35 35 35 35

Я покинул Привал Бессонных Ловцов около восьми утра и провел некоторое время в городе. I left the Sleepless Trappers' Haven around eight in the morning and spent some time in town. Меня преследовала мысль, что палач я неопытный и могу дать маху. Мне, например, подумалось, что, может быть, патроны в обойме выдохлись за неделю бездеятельности; я заменил их новенькими. I thought, for example, that maybe the ammo in the clip had run out after a week of inactivity; I replaced it with new ones. Дружка я так основательно выкупал в масле, что теперь не мог избавиться от черной гадости. I bathed my friend so thoroughly in oil that now I couldn't get rid of the black nastiness. Я забинтовал его в тряпку, как искалеченный член, и употребил другую тряпку на то, чтобы запаковать горсть запасных пуль. I bandaged him in a rag like a mangled penis and used another rag to pack a handful of spare bullets.

По дороге меня настигла гроза, но, когда я доехал до зловещего замка, солнце уже горело, как мужественный мученик, и птицы вопили в промокшей, дымящейся листве. A thunderstorm overtook me on the way, but when I reached the ominous castle, the sun was already burning like a manly martyr, and the birds were shrieking in the drenched, smoking foliage. Гости разъехались. Затейливый и ветхий дом стоял как в чаду, отражая собственное мое состояние, ибо я невольно почувствовал, коснувшись ногами пружинистой и непрочной земли, что я переборщил в смысле подкрепления. The intricate and dilapidated house stood as in a chad, reflecting my own condition, for I felt involuntarily, as I touched the springy and unsteady ground with my feet, that I had overdone it in the sense of reinforcement.

Звонку моему ответствовала настороженная ироническая тишина. My call was answered by a wary, ironic silence. В открытом гараже, однако, по-хозяйски стоял автомобиль – на этот раз черная машина, похожая на лимузин гробовщика. In the open garage, however, a car - this time a black car that looked like an undertaker's limousine - was parked in the open garage. Я попробовал стукнуть дверным кольцом. I tried banging the door ring. Никовновь. С нетерпеливым рычанием я толкнул дверь – и о, чудо! Она подалась, как в средневековой сказке. Тихонько затворив ее за собой, я прошел через просторный и весьма некрасивый вестибюль; кинул взгляд в гостиную справа; заметил там несколько употребленных бокалов, растущих из ковра; решил, что хозяин все еще у себя в спальне. Quietly shutting it behind me, I passed through the spacious and rather ugly entrance hall; cast a glance into the drawing-room on the right; noticed there a few used glasses growing out of the carpet; decided that the master was still in his bedroom.

Что ж, поползем наверх. Моя правая рука сжимала в кармане закутанного в тряпку дружка, левая похлопывала по липкой балюстраде. My right hand clutched the rag-wrapped buddy in my pocket, my left patting the sticky balustrade. В последней из трех спален, которые я осмотрел, кто-то явно провел ночь. In the last of the three bedrooms I looked around, someone had clearly spent the night. Была библиотечная, полная цветов. Была какая-то особая комната, почти без мебели, но с просторными и глубокими зеркалами и белыми медвежьими шкурами на скользком паркете. There was some special room, almost without furniture, but with spacious and deep mirrors and white bearskins on the slippery parquet. Были и другие покои. Меня осенила счастливая мысль. Если и когда появится хозяин (пошел, может быть, погулять для моциона в парке или сидит в потайной норе), следовало бы ввиду моей общей неустойчивости и того, что процесс истребления может затянуться, помешать милому партнеру запереться в той или другой комнате. If and when the owner shows up (gone, perhaps, to take a walk for a mooch in the park or sitting in a secret burrow), I should, in view of my general volatility and the fact that the extermination process may take longer, have prevented the lovely partner from locking himself in one room or another. Посему, в продолжение пяти минут по крайней мере, я ходил – в ясном помешательстве, безумно-спокойный, зачарованный и вдрызг пьяный охотник, – и поворачивал ключи в замках, свободной рукой суя их в левый карман. Therefore, for the space of five minutes at least, I walked about - in a clear lunacy, maddeningly calm, mesmerized, and half-drunken hunter - and turned the keys in the locks, slipping them into my left pocket with my free hand. Дом, будучи старым, давал больше возможности уединения, чем дают современные элегантные коробки, где супружеской паре приходится прятаться в уборную – единственный запирающийся уголок – для скромных нужд планового детопроизводства. The house, being old, offered more privacy than modern sleek boxes give, where a married couple has to hide in the restroom - the only lockable corner - for the modest needs of planned childbearing.

