Антон Павлович Чехов. Anton Pavlovich Chekhov. Über die Karwoche. Teil 2 Anton Pavlovich Chekhov. On Holy Week. Part 2 Anton Pavlovitch Tchekhov. Sur la semaine sainte. Deuxième partie Anton Pavlovich Cechov. Nella Settimana Santa. Parte 2. Anton Pavlovitsj Tsjechov. Op de Goede Week. Deel 2 На Страстной неделе. On Holy Week. Часть 2 Part 2

Часть 2 Part 2

Но вот священник покрывает ее голову епитрахилью. But here the priest covers her head with stole. Mais ici le prêtre se couvre la tête d'étole.

- И аз, недостойной иерей...- слышится его голос... - властию его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих... - And az, unworthy priest ... - his voice is heard ... - by his power, given to me, I forgive and forgive you from all your sins ... - Et az, prêtre indigne ... - sa voix est entendue ... - par son pouvoir, qui m'est donné, je te pardonne et te pardonne de tous tes péchés ...

Дама делает земной поклон, целует крест и идет назад. The lady bows to the ground, kisses the cross and goes back. Уже обе щеки ее румяны, но лицо спокойно, ясно, весело. Both her cheeks are already ruddy, but her face is calm, clear, cheerful.

"Она теперь счастлива,- думаю я, глядя то на нее, то на священника, простившего ей грехи.- Но как должен быть счастлив человек, которому дано право прощать". “She is happy now,” I think, looking first at her, then at the priest who forgave her sins. “But how happy a person should be who has been given the right to forgive.” "Elle est heureuse maintenant", je pense, en la regardant d'abord, puis en regardant le prêtre qui a pardonné ses péchés. "Mais comme devrait être heureuse une personne à qui on a donné le droit de pardonner." Теперь очередь Митьки, но во мне вдруг вскипает чувство ненависти к этому разбойнику, я хочу пройти за ширму раньше его, я хочу быть первым... Заметив мое движение, он бьет меня свечой по голове, я отвечаю ему тем же, и полминуты слышится пыхтенье и такие звуки, как будто кто-то ломает свечи... Нас разнимают. Now it’s Mitka’s turn, but a feeling of hatred for this robber suddenly boils up in me, I want to go behind the screen before him, I want to be the first ... Noticing my movement, he hits me on the head with a candle, I answer him in the same way, and for half a minute I hear panting and such sounds as if someone is breaking candles ... We are being separated. Maintenant c'est au tour de Mitka, mais un sentiment de haine envers ce braqueur monte soudain en moi, je veux passer derrière le paravent avant lui, je veux être le premier... Remarquant mon mouvement, il me frappe sur la tête avec un bougie, je lui réponds de la même manière, et pendant une demi-minute j'entends des halètements et des bruits comme si quelqu'un casse des bougies... Nous sommes séparés. Мой враг робко подходит к аналою, не сгибая колен, кланяется в землю, но, что дальше, я не увижу; от мысли, что сейчас после Митьки будет моя очередь, в глазах у меня начинают мешаться и расплываться предметы; оттопыренные уши Митьки растут и сливаются с темным затылком, священник колеблется, пол кажется волнистым... My enemy timidly approaches the lectern, without bending his knees, bows to the ground, but what's next, I won't see; from the thought that now after Mitka it will be my turn, objects begin to interfere and blur in my eyes; Mitka's protruding ears grow and merge with the dark back of his head, the priest hesitates, the floor seems to be wavy... Mon ennemi s'approche timidement du pupitre, sans plier les genoux, s'incline jusqu'à terre, mais la suite, je ne la verrai pas ; de la pensée que maintenant après Mitka ce sera mon tour, les objets commencent à interférer et à se brouiller dans mes yeux; Les oreilles décollées de Mitka grandissent et se confondent avec l'arrière sombre de sa tête, le prêtre hésite, le sol semble ondulé...

Раздается голос священника: The voice of the priest is heard:

- И аз, недостойный иерей... - And az, unworthy priest ...

