Антон Павлович Чехов. Anton Pavlovich Chekhov. In der Karwoche. Teil 1. Anton Pavlovich Chekhov. On Holy Week. Part 1 Antón Pávlovich Chéjov. Anton Pavlovitch Tchekhov. Sur la semaine sainte. Première partie Anton Pavlovich Cechov. Sulla Settimana Santa. Parte 1 Anton Pavlovitsj Tsjechov. Op de Goede Week. Deel 1 Anton Pavlovich Chekhov. Sobre a Semana Santa. Parte 1 Anton Pavlovich Chekhov. Kutsal Hafta Üzerine. Bölüm 1 安东-帕夫洛维奇-契诃夫关于圣周。第一部分 На Страстной неделе. On Holy Week. Semana Santa. Semaine Sainte. Часть 1 Part 1

Часть 1 Part 1

- Иди, уже звонят. - Go, they're calling. - Vamos, está sonando. - Allez, ça sonne. Да смотри не шали в церкви, а то Бог накажет. Yes, look not for shawls in the church, otherwise God will punish. Ne faites pas n'importe quoi à l'église, ou Dieu vous punira.

Мать сует мне на расходы несколько медных монет и тотчас же, забыв про меня, бежит с остывшим утюгом в кухню. My mother shoves a few copper coins for my expenses and immediately, forgetting about me, runs into the kitchen with the cold iron. Ma mère me fourre quelques pièces de cuivre pour mes dépenses et aussitôt, m'oubliant, court dans la cuisine avec le fer froid. Я отлично знаю, что после исповеди мне не дадут ни есть, ни пить, а потому, прежде чем выйти из дому, насильно съедаю краюху белого хлеба, выпиваю два стакана воды. I know very well that after confession they will not let me eat or drink, and therefore, before leaving the house, I forcefully eat a loaf of white bread and drink two glasses of water. Je sais très bien qu'après la confession, je n'aurai plus le droit de manger ni de boire, et c'est pourquoi, avant de quitter la maison, je mange de force un morceau de pain blanc et je bois deux verres d'eau.

На улице совсем весна. It's spring outside. C'est le printemps dehors. Мостовые покрыты бурым месивом, на котором уже начинают обозначаться будущие тропинки; крыши и тротуары сухи; под заборами сквозь гнилую прошлогоднюю траву пробивается нежная, молодая зелень. The pavements are covered with a brown mess, on which future paths are already beginning to be marked; roofs and sidewalks are dry; under the fences, tender, young greenery makes its way through the rotten last year's grass. La chaussée est couverte d'une boue brune dans laquelle commencent à se deviner les sentiers futurs. Les toits et les trottoirs sont secs. Sous les palissades, pousse à travers l'herbe pourrie de l'an passé une tendre herbe nouvelle В канавах, весело журча и пенясь, бежит грязная вода, в которой не брезгают купаться солнечные лучи. In the ditches, merrily murmuring and foaming, dirty water runs, in which the sun's rays do not disdain to bathe. Dans les fossés, coule, écumante, avec un joyeux babil, une eau sale dans laquelle ne dédaignent pas de se baigner les rayons du soleil Щепочки, соломинки, скорлупа подсолнухов быстро несутся по воде, кружатся и цепляются за грязную пену. Chips, straws, sunflower shells quickly rush through the water, spinning and clinging to the dirty foam. Des copeaux, des pailles, des écales de tournesol voguent rapidement sur l'eau, tournoient et s'accrochent à l'écume fangeuse Куда, куда плывут эти щепочки? Where, where are these chips floating? Où, où flottent ces puces ? Очень возможно, что из канавы попадут они в реку, из реки в море, из моря в океан... Я хочу вообразить себе этот длинный, страшный путь, но моя фантазия обрывается, не дойдя до моря. It is very possible that they will fall from the ditch into the river, from the river into the sea, from the sea into the ocean ... I want to imagine this long, terrible path, but my fantasy ends before reaching the sea. Il est très possible qu'ils tombent du fossé dans la rivière, de la rivière dans la mer, de la mer dans l'océan ... Je veux imaginer ce long et terrible chemin, mais mon fantasme se termine avant d'atteindre la mer.

Проезжает извозчик. A cab driver is passing by. Un chauffeur de taxi passe. Он чмокает, дергает вожжи и не видит, что на задке его пролетки повисли два уличных мальчика. He smacks his lips, pulls the reins and does not see that two street boys are hanging on the back of his cab. Il fait claquer ses lèvres, tire les rênes et ne voit pas que deux garçons de la rue sont accrochés à l'arrière de son taxi. Я хочу присоединиться к ним, но вспоминаю про исповедь, и мальчишки начинают казаться мне величайшими грешниками. I want to join them, but I remember about confession, and the boys begin to seem to me the greatest sinners. Je veux les rejoindre, mais je me souviens de la confession, et les garçons commencent à me sembler les plus grands pécheurs.