Кстати, об уборных. Я собрался запереть третью спальню, когда хозяин вышел из соседнего клозета, оставив за собой шум краткого каскада. I was about to lock up the third bedroom when the master emerged from the adjoining cloister, leaving behind the noise of a brief cascade. Загиб коридора не мог скрыть меня полностью. С серым лицом, с мешками под глазами, с растрепанным пухом вокруг плеши, но все же вполне узнаваемый кузен дантиста проплыл мимо меня в фиолетовом халате, весьма похожем на один из моих. With a gray face, bags under his eyes, and a disheveled fuzz around his bald head, but still quite recognizable, the dentist's cousin floated past me in a purple robe quite similar to one of mine. Он меня либо не заметил, либо принял за недостойную внимания, безвредную галлюцинацию и, показывая свои волосатые икры, прошествовал сомнамбулической походкой вниз по лестнице. He either didn't notice me or mistook me for an unworthy of attention, a harmless hallucination, and, showing his hairy calves, strode somnambulistically down the stairs. Я последовал за ним в вестибюль. Полуоткрыв и рот и входную дверь, он посмотрел в солнечную щель, как человек, которому показалось, что он слышал неуверенного гостя, позвонившего и потом удалившегося. Half-opening both his mouth and the front door, he looked into the sunny slit like a man who thought he heard an unsure guest call and then remove himself. Засим, продолжая игнорировать привидение в дождевике, остановившееся посреди лестницы, милый хозяин вошел в уютный будуар через холл по другую сторону гостиной. Zasim, continuing to ignore the ghost in the raincoat that had stopped in the middle of the stairs, the gracious host entered the cozy boudoir through the hallway on the other side of the living room. Зная, что он теперь мой, и не желая спешить, я оставил его там и отправился через гостиную и полубар-полукухню, где я брезгливо разбинтовал моего маленького пачкуна, стараясь не наделать масляных пятен на хроме – мне кажется, я употребил не тот продукт, масло было как деготь и ужасно прилипчивое. Knowing he was mine now, and not wanting to rush, I left him there and went through the living room and half-bar-half-kitchen, where I squeamishly unbandaged my little bundle, being careful not to get any oil stains on the chrome - I think I'd used the wrong product, the oil was like tar and horribly sticky. Со свойственной мне дотошностью я перевел обнаженного дружка в чистую нишу – и прошел через гостиную в холл. With my usual meticulousness, I moved my naked friend into a clean alcove - and walked through the living room into the hall. Мой шаг был, как я уже отметил, пружинист – может быть, слишком пружинист для успеха дела; но сердце во мне колотилось от хищного веселья, и помню, как хрустнула коктельная рюмка у меня под ногой. My step was, as I have already remarked, springy-perhaps too springy for the success of the endeavor; but my heart was pounding in me with ravenous gaiety, and I remember the crunching of a cocktail shot under my foot.

Милый хозяин встретил меня в турецком будуарчике. The gracious host met me in the Turkish boudoir.

«А я все думаю, кто вы такой?» заявил он высоким хриплым голосом, глубоко засунув руки в карманы халата и уставясь в какой-то пункт на северо-восток от моей головы. "And I keep thinking, who are you?" he declared in a high, husky voice, shoving his hands deep into his robe pockets and staring at some point northeast of my head. «Вы случайно не Брюстер?»

Теперь было ясно, что он витает в каком-то тумане и находится всецело в моей власти. It was clear now that he was hovering in some kind of fog and was entirely at my mercy. Я мог позволить себе поиграть этой мышкой.

«Правильно», отвечал я учтиво. «Je suis Monsieur Brustère. Давайте-ка поболтаем до того, как начать».

Это ему понравилось. Его черные, как клякса, усики дрогнули. Я скинул макинтош. Был я весь в черном – черный костюм, черная рубашка, без галстука. I was all in black - black suit, black shirt, no tie. Мы опустились друг против друга в глубокие кресла.

«Знаете», сказал он, громко скребя мясистую, шершавую, серую щеку и показывая в кривой усмешке свои мелкие жемчужные зубы, «вы не так уж похожи на Джека Брюстера. "You know," he said, scrubbing his fleshy, rough, gray cheek loudly and showing his fine pearly teeth in a crooked grin, "you're not so much like Jack Brewster. Я хочу сказать, что сходство отнюдь не разительное. Кто-то мне говорил, что у него есть брат, который служит в той же телефонной компании».

Затравить его наконец, после всех этих лет раскаяния и ярости… Видеть черные волоски на его пухлых руках… Скользить всею сотней глаз по его лиловым шелкам и косматой груди, предвкушая пробоины и руду, и музыку мук… Знать, что держу его, этого полуодушевленного, получеловеческого шута, этого злодея, содомским способом насладившегося моей душенькой – о, моя душенька, это было нестерпимой отрадой! To get him at last, after all these years of remorse and rage... To see the black hairs on his plump arms... To glide with all a hundred eyes over his purple silks and gaunt chest, anticipating the breach and the ore and the music of torment... To know that I held him, this half-animate, half-human jester, this villain who had sodomized my soul-oh, my soul, it was an intolerable delight!

«Нет, к сожалению, я не брат Брюстера, – и даже не сам Брюстер».

Он наклонил набок голову с еще более довольным видом.

«Ну-ка, гадай дальше, шут».

«Прекрасно», сказал шут, «значит, вы не пришли от телефонной компании мне надоедать этими неоплаченными фантастическими разговорами?» "Fine," said the jester, "so you didn't come from the phone company to bore me with these unpaid fantasy conversations?"

«А вы что, никогда не звоните?»

«Виноват?»

Я сказал, что мне показалось, что он сказал, что он никогда…

«Нет, я говорю о других – о людях вообще. Я не обвиняю именно вас, Брюстер, но, право же, ужасно глупая манера у людей входить в этот дурацкий дом без стука. I'm not blaming you specifically, Brewster, but, really, it's an awfully silly way for people to walk into this stupid house without knocking. Они пользуются сортиром, они пользуются кухней, они пользуются телефоном. They use the latrine, they use the kitchen, they use the telephone. Антон звонит в Бостон, Мария в Рио. Anton calls Boston, Maria calls Rio. Я отказываюсь платить. У вас странный акцент, синьор».