Теперь уж и я двигаюсь за ширмы. Now I'm moving behind the screens. Под ногами ничего не чувствую, точно иду по воздуху... Подхожу к аналою, который выше меня. I don’t feel anything under my feet, it’s as if I’m walking on air ... I go up to the lectern, which is higher than me. На мгновение у меня в глазах мелькает равнодушное, утомленное лицо священника, но дальше я вижу только его рукав с голубой подкладкой, крест и край аналоя. For a moment, the indifferent, tired face of the priest flickers in my eyes, but then I see only his blue-lined sleeve, the cross, and the edge of the lectern. Pendant un instant, le visage indifférent et fatigué du prêtre vacille dans mes yeux, mais ensuite je ne vois que sa manche bordée de bleu, la croix et le bord du pupitre. Я чувствую близкое соседство священника, запах его рясы, слышу строгий голос, и моя щека, обращенная к нему, начинает гореть... Многого от волнения я не слышу, но на вопросы отвечаю искренне, не своим, каким-то странным голосом, вспоминаю одиноких Богородицу и Иоанна Богослова, распятие, свою мать, и мне хочется плакать, просить прощения. I feel the close proximity of the priest, the smell of his cassock, I hear a stern voice, and my cheek turned to him begins to burn ... I don’t hear much from excitement, but I answer questions sincerely, not with my own, in some strange voice, I remember lonely Mother of God and John the Theologian, crucifixion, my mother, and I want to cry, ask for forgiveness.

- Тебя как зовут?- спрашивает священник, покрывая мою голову мягкою епитрахилью. “What is your name?” the priest asks, covering my head with a soft stole.

Как теперь легко, как радостно на душе! How easy it is now, how joyful in the soul!

Грехов уже нет, я свят, я имею право идти в рай! There are no more sins, I am holy, I have the right to go to heaven! Мне кажется, что от меня уже пахнет так же, как от рясы, я иду из-за ширм к дьякону записываться и нюхаю свои рукава. It seems to me that I already smell the same as from the cassock, I go from behind the screens to the deacon to sign up and sniff my sleeves. Il me semble que je sens déjà la même que depuis la soutane, je passe de derrière les paravents chez le diacre pour m'inscrire et renifler mes manches. Церковные сумерки уже не кажутся мне мрачными, и на Митьку я гляжу равнодушно, без злобы. Church twilight no longer seems gloomy to me, and I look at Mitka indifferently, without malice.

- Как тебя зовут?- спрашивает дьякон. - What is your name?" asks the deacon.

- Федя. - Fedya.

- А по отчеству? - And by patronymic?

- Не знаю. - I don't know.

- Как зовут твоего папашу? - What's your daddy's name?

- Иван Петрович. - Ivan Petrovich.

- Фамилия? - Surname?

Я молчу. I am silent.

- Сколько тебе лет? - How old are you?

- Девятый год. - Ninth year.

Придя домой, я, чтобы не видеть, как ужинают, поскорее ложусь в постель и, закрывши глаза, мечтаю о том, как хорошо было бы претерпеть мучения от какого-нибудь Ирода или Диоскора, жить в пустыне и, подобно старцу Серафиму, кормить медведей, жить в келии и питаться одной просфорой, раздать имущество бедным, идти в Киев. Arriving home, in order not to see how they dine, I quickly lie down in bed and, closing my eyes, dream of how good it would be to endure torment from some Herod or Dioscorus, live in the desert and, like the elder Seraphim, feed the bears , live in a cell and eat only prosphora, distribute property to the poor, go to Kyiv. Arrivé à la maison, pour ne pas voir comment ils dînent, je me couche rapidement et, fermant les yeux, je rêve qu'il serait bon d'endurer les tourments d'un Hérode ou d'un Dioscore, de vivre dans le désert et, comme l'aîné des Séraphins , nourrir les ours , vivre dans une cellule et ne manger que de la prosphore, distribuer des biens aux pauvres, aller à Kiev. Мне слышно, как в столовой накрывают на стол - это собираются ужинать; будут есть винегрет, пирожки с капустой и жареного судака. I can hear how the table is set in the dining room - they are going to have dinner; will eat vinaigrette, pies with cabbage and fried pike perch. J'entends comment la table est dressée dans la salle à manger - ils vont dîner ; mangera de la vinaigrette, des tartes aux choux et des sandres frits. Как мне хочется есть! How I want to eat! Я согласен терпеть всякие мучения, жить в пустыне без матери, кормить медведей из собственных рук, но только сначала съесть бы хоть один пирожок с капустой! I agree to endure all sorts of torments, to live in the desert without a mother, to feed bears from my own hands, but first I would like to eat at least one cabbage pie!