"На Страшном суде их спросят: зачем вы шалили и обманывали бедного извозчика?- думаю я.- Они начнут оправдываться, но нечистые духи схватят их и потащат в огонь вечный. “At the Last Judgment they will be asked: why did you play pranks and deceive the poor cab driver?” I think. “They will begin to justify themselves, but unclean spirits will seize them and drag them into eternal fire. « Au Jugement dernier, on leur demandera : pourquoi avez-vous fait des farces et trompé le pauvre chauffeur de taxi ? » Je pense. « Ils commenceront à se justifier, mais des esprits impurs s'empareront d'eux et les entraîneront dans le feu éternel. Но если они будут слушаться родителей и подавать нищим по копейке или по бублику, то Бог сжалится над ними и пустит их в рай". But if they obey their parents and give the poor a penny or a bagel, then God will take pity on them and let them go to paradise. Mais s'ils obéissent à leurs parents et donnent aux pauvres un sou ou un bagel, alors Dieu aura pitié d'eux et les laissera aller au paradis. Церковная паперть суха и залита солнечным светом. The church porch is dry and flooded with sunlight. Le porche de l'église est sec et inondé de soleil. На ней ни души. There is not a soul on her. Il n'y a pas une âme sur elle. Нерешительно я открываю дверь и вхожу в церковь. Hesitantly, I open the door and enter the church. Тут в сумерках, которые кажутся мне густыми и мрачными, как никогда, мною овладевает сознание греховности и ничтожества. Here in the twilight, which seems to me thick and gloomy as never before, the consciousness of sinfulness and insignificance takes possession of me. Ici, dans le crépuscule, qui me semble épais et sombre comme jamais auparavant, la conscience du péché et de l'insignifiance prend possession de moi. Прежде всего бросаются в глаза большое распятие и по сторонам его Божия Матерь и Иоанн Богослов. First of all, a large crucifix is striking, and on the sides of it is the Mother of God and John the Theologian. Tout d'abord, un grand crucifix frappe, et sur les côtés se trouvent la Mère de Dieu et Jean le Théologien. Паникадила и ставки одеты в черные, траурные чехлы, лампадки мерцают тускло и робко, а солнце как будто умышленно минует церковные окна. The chandeliers and the headquarters are dressed in black mourning covers, the lamps flicker dimly and timidly, and the sun seems to deliberately bypass the church windows. Les lustres et le siège sont habillés de draps de deuil noirs, les lampes clignotent faiblement et timidement, et le soleil semble contourner délibérément les vitraux de l'église. Богородица и любимый ученик Иисуса Христа, изображенные в профиль, молча глядят на невыносимые страдания и не замечают моего присутствия; я чувствую, что для них я чужой, лишний, незаметный, что не могу помочь им ни словом, ни делом, что я отвратительный, бесчестный мальчишка, способный только на шалости, грубости и ябедничество. The Mother of God and the beloved disciple of Jesus Christ, depicted in profile, silently look at the unbearable suffering and do not notice my presence; I feel that for them I am a stranger, superfluous, imperceptible, that I cannot help them either in word or deed, that I am a disgusting, dishonorable boy, capable only of pranks, rudeness and sneakiness. La Mère de Dieu et la disciple bien-aimée de Jésus-Christ, représentée de profil, regardent en silence l'insupportable souffrance et ne remarquent pas ma présence ; Je sens que je suis pour eux un étranger, superflu, imperceptible, que je ne peux les aider ni en paroles ni en actes, que je suis un garçon dégoûtant, déshonorant, capable seulement de farces, d'impolitesse et de sournoiserie. Я вспоминаю всех людей, каких только я знаю, и все они представляются мне мелкими, глупыми, злыми и неспособными хотя бы на одну каплю уменьшить то страшное горе, которое я теперь вижу; церковные сумерки делаются гуще и мрачнее, и Божия Матерь с Иоанном Богословом кажутся мне одинокими. I remember all the people that I know, and they all seem to me petty, stupid, evil and incapable of even one drop to reduce the terrible grief that I now see; the church twilight grows thicker and gloomier, and the Mother of God and St. John the Theologian seem lonely to me. Je me souviens de tous les gens que je connais, et ils me paraissent tous mesquins, stupides, méchants et incapables d'une seule goutte pour apaiser le terrible chagrin que je vois maintenant ; le crépuscule de l'église s'épaissit et s'assombrit, et la Mère de Dieu et saint Jean le Théologien me paraissent seuls.