«Куильти», сказал я, «помните ли вы маленькую девочку по имени Долорес Гейз? "Quilty," I said, "do you remember a little girl named Dolores Gaze? Долли Гейз? Долорес в Колорадо? Гейзер в Вайоминге?»

«Да, да, вполне возможно, что это она звонила во все эти места. "Yes, yes, it's quite possible that she's the one who's been calling all these places. Но не все ли равно?» But does it matter?"

«Мне не все равно, Куильти. Дело в том, что я ее отец».

«Вздор. Никакой вы не отец. Вы иностранный литературный агент. Один француз перевел мое „Живое мясо“ как „La Vie de la Chair“. A Frenchman translated my "Live Meat" as "La Vie de la Chair." Какое идиотство!»

«Она была моим ребенком, Куильти».

В том состоянии, в котором он находился, его невозможно было по-настоящему смутить, но его наскакивающая манера уже становилась менее уверенной. It was impossible to truly embarrass him in the state he was in, but his swooping manner was already becoming less confident. Какая-то тень настороженного разумения затлелась в его глазах, придав им подобие жизни. Some shadow of wary sanity darkened in his eyes, giving them a semblance of life. Впрочем, они сразу опять потускнели.

«Я сам люблю ребятишек», сказал он, «и у меня много друзей среди отцов». "I love the kids myself," he said, "and I have a lot of friends among the fathers."

Он отвернулся, ища чего-то. Стал бить себя по карманам. Попытался привстать.

«Куш!» сказал я – по-видимому, гораздо громче, чем хотел. "Kush!" I said - apparently much louder than I wanted to.

«Незачем орать на меня», пожаловался он странным бабьим голосом. "There's no reason to yell at me," he complained in a strange womanizing voice. «Просто ищу папирос. До смерти хочется курить».

«Вам и так недалеко до смерти». "You're not far from death as it is."

«Эх, бросьте», сказал он. «Мне это начинает надоедать. Чего вам надо? Вы француз, мистер? Вулэ-ву-буар? Перейдемте в барчик и хлопнем —» "Let's go to the bar and have a clap -"

Он увидел маленький черный пистолет, лежавший у меня на ладони, словно я его предлагал ему.

«Э – э!» протянул он (подражая теперь типу «глупого гангстера» в кино), «какой у вас шикарный пистолетик. "Eh - eh!" he stretched out (imitating now the "silly gangster" type in the movies), "what a swell gun you have. За сколько продаете?»

Я шлепнул его по протянутой руке, и каким-то образом он сбил шкатулку с низкого столика подле своего кресла. I slapped his outstretched hand, and somehow he knocked the box off the low table under his chair. Шкатулка извергла десяток папирос.

«Вот они!» произнес он весело. «Помните, как сказано у Киплинга: „Une femme est une femme, mais un Caporal est une cigarette“. "Remember, as Kipling said, 'Une femme est une femme, mais un Caporal est une cigarette'." Теперь нам нужны спички».

«Куильти», сказал я. «Попробуйте сосредоточиться. Через минуту вы умрете. Загробная жизнь может оказаться, как знать, вечным состоянием мучительнейшего безумия. The afterlife may turn out to be, who knows, an eternal state of excruciating insanity. Вы выкурили вашу последнюю папиросу вчера. Сосредоточьтесь. Постарайтесь понять, что с вами происходит».

Он, меж тем, рвал на части папиросу Дромадер и жевал кусочки. He, meanwhile, was tearing apart a Dromader cigarette and chewing the pieces.

«Я готов постараться», проговорил он. "I'm willing to try," he muttered. «Вы либо австралиец, либо немецкий беженец. "You're either an Australian or a German refugee. Как это вообще случилось, что вы со мной разговариваете? Это дом – арийский, имейте в виду. This house is Aryan, mind you. Вы бы лучше уходили. И прошу вас перестать размахивать этим кольтом. Между прочим, у меня есть старый наган в соседнем зальце». By the way, I have an old nagan in the next hall."

Я направил дружка на носок его ночной туфли и нажал на гашетку. I pointed my buddy at the toe of his night shoe and hit the gas. Осечка. Он посмотрел себе на ногу, на пистолет, опять на ногу. Я сделал новое ужасное усилие, и с нелепо слабым и каким-то детским звуком пистолет выстрелил. Пуля вошла в толстый розоватый ковер: я обомлел, вообразив почему-то, что она только скатилась туда и может выскочить обратно. The bullet entered the thick pinkish carpet: I was stunned, imagining for some reason that it had only rolled down there and could pop back up.

«Ну, кто был прав?» сказал Куильти. «Вам бы следовало быть осторожнее. Дайте-ка мне эту вещь, чорт возьми».

Он потянулся за кольтом. Я пихнул шута обратно в кресло. Густая отрада редела. The thick reflection was thinning. Пора, пора было уничтожить его, но я хотел, чтобы он предварительно понял, почему подвергается уничтожению. It was time, it was time to destroy him, but I wanted him to understand beforehand why he was being destroyed. Я заразился его состоянием. Оружие в моей руке казалось вялым и неуклюжим. The weapon in my hand felt sluggish and clumsy.

