Ей-Богу. Только стал я к воде нагибаться, слышу вдруг зовут меня этак Васиным голоском и словно из-под воды: "Павлуша, а Павлуша!" As soon as I began to bend down to the water, I suddenly heard Vasya's voice call me that way and, as if from under the water: "Pavlusha, and Pavlusha!" Я слушаю; а тот опять зовет: "Павлуша, подь сюда". I'm listening to; and he again calls: "Pavlusha, come here." Я отошел. I walked away. Однако воды зачерпнул. However, he scooped up water.

-- Ах ты, Господи! - Oh, my God! ах ты, Господи! -- проговорили мальчики, крестясь. said the boys, crossing themselves.

-- Ведь это тебя водяной звал, Павел, -- прибавил Федя... -- А мы только что о нем, о Васе-то, говорили. “It was the waterman who called you, Pavel,” Fedya added ... “And we just talked about him, about Vasya.”

-- Ах, это примета дурная, -- с расстановкой проговорил Ильюша. "Ah, that's a bad omen," Ilyusha said with an emphasis.

-- Ну, ничего, пущай! - Well, nothing, let it go! -- произнес Павел решительно и сел опять, -- своей судьбы не минуешь. said Pavel resolutely, and sat down again, “you cannot escape your fate.

Мальчики приутихли. Видно было, что слова Павла произвели на них глубокое впечатление. It was obvious that Paul's words made a deep impression on them. Они стали укладываться перед огнем, как бы собираясь спать. They began to lay down in front of the fire, as if about to sleep.

-- Что это? -- What is it? -- спросил вдруг Костя, приподняв голову. asked Kostya suddenly, raising his head.

Павел прислушался.

-- Это кулички летят, посвистывают. - These are the little birds flying, whistling.

-- Куда ж они летят?

-- А туда, где, говорят, зимы не бывает.

-- А разве есть такая земля?

-- Есть. -- There is.

-- Далеко?

-- Далеко, далеко, за теплыми морями. Far, far, beyond the warm seas.

Костя вздохнул и закрыл глаза. Kostya sighed and closed his eyes.

Уже более трех часов протекло с тех пор, как я присоседился к мальчикам. More than three hours have passed since I joined the boys. Месяц взошел наконец; я его склонились к темному краю земли многие звезды не тотчас заметил: так он был мал и узок. The moon has risen at last; I leaned towards the dark edge of the earth, many stars did not immediately notice: it was so small and narrow. Эта безлунная ночь, казалось, была все так же великолепна, как и прежде... This moonless night, it seemed, was still as magnificent as before ...

Но уже, еще недавно высоко стоявшие на небе; все совершенно затихло кругом, как обыкновенно затихает все только к утру: все спало крепким, неподвижным, передрассветным сном. But already, until recently, standing high in the sky; everything was completely quiet all around, as usual, everything calms down only towards morning: everything slept in a strong, motionless, pre-dawn sleep. В воздухе уже не так сильно пахло, -- в нем снова как будто разливалась сырость... There was no longer such a strong smell in the air - dampness seemed to be spreading in it again ...

Недолги летние ночи!.. Short summer nights! Разговор мальчиков угасал вместе с огнями... Собаки даже дремали; лошади, сколько я мог различить, при чуть брезжущем, слабо льющемся свете звезд, тоже лежали, понурив головы... Сладкое забытье напало на меня; оно перешло в дремоту. The boys' conversation faded along with the lights... The dogs even dozed off; the horses, as far as I could distinguish, in the slightly peeping, weakly pouring light of the stars, also lay with their heads bowed ... Sweet oblivion attacked me; it passed into slumber.

Свежая струя пробежала по моему лицу. Я открыл глаза: утро зачиналось. Еще нигде не румянилась заря, но уже забелелось на востоке. The dawn had not yet flushed anywhere, but it was already turning white in the east. Все стало видно, хотя смутно видно, кругом. Everything became visible, although vaguely visible, all around.

Бледно-серое небо светлело, холодело, синело; звезды то мигали слабым светом, то исчезали; отсырела земля, запотели листья, кое-где стали раздаваться живые звуки, голоса, и жидкий, ранний ветерок уже пошел бродить и порхать над землею. The pale gray sky grew lighter, colder, bluer; the stars now twinkled with a faint light, then disappeared; the earth was damp, the leaves were sweating, in some places living sounds, voices began to be heard, and a thin, early breeze had already begun to roam and flutter over the earth.

Тело мое ответило ему легкой, веселой дрожью. Я проворно встал и подошел к мальчикам. Они все спали как убитые вокруг тлеющего костра; один Павел приподнялся до половины и пристально поглядел на меня.

Я кивнул ему головой и пошел восвояси вдоль задымившейся реки. Не успел я отойти двух верст, как уже полились кругом меня по широкому мокрому лугу, и спереди, по зазеленевшимся холмам, от лесу до лесу, и сзади по длинной пыльной дороге, по сверкающим, обагренным кустам, и по реке, стыдливо синевшей из-под редеющего тумана, -- полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света...

Все зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило. Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы; мне навстречу, чистые и ясные, словно тоже обмытые утренней прохладой, принеслись звуки колокола, и вдруг мимо меня, погоняемый знакомыми мальчиками, промчался отдохнувший табун... Large drops of dew blushed everywhere like radiant diamonds; towards me, clean and clear, as if also washed by the morning coolness, the sounds of a bell came, and suddenly a rested herd rushed past me, driven by familiar boys ...

Я, к сожалению, должен прибавить, что в том же году Павла не стало. Unfortunately, I must add that in the same year Paul passed away. Он не утонул: он убился, упав с лошади. He did not drown: he killed himself by falling off his horse. Жаль, славный был парень! Too bad, he was a nice guy!