За свечным шкафом стоит Прокофий Игнатьич, старый отставной солдат, помощник церковного старосты. Prokofy Ignatich, an old retired soldier, an assistant to the church warden, is standing behind the candle cabinet. Prokofy Ignatich, un vieux soldat à la retraite, assistant du marguillier, se tient derrière l'armoire à bougies. Подняв брови и поглаживая бороду, он объясняет полушепотом какой-то старухе: Raising his eyebrows and stroking his beard, he explains in a half-whisper to some old woman:

- Утреня будет сегодня с вечера, сейчас же после вечерни. - Matins will be this evening, immediately after Vespers. А завтра к часам ударят в восьмом часу. And tomorrow the clock will strike at eight o'clock. Поняла? Understood? В восьмом. In the eighth.

А между двух широких колонн направо, там, где начинается придел Варвары Великомученицы, возле ширмы, ожидая очереди, стоят исповедники... Тут же и Митька, оборванный, некрасиво остриженный мальчик с оттопыренными ушами и маленькими, очень злыми глазами. And between the two wide columns to the right, where the chapel of Barbara the Great Martyr begins, near the screen, waiting in line, confessors stand ... Here is Mitka, a ragged, ugly-haired boy with protruding ears and small, very angry eyes. Et entre les deux larges colonnes à droite, là où commence la chapelle de Barbara la Grande Martyr, près de l'écran, faisant la queue, les confesseurs se tiennent ... Voici Mitka, un garçon en lambeaux aux cheveux laids avec des oreilles saillantes et petit, yeux très en colère. Это сын вдовы поденщицы Настасьи, забияка, разбойник, хватающий с лотков у торговок яблоки и не раз отнимавший у меня бабки. This is the son of the widow of the day laborer Nastasya, a bully, a robber who grabs apples from the stalls of the merchants and more than once took away my money. C'est le fils de la veuve du journalier Nastasya, un tyran, un voleur qui attrape des pommes dans les étals des marchands et m'a plus d'une fois pris mon argent. Он сердито оглядывает меня и, мне кажется, злорадствует, что не я, а он первый пойдет за ширму. He looks angrily at me and, it seems to me, is gloating that not I, but he, will be the first to go behind the screen. Во мне закипает злоба, я стараюсь не глядеть на него и в глубине души досадую на то, что этому мальчишке простятся сейчас грехи. Anger boils in me, I try not to look at him, and in the depths of my soul I am annoyed that this boy's sins will now be forgiven. La colère bouillonne en moi, j'essaie de ne pas le regarder et au plus profond de mon âme, je suis agacé que les péchés de ce garçon soient maintenant pardonnés.

Впереди него стоит роскошно одетая красивая дама в шляпке с белым пером. In front of him stands a luxuriously dressed beautiful lady in a hat with a white feather. Она заметно волнуется, напряженно ждет, и одна щека у нее от волнения лихорадочно зарумянилась. She is visibly agitated, tensely waiting, and one cheek flushed feverishly with excitement. Elle est visiblement agitée, en attente tendue, et une joue rouge fiévreusement d'excitation.

Жду я пять минут, десять... Из-за ширм выходит прилично одетый молодой человек с длинной, тощей шеей и в высоких резиновых калошах; начинаю мечтать о том, как я вырасту большой и как куплю себе такие же калоши, непременно куплю! I wait five minutes, ten ... A decently dressed young man with a long, thin neck and high rubber galoshes comes out from behind the screens; I begin to dream about how I will grow up big and how I will buy myself the same galoshes, I will definitely buy them! Дама вздрагивает и идет за ширмы. The lady shudders and goes behind the screen. Ее очередь. Her turn.

В шелку между двумя половинками ширмы видно, как дама подходит к аналою и делает земной поклон, затем поднимается и, не глядя на священника, в ожидании поникает головой. In the silk between the two halves of the screen, you can see how the lady approaches the lectern and makes a prostration, then rises and, without looking at the priest, bows her head in anticipation. Dans la soie entre les deux moitiés de l'écran, vous pouvez voir comment la dame s'approche du pupitre et fait une prosternation, puis se lève et, sans regarder le prêtre, incline la tête en prévision. Священник стоит спиной к ширмам, а потому я вижу только его седые кудрявые волосы, цепочку от наперсного креста и широкую спину. The priest stands with his back to the screens, and therefore I see only his gray curly hair, a chain from a pectoral cross and a broad back. Le prêtre se tient dos aux écrans, et donc je ne vois que ses cheveux gris bouclés, une chaîne d'une croix pectorale et un dos large. А лица не видно. But the face is not visible. Вздохнув и не глядя на даму, он начинает говорить быстро, покачивая головой, то возвышая, то понижая свой шепот. Sighing and not looking at the lady, he begins to speak quickly, shaking his head, now raising, now lowering his whisper. Дама слушает покорно, как виноватая, коротко отвечает и глядит в землю. The lady listens obediently, as if guilty, answers briefly and looks at the ground.

"Чем она грешна?- думаю я, благоговейно посматривая на ее кроткое красивое лицо.- Боже, прости ей грехи! “Why is she sinful?” I think, looking reverently at her meek, beautiful face. “God, forgive her sins! Пошли ей счастье!" Send her happiness!"