«Сосредоточьтесь», сказал я, «на мысли о Долли Гейз, которую вы похитили —»

«Неправда!» крикнул он. «Вы чушь порете. Я спас ее от извращенного негодяя. Покажите мне вашу бляху, если вы сыщик, вместо того, чтобы палить мне в ногу, скотина! Let me see your badge, if you're a detective, instead of shooting me in the leg, you bastard! Где бляха? Я не отвечаю за чужие растления. Чушь какая! Эта увеселительная поездка была, признаюсь, глупой шуткой, но вы ведь получили девчонку обратно? That pleasure trip was, I admit, a silly joke, but you got the girl back, didn't you? Довольно – пойдемте, хлопнем по рюмочке». That's enough - let's go and have a drink."

Я спросил, желает ли он быть казненным сидя или стоя. I asked if he wished to be executed sitting or standing.

«Это я должен обдумать», ответил он. «Вопрос серьезный. Между прочим – я допустил ошибку. О которой весьма сожалею. Я, видите ли, не получил никакого удовольствия от вашей Долли. Как ни грустно, но я, знаете ли, импотент. А кроме того, я ведь устроил ей великолепные каникулы. Она познакомилась в Техасе с замечательными людьми. Вы слыхали, например —»

И, неожиданно подавшись вперед, он навалился на меня, причем мой пистолет полетел под комод. And, suddenly, he lunged forward and came at me, my gun flying under the dresser. К счастью, он был более порывист, нежели могуч, и я без труда пихнул его обратно в кресло. Fortunately, he was more choppy than powerful, and I had no trouble shoving him back into his chair.

Отдышавшись, он сложил руки на груди и сказал:

«Ну вот, доигрались. "Well, that's it. Vous voilà dans de beaux draps, mon vieux».

Я наклонился. Он не двинулся. Я наклонился ниже.

«Дорогой сэр», сказал он, «перестаньте жонглировать жизнью и смертью. Я драматург. Я написал много трагедий, комедий, фантазий. Я сделал в частном порядке фильмы из „Жюстины“ Сада и других эскапакостей восемнадцатого века. I have privately made movies of Sade's "Justine" and other eighteenth-century escapades. Я автор пятидесяти двух удачных сценариев. Я знаю все ходы и выходы. I know all the ins and outs. Дайте мне взяться за это. Let me get on it. В другой комнате есть, кажется, кочерга, позвольте мне ее принести, и с ее помощью мы добудем ваше имущество». There seems to be a poker in the other room; let me fetch it, and with it we will get your property."

Суетливо, деловито, лукаво, он встал снова, пока говорил. Fidgety, businesslike, sly, he stood up again as he spoke. Я пошарил под комодом, стараясь одновременно не спускать с него глаз. I rummaged under the dresser, trying to keep my eyes on him at the same time. Вдруг я заметил, что дружок торчит из-под радиатора близ комода. Suddenly I noticed a buddy sticking out from under the radiator close to the dresser. Мы опять вступили в борьбу. Мы катались по всему ковру, в обнимку, как двое огромных беспомощных детей. We rolled all over the carpet, cuddled together like two huge helpless children. Он был наг под халатом, от него мерзко несло козлом, и я задыхался, когда он перекатывался через меня. He was naked under his robe, he smelled vilely of goat, and I gasped as he rolled over me. Я перекатывался через него. Мы перекатывались через меня. Они перекатывались через него. Мы перекатывались через себя.

В напечатанном виде эта книга читается, думаю, только в начале двадцать первого века (прибавляю к 1935-ти девяносто лет, живи долго, моя любовь); и пожилые читатели, наверное, вспомнят в этом месте «обязательную» сцену в ковбойских фильмах, которые они видели в раннем детстве. In print this book is not read, I think, until the early twenty-first century (I add ninety years to 1935, live long, my love); and older readers will probably recall at this point the "obligatory" scene in the cowboy movies they saw in early childhood. Нашей потасовке, впрочем, недоставало кулачных ударов, могущих сокрушить быка, и летающей мебели. Our scuffle, however, lacked the fist punches that can crush a bull and the flying furniture. Он и я были двумя крупными куклами, набитыми грязной ватой и тряпками. He and I were two large dolls stuffed with dirty absorbent cotton and rags. Все сводилось к безмолвной, бесформенной возне двух литераторов, из которых один разваливался от наркотиков, а другой страдал неврозом сердца и к тому же был пьян. Everything was reduced to a silent, formless squabble between two literary men, of whom one was falling apart from drugs and the other was suffering from a heart neurosis and was also drunk. Когда, наконец, мне удалось овладеть своим драгоценным оружием и усадить опять сценариста в его глубокое кресло, мы оба пыхтели, как королю коров и барону баранов никогда не случается пыхтеть после схватки. When I finally managed to wield my precious weapon and put the screenwriter back in his deep chair, we both panted, as a king of cows and a baron of rams never pant after a fight.