- Боже, очисти меня грешного,- молюсь я, укрываясь с головой.- Ангел-хранитель, защити меня от нечистого духа. - God, cleanse me a sinner, - I pray, hiding with my head. - Guardian angel, protect me from an unclean spirit. - Dieu, purifie-moi d'un pécheur, - je prie en me cachant avec ma tête - Ange gardien, protège-moi d'un esprit impur.

На другой день, в четверг, я просыпаюсь с душой ясной и чистой, как хороший весенний день. The next day, Thursday, I wake up with a clear and pure soul, like a good spring day. В церковь я иду весело, смело, чувствуя, что я причастник, что на мне роскошная и дорогая рубаха, сшитая из шелкового платья, оставшегося после бабушки. I go to church cheerfully, boldly, feeling that I am a communicant, that I am wearing a luxurious and expensive shirt, sewn from a silk dress left after my grandmother. Je vais à l'église gaiement, hardiment, sentant que je communie, que je porte une chemise luxueuse et chère, cousue à partir d'une robe de soie laissée après ma grand-mère. В церкви все дышит радостью, счастьем и весной; лица Богородицы и Иоанна Богослова не так печальны, как вчера, лица причастников озарены надеждой, и, кажется, все прошлое предано забвению, все прощено. Everything in the church breathes with joy, happiness and spring; the faces of the Mother of God and John the Theologian are not as sad as yesterday, the faces of the communicants are illuminated with hope, and it seems that all the past has been forgotten, everything is forgiven. Tout dans l'église respire la joie, le bonheur et le printemps ; les visages de la Mère de Dieu et de Jean le Théologien ne sont pas aussi tristes qu'hier, les visages des communiants sont illuminés d'espérance, et il semble que tout le passé a été oublié, tout est pardonné. Митька тоже причесан и одет по-праздничному. Mitka is also combed and dressed in a festive way. Mitka est également peignée et habillée de manière festive. Я весело гляжу на его оттопыренные уши и, чтобы показать, что я против него ничего не имею, говорю ему: I look cheerfully at his protruding ears and, to show that I have nothing against him, I say to him:

- Ты сегодня красивый, и если бы у тебя не торчали волосы и если б ты не был так бедно одет, то все бы подумали, что твоя мать не прачка, а благородная. “You are beautiful today, and if your hair didn’t stick out and if you weren’t so poorly dressed, then everyone would think that your mother is not a washerwoman, but a noble one. « Tu es belle aujourd'hui, et si tes cheveux ne ressortaient pas et si tu n'étais pas si mal habillée, alors tout le monde penserait que ta mère n'est pas une lavandière, mais une noble. Приходи ко мне на Пасху, будем в бабки играть. Come to me for Easter, we will play grandmother.

Митька недоверчиво глядит на меня и грозит мне под полой кулаком. Mitka looks at me incredulously and threatens me with his hollow fist.

А вчерашняя дама кажется мне прекрасной. And yesterday's lady seems beautiful to me. Et la dame d'hier me semble belle. На ней светло-голубое платье и большая сверкающая брошь в виде подковы. She wears a light blue dress and a large sparkling horseshoe brooch. Elle porte une robe bleu clair et une grande broche en fer à cheval étincelante. Я любуюсь ею и думаю, что когда я вырасту большой, то непременно женюсь на такой женщине, но, вспомнив, что жениться - стыдно, я перестаю об этом думать и иду на клирос, где дьячок уже читает часы. I admire her and think that when I grow up, I will certainly marry such a woman, but, remembering that it is a shame to marry, I stop thinking about it and go to the kliros, where the deacon is already reading the hours. Je l'admire et pense que quand je serai grand, j'épouserai certainement une telle femme, mais, me souvenant que c'est une honte de se marier, j'arrête d'y penser et je vais au kliros, où le diacre lit déjà les heures.