Я решил осмотреть пистолет – наш пот мог, чего доброго, в нем что-нибудь испортить – и отдышаться, до того как перейти к главному номеру программы. I decided to inspect the gun - our sweat might, for goodness sake, have ruined something in it - and catch my breath before moving on to the main act of the program. С целью заполнить паузу, я предложил ему прочитать собственный приговор – в той ямбической форме, которую я ему придал. In order to fill the pause, I suggested that he read his own sentence - in the iambic form I had given it. Термин «поэтическое возмездие» особенно удачен в данном контексте. Я передал ему аккуратно написанный на машинке листок. I handed him a neatly typewritten piece of paper.

«Ладно», сказал он. «Прекрасная мысль. Пойду за очками» (он попытался встать).

«Нет».

«Как хотите. Читать вслух?»

«Да».

«Поехали. Ага, это в стихах»:

За то, что ты взял грешника врасплох, For taking a sinner by surprise,

За то, что взял врасплох,

За то, что взял,

За то, что взял врасплох мою оплошность… For taking my gaffe in stride.....

«Ну, это, знаете, хорошо. Чертовски хорошо!»

…Когда нагим Адамом я стоял ...When I stood naked as Adam.

Перед законом федеральным

И всеми жалящими звездами его —

«Прямо великолепно!»

За то, что ты воспользовался этим

Грехом моим, когда

Беспомощно линял я, влажный, нежный, Helplessly I molted, wet, tender,

Надеясь на благую перемену,

Воображая брак в гористом штате,

И целый выводок Лолит…

«Ну, это я не совсем понял».

За то, что ты воспользовался этой

Основою невинности моей,

За то, что ты обманом —

«Чуточку повторяетесь, а? Где я остановился?.. Да».

За то, что ты обманом отнял

Возможность искупленья у меня,

За то, что взял ее

В том возрасте, когда мальчишки

Играют пушечкой своей… Playing with their cannon...

«Так-с, первая сальность».

Она пушистой девочкой была,

Еще носила маковый венок, She also wore a poppy wreath,

Из фунтика еще любила есть

Поджаренные зерна кукурузы

В цветистом мраке, где с коней за деньги

Оранжевые падали индейцы,

За то, что ты ее украл

У покровителя ее,

– А был он величав, с челом как воск — - And he was majestic, with a forehead like wax -

Но ты – ему ты плюнул

В глаз под тяжелым веком, изорвал

Его шафрановую тогу, His saffron toga,

И на заре оставил кабана And left the boar at dawn

Валяться на земле в недуге новом,

Средь ужаса фиалок и любви,

Раскаянья, отчаянья, а ты

Наскучившую куклу взял I took a boring doll

И, на кусочки растащив ее,

Прочь бросил голову. Tossed his head away. За это,

За все, что сделал ты,

За все, чего не сделал я, —

Ты должен умереть!

«Ну что ж, сэр, скажу без обиняков, дивное стихотворение! Ваше лучшее произведение, насколько могу судить».

Он сложил листок и отдал мне его.

Я спросил его, хочет ли он сказать что-нибудь для него важное перед смертью. Кольт был опять «применим в отношении к персоне». Он посмотрел на него. Он глубоко вздохнул.

«Послушайте, дядя», сказал он. «Вы пьяны, а я больной человек. "You're drunk, and I'm a sick man. Давайте отложим это дело. Я нуждаюсь в покое. Я должен пестовать свою импотентность. I must nurture my impotence. Сегодня заходят друзья, чтобы везти меня на большой матч. Этот фарс с пальбой из пистолета становится страшно скучным. Мы с вами светские люди во всем – в эротических вкусах, белых стихах, меткой стрельбе. You and I are socialites in everything - erotic tastes, white verse, marksmanship. Если вы считаете, что я вас обидел, я готов на необычайные компенсации. If you feel I have offended you, I am prepared to make extraordinary amends. Не исключен даже старомодный поединок, на саблях или пистолетах, в Бразилии или другом удобном месте. Even an old-fashioned duel, on sabers or pistols, in Brazil or some other convenient place, is not excluded. Моя память и мое красноречие не на высоте нынче, но, право же, мой дорогой господин Гумберт, вы были далеко не идеальным отчимом, и я отнюдь не заставлял вашу маленькую протеже присоединиться ко мне. My memory and my eloquence are not at their best these days, but, indeed, my dear Mr. Humbert, you were by no means an ideal stepfather, and I by no means forced your little protégée to join me. Это она заставила меня перевезти ее в более веселое прибежище. She was the one who got me to move her to a more cheerful haven. Сей дом не столь хорошо оборудован, как ранчо, которое мы делили с дорогими друзьями; все же он просторен, прохладен и летом и зимой – словом, комфортабелен, а потому – ввиду того, что я собираюсь навсегда уехать на покой в Англию или Флоренцию, – я предлагаю вам поселиться тут. This house is not so well equipped as the ranch we shared with dear friends; yet it is spacious, cool in summer and winter-in a word, comfortable, and therefore, in view of the fact that I am going to retire for ever to England or Florence, I suggest that you settle here. Дом – ваш, бесплатно. При условии, что вы перестанете направлять на меня этот (он отвратительно выругался) пистолет. Между прочим, – не знаю, любите ли вы диковинки, но если любите, могу вам предложить, тоже бесплатно, в качестве домашнего зверька, довольно волнующего маленького монстра, девицу с тремя грудками, одна из которых – прелесть, и вообще – это редкое и очаровательное чудо природы. By the way, - I don't know if you like curiosities, but if you do, I can offer you, also free of charge, as a pet, a rather exciting little monster, a maiden with three breasts, one of which is lovely, and generally a rare and charming wonder of nature. А теперь – soyons raisonnables. Вы меня только гнусно раните и потом будете гнить в тюрьме, меж тем как я буду поправляться в тропической обстановке. You will only hurt me and then rot in prison while I recover in a tropical setting. Обещаю вам, Брюстер, что вы заживете здесь счастливо, пользуясь великолепным погребом и всем доходом с моей следующей пьесы, – у меня сейчас маловато в банке, но ничего, буду жить долгами, как жил его отец, по словам поэта. I promise you, Brewster, that you will live happily here, enjoying the splendid cellar and all the income from my next play,-I have not much in the bank at present, but that's all right, I'll live by debt, as his father lived, according to the poet. Тут есть еще одно преимущество, а именно – чрезвычайно надежная и подкупная уборщица, миссис Вибрисса – интересное имя, – которая приходит из деревни два раза в неделю – увы, не сегодня, – у нее есть внуки и внучки, и я кое-что такое знаю о главе местной полиции, что могу им распоряжаться как рабом. There's another advantage here, and that is an extremely reliable and bribable cleaner, Mrs. Vibrissa - interesting name - who comes in from the village twice a week - alas, not today - she has grandchildren and granddaughters, and I know something about the head of the local police force that I can manage him like a slave. Я драматург. Меня прозвали американским Метерлинком. Отвечаю на это: Метерлинк – шметтерлинг. Довольно. Все это очень унизительно, и я не уверен, что поступаю правильно. Избегайте употреблять геркуланиту с ромом. Avoid consuming herculanita with rum. А теперь будьте благоразумным и уберите пистолет. Я как-то познакомился с вашей незабвенной супругой. Весь мой гардероб в вашем распоряжении. Ах, еще кое-что. Это вам понравится. У меня есть наверху исключительно ценная коллекция эротики. I have an exceptionally valuable collection of erotica upstairs. Назову хотя бы роскошный фолиант „Остров Багратиона“ известной путешественницы и психоаналистки Мелании Вейсс – поразительная женщина, поразительный труд – уберите пистолет – со снимками свыше восьмисот мужских органов, которые она осмотрела и измерила в 1932-ом году на острове в Бардинском Море, и весьма поучительными диаграммами, вычерченными с большой любовью под благосклонными небесами – уберите пистолет, – а кроме того, я могу вам устроить присутствие при казнях, не всякий знает, что электрический стул покрашен в желтый —» I would name at least the luxurious folio "Bagration Island" by the famous traveler and psychoanalyst Melania Weiss - a remarkable woman, a remarkable work - remove the gun - with pictures of over eight hundred male organs, which she examined and measured in 1932 on an island in the Bardin Sea, and very instructive diagrams, drawn with great love under the benevolent heavens - put the gun away - and besides, I can arrange for you to be present at executions, not everyone knows that the electric chair is painted yellow -"

Я выстрелил. На этот раз пуля попала во что-то твердое, а именно в спинку черной качалки, стоявшей в углу (и несколько похожей на скиллеровскую), причем она тотчас пришла в действие, закачавшись так шибко и бодро, что человек, который вошел бы в комнату, был бы изумлен двойным чудом: движением одинокой качалки, ходуном ходящей в углу, и зияющей пустотой кресла, в котором только что находилась моя фиолетовая мишень. This time the bullet struck something solid, namely, the back of a black rocking chair that stood in the corner (and somewhat similar to Skeller's), and it immediately went into action, rocking so wildly and vigorously that a person who entered the room would have been amazed at the double miracle: the movement of the lone rocking chair that was staggering in the corner, and the gaping emptiness of the chair that had just held my purple target. Перебирая пальцами поднятых рук, молниеносно крутя крупом, он мелькнул в соседнее зальце, и в следующее мгновение мы с двух сторон тянули друг у друга, тяжело дыша, дверь, ключ от которой я проглядел. He flashed into the next hall, and the next moment we were on both sides pulling at each other, breathing heavily, the door, the key to which I had overlooked. Я опять победил, и с еще большей прытью Кларий Новус сел за рояль и взял несколько уродливо-сильных, в сущности истерических, громовых аккордов: его брыла вздрагивали, его растопыренные руки напряженно ухали, а ноздри испускали тот судорожный храп, которого не было на звуковой дорожке нашей кинодраки. I winced again, and with even more gusto, Clarius Novus sat down at the piano and strummed some ugly-strong, essentially hysterical, thunderous chords: his brow quivered, his outstretched arms strained, and his nostrils emitted that convulsive snore that wasn't on our movie soundtrack. Продолжая мучительно напевать в нос, он сделал тщетную попытку открыть ногой морского вида сундучок, подле рояля. Continuing to hum painfully into his nose, he made a vain attempt to open with his foot a nautical-looking chest, under the piano. Следующая моя пуля угодила ему в бок, и он стал подыматься с табурета все выше и выше, как в сумасшедшем доме старик Нижинский, как «Верный Гейзер» в Вайоминге, как какой-то давний кошмар мой, на феноменальную высоту, или так казалось, и, разрывая воздух, еще сотрясаясь от темной сочной музыки, откинув голову, с воем, он одну руку прижал ко лбу, а другой схватился за подмышку, как будто его ужалил шершень; после чего спустился опять на землю и опять, приняв образ толстого мужчины в халате, улепетнул в холл. My next bullet struck him in the side, and he began to rise from his stool higher and higher, like old Nijinsky in a madhouse, like Faithful Geyser in Wyoming, like some old nightmare of mine, to a phenomenal height, or so it seemed, and, tearing the air, still shaken by the dark, juicy music, throwing back his head, howling, he pressed one hand to his forehead and grasped his armpit with the other, as if he had been stung by a hornet; Then he came down to the ground again, and again, assuming the form of a fat man in a dressing-gown, fled into the hall.

Вижу, как я последовал за ним через холл, где с каким-то двойным, тройным, кенгуровым прыжком, оставаясь стойком на прямых ногах при каждом скачке, сперва за ним следом, потом между ним и парадной дверью, я исполнил напряженно-упругий танец, чтобы помешать ему выйти, ибо дверь, как во сне, была неплотно затворена. I see I followed him through the hall, where with a sort of double, triple, kangaroo leap, remaining steady on straight legs at every leap, first following him, then between him and the front door, I performed a tense-elastic dance to prevent him from coming out, for the door, as in a dream, was loose shut.

Опять преобразившись, став теперь величественным и несколько мрачным, он начал подниматься по широкой лестнице – и, переменив позицию, но не подступая близко, я произвел один за другим три-четыре выстрела, нанося ему каждым рану, и всякий раз, что я это с ним делал, делал эти ужасные вещи, его лицо нелепо дергалось, словно он клоунской ужимкой преувеличивал боль; он замедлял шаг, он закатывал полузакрытые глаза, он испускал женское «ах» и отзывался вздрагиванием на каждое попадание, как если бы я щекотал его, и, пока мои неуклюжие, слепые пули проникали в него, культурный Ку говорил вполголоса, с нарочито британским произношением, – все время ужасно дергаясь, дрожа, ухмыляясь, но вместе с тем как бы с отвлеченным, и даже любезным, видом: «Ах, это очень больно, сэр, не надо больше… Ах, это просто невыносимо больно, мой дорогой сэр. Again transformed, now majestic and somewhat grim, he started up the broad staircase - and changing his position, but not coming close, I fired three or four shots one after another, wounding him each time, and every time I did this to him, did these terrible things, his face twitched ridiculously, as if he were exaggerating the pain with a clownish grimace; he would slow his step, he would roll his half-closed eyes, he would emit a feminine "ah," and respond with a flinch to every hit, as if I were tickling him, and while my clumsy, blind bullets were penetrating him, the cultured Koo would say in a low voice, with a deliberately British pronunciation,-all the while twitching horribly, trembling, grinning, but at the same time as if with a distracted, and even amiable, look: "Ah, it's very painful, sir, no more- Ah, it's just unbearably painful, my dear sir. Прошу вас, воздержитесь. Ах, до чего больно… Боже мой! Ух! Отвратительно… Знаете, вы не должны были бы —». Его голос замер, когда он долез до площадки, но он продолжал идти необыкновенно уверенным шагом, несмотря на количество свинца, всаженное в его пухлое тело, и я вдруг понял, с чувством безнадежной растерянности, что не только мне не удалось прикончить его, но что я заряжал беднягу новой энергией, точно эти пули были капсюлями, в которых играл эликсир молодости. His voice trailed off as he reached the platform, but he continued to walk with an unusually steady stride in spite of the amount of lead that had been pumped into his plump body, and I suddenly realized, with a sense of hopeless confusion, that not only had I failed to finish him off, but that I was charging the poor fellow with new vigor, exactly as if those bullets had been capsules in which the elixir of youth had been played.

Я снова зарядил пустой кольт – черными и обагренными руками, – тронул что-то, умащенное его густой кровью. I loaded the empty colt again - black and blackened hands - touched something smeared with his thick blood. Затем я поспешил присоединиться к нему на верхнем этаже. Then I hurried to join him on the top floor.

Он шагал по галерее, окровавленный и важный, выискивая открытое окно, качал головой и все еще старался уговорить меня не совершать убийства. He paced the gallery, bloody and important, looking for an open window, shaking his head and still trying to talk me out of committing murder. Я попытался попасть ему в висок. Он отступил в свою спальню с пурпурным месивом вместо уха. He retreated to his bedroom with a purple mess in place of an ear.

«Вон, вон отсюда», проговорил он, кашляя и плюя; и с бредовым изумлением я увидел, как этот забрызганный кровью, но все еще подвижный человек влезает в постель и заворачивается в хаос простынь и одеял. "Out, out of here," he muttered, coughing and spitting; and with delirious amazement I saw this blood-spattered but still agile man climb into bed and wrap himself in a chaos of sheets and blankets. Я выстрелил в него почти в упор, и тогда он откинулся назад, и большой розовый пузырь, чем-то напоминавший детство, образовался на его губах, дорос до величины игрушечного воздушного шара и лопнул. I shot him almost point-blank, and then he leaned back, and a big pink bubble, something reminiscent of childhood, formed on his lips, grew to the size of a toy balloon, and burst.

Возможно, что в течение двух-трех секунд я потерял связь с действительностью, но это отнюдь не походило на то потемнение рассудка, на которое норовят сослаться обыкновенные преступники; напротив, хочу подчеркнуть, что я ответствен за каждую пролитую каплю его пузырчатой крови; произошел, однако, некий временной сдвиг: я сидел в супружеской спальне, где в постели лежала больная Шарлотта. I may have lost touch with reality for two or three seconds, but it was nothing like the kind of darkening of the mind that ordinary criminals invoke; on the contrary, I want to emphasize that I was responsible for every drop of his bubbly blood that had been spilled; there was, however, a temporal shift: I was sitting in the marital bedroom, where the sick Charlotte lay in bed. Куильти умирал. Вместо пистолета (на котором я сидел) я держал в руках его туфлю. Я очнулся, устроился удобнее в кресле и взглянул на наручные часы. Стекло пропало, но они шли. The glass was gone, but they were coming. Вся эта грустная история заняла больше часа. Он наконец затих. Никакого облегчения я не испытывал; наоборот, меня тяготило еще более томительное бремя, чем то, от которого я надеялся избавиться. I was not relieved; on the contrary, I felt a burden even more lingering than the one from which I had hoped to be relieved. Я не мог заставить себя путем прикосновения убедиться в его смерти. I could not bring myself to be convinced of his death by touch. Во всяком случае, на вид он был мертв: недоставало доброй четверти его лица, и уже спустились с потолка две мухи, едва веря своему небывалому счастью. At any rate, he looked dead: a good quarter of his face was missing, and already two flies had descended from the ceiling, hardly believing their unprecedented happiness. Руки у меня были не в лучшем виде, чем у него. Я умылся кое-как в смежной ванной. Теперь мне можно было отбыть. Когда я вышел на площадку лестницы, меня ожидал сюрприз: живое жужжание, которое я уже и прежде слышал и принимал за звон в ушах, оказалось смесью голосов и граммофонной музыки, исходившей из нижней гостиной. When I reached the landing of the staircase, I was in for a surprise: the lively buzzing I had heard before and mistaken for ringing in my ears turned out to be a mixture of voices and gramophone music coming from the downstairs parlor.

Я нашел там группу только что, видимо, прибывших людей, которые беззаботно распивали хозяйскую водку. I found there a group of people who had just apparently arrived, drinking the owner's vodka without a care in the world. В кресле развалился огромный толстяк; две черноволосых, бледных молодых красотки, несомненно сестры, одна побольше, другая (почти ребенок) поменьше, скромно сидели рядышком на краю тахты. A huge fat man was sprawled in a chair; two black-haired, pale young beauties, doubtless sisters, one larger, the other (almost a child) smaller, sat demurely side by side on the edge of the tahta. Краснощекий тип с ярко-голубыми глазами как раз принес им два стакана с чем-то из кухни-бара, где две-три женщины болтали меж собой и звякали кусочками льда. A red-cheeked man with bright blue eyes had just brought them two glasses of something from the kitchen bar, where two or three women were chatting among themselves and jingling ice cubes. Я остановился в дверях и сказал: «Господа, я только что убил Клэра Куильти». «И отлично сделали», проговорил краснощекий тип, предлагая при этом напиток старшей из двух красоток. "And well done," muttered the red-cheeked type, while offering a drink to the older of the two beauties. «Кто-нибудь давно бы должен был его укокошить», заметил толстяк. «Что он говорит, Тони?» спросила увядшая блондинка из-под арки бара. «Он говорит», ответил ей краснощекий, «что он убил Ку». «Что ж», произнес еще другой господин, приподнявшись с корточек в углу гостиной, где он перебирал граммофонные пластинки. "Well," pronounced another gentleman, rising from squatting in a corner of the drawing-room, where he was poring over gramophone records. «Что ж, мы все в один прекрасный день должны бы собраться и это сделать». «Как бы то ни было», сказал Тони, «ему пора бы спуститься. "Anyhow," said Tony, "it's time for him to come down. Мы не можем долго ждать, если хотим попасть к началу игры». «Дайте этому человеку чего-нибудь выпить», сказал толстяк. «Хотите пива?» спросила женщина в штанах, показывая мне издали кружку.

Только красотки на тахте, обе в черном, молчали; младшая всё потрагивала медальон на белой шейке, но обе молчали, такие молоденькие, такие доступные. Музыка на мгновение остановилась для перемены пластинки, и тут донесся глухой шум со стороны лестницы. Тони и я поспешили в холл. Куильти, которого я совершенно не ждал, выполз каким-то образом на верхнюю площадку и там тяжело возился, хлопая плавниками; но вскоре, упав фиолетовой кучей, застыл – теперь уже навсегда.

«Поторопись, Ку», смеясь крикнул Тони, и со словами: «По-видимому, после вчерашнего – не так-то скоро…», он вернулся в гостиную, где музыка заглушила остальную часть его фразы.

Вот это (подумал я) – конец хитроумного спектакля, поставленного для меня Клэром Куильти. С тяжелым сердцем я покинул этот деревянный замок и пошел сквозь петлистый огонь солнца к своему Икару. Две другие машины были тесно запаркованы с обеих сторон от него, и мне не сразу удалось выбраться.