глава 4 Kapitel 4 chapter 4 第4章

4

Весна наступила в этом году ранняя, дружная и - как всегда на Полесье неожиданная. Побежали по деревенским улицам бурливые, коричневые, сверкающие ручейки, сердито пенясь вокруг встречных каменьев и быстро вертя щепки и гусиный пух; в огромных лужах воды отразилось голубое небо с плывущими по нему круглыми, точно крутящимися, белыми облаками; с крыш посыпались частые звонкие капли. Воробьи, стаями обсыпавшие придорожные ветлы, кричали так громко и возбужденно, что ничего нельзя было расслышать за их криком. Везде чувствовалась радостная, торопливая тревога жизни.

Снег сошел, оставшись еще кое-где грязными рыхлыми клочками в лощинах и тенистых перелесках. Из-под него выглянула обнаженная, мокрая, теплая земля, отдохнувшая за зиму и теперь полная свежих соков, полная жажды нового материнства. Над черными нивами вился легкий парок, наполнявший воздух запахом оттаявшей земли, - тем свежим, вкрадчивым и могучим пьяным запахом весны, который даже и в городе узнаешь среди сотен других запахов. A light vapor wafted over the black fields, filling the air with the smell of thawed earth - that fresh, creeping and powerful drunken smell of spring, which even in the city you recognize among hundreds of other smells. Мне казалось, что вместе с этим ароматом вливалась в мою душу весенняя грусть, сладкая и нежная, исполненная беспокойных ожиданий и смутных предчувствий, - поэтическая грусть, делающая в ваших глазах всех женщин хорошенькими и всегда приправленная неопределенными сожалениями о прошлых веснах. It seemed to me that along with this fragrance a spring sadness, sweet and tender, filled with restless expectation and vague forebodings, was pouring into my soul,-the poetic sadness that makes all women pretty in your eyes, and always seasoned with vague regrets of past springs. Ночи стали теплее; в их густом влажном мраке чувствовалась незримая спешная творческая работа природы...

В эти весенние дни образ Олеси не выходил из моей головы. Мне нравилось, оставшись одному, лечь, зажмурить глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и беспрестанно вызывать в своем воображении ее то суровое, то лукавое, то сияющее нежной улыбкой лицо, ее молодое тело, выросшее в приволье старого бора так же стройно и так же могуче, как растут молодые елочки, ее свежий голос, с неожиданными низкими бархатными нотками... "Во всех ее движениях, в ее словах, - думал я, - есть что-то благородное (конечно, в лучшем смысле этого довольно пошлого слова), какая-то врожденная изящная умеренность..." Также привлекал меня к Олесе и некоторый ореол окружавшей ее таинственности, суеверная репутация ведьмы, жизнь в лесной чаще среди болота и в особенности - эта гордая уверенность в свои силы, сквозившая в немногих обращенных ко мне словах. I liked, left alone, to lie down, to close my eyes in order to concentrate better, and to call up incessantly in my imagination her stern face, her wicked face, her face shining with a gentle smile, her young body, which had grown as slender and as powerful as the young fir-trees in the lushness of the old forest, her fresh voice, with unexpected low velvety notes.... "In all her movements, in her words," I thought, "there is something noble (of course, in the best sense of this rather vulgar word), some innate graceful moderation..." I was also attracted to Olesa by a certain aura of mystery surrounding her, by her superstitious reputation as a witch, by her life in the woods in the middle of a swamp, and especially by that proud confidence in her powers, which was evident in the few words she spoke to me.

Нет ничего мудреного, что, как только немного просохли лесные тропинки, я отправился в избушку на курьих ножках. It's no wonder that as soon as the forest paths dried up a bit, I went to the hut on chicken legs. На случай если бы понадобилось успокоить ворчливую старуху, я захватил с собою полфунта чаю и несколько пригоршен кусков сахару.

Я застал обеих женщин дома. Старуха возилась около ярко пылавшей печи, а Олеся пряла лен, сидя на очень высокой скамейке; когда я, входя, стукнул дверь, она обернулась, нитка оборвалась под ее руками, и веретено покатилось по полу. The old woman was fiddling about the brightly burning stove, and Olesya was spinning flax, sitting on a very high bench; when I came in and knocked at the door, she turned round, the thread broke under her hands, and the spindle rolled on the floor.

Старуха некоторое время внимательно и сердито вглядывалась в меня, сморщившись и заслоняя лицо ладонью от жара печки. The old woman stared at me carefully and angrily for a while, wrinkling her nose and covering her face with her palm from the heat of the stove.

- Здравствуй, бабуся! - сказал я громким, бодрым голосом. - Не узнаешь, должно быть, меня? Помнишь, я в прошлом месяце заходил про дорогу спрашивать? Remember I came by last month to ask about the road? Ты мне еще гадала?

- Ничего не помню, батюшка, - зашамкала старуха, недовольно тряся головой, - ничего не помню. И что ты у нас позабыл - никак не пойму. I don't know what you've forgotten. Что мы тебе за компания? Мы люди простые, серые... Нечего тебе у нас делать. Лес велик, есть место, где разойтись... так-то...

Ошеломленный нелюбезным приемом, я совсем потерялся и очутился в том глупом положении, когда не знаешь, что делать: обратить ли грубость в шутку, или самому рассердиться, или, наконец, не сказав ни слова, повернуться и уйти назад. Невольно я повернулся с беспомощным выражением к Олесе. Она чуть-чуть улыбнулась с оттенком незлой насмешки, встала из-за прялки и подошла к старухе.

- Не бойся, бабка, - сказала она примирительно, - это не лихой человек, он нам худого не сделает. Милости просим садиться, - прибавила она, указывая мне на лавку в переднем углу и не обращая более внимания на воркотню старухи.

Ободренный ее вниманием, я догадался выдвинуть самое решительное средство. Encouraged by her attention, I guessed to put forward the most drastic remedy.

- Какая же ты сердитая, бабуся... Чуть гости на порог, а ты сейчас и бранишься. А я было тебе гостинцу принес, - сказал я, доставая из сумки свои свертки.

Старуха бросила быстрый взгляд на свертки, но тотчас же отвернулась к печке.

- Никаких мне твоих гостинцев не нужно, - проворчала она, ожесточенно разгребая кочергой уголья. - Знаем мы тоже гостей этих. Сперва без мыла в душу лезут, а потом... Что у тебя в кулечке-то? First they go in without soap, and then they-- What's in your little bag? - вдруг обернулась она ко мне.

Я тотчас же вручил ей чай и сахар. Это подействовало на старуху смягчающим образом, и хотя она и продолжала ворчать, но уже не в прежнем, непримиримом тоне.

Олеся села опять за пряжу, а я поместился около нее на низкой, короткой и очень шаткой скамеечке. Левой рукой Олеся быстро сучила белую, мягкую, как шелк, кудель, а в правой у нее с легким жужжанием крутилось веретено, которое она то пускала падать почти до земли, то ловко подхватывала его и коротким движением пальцев опять заставляла вертеться. Эта работа, такая простая на первый взгляд, но, в сущности, требующая огромного, многовекового навыка и ловкости, так и кипела в ее руках. Невольно я обратил внимание на эти руки: они загрубели и почернели от работы, но были невелики и такой красивой формы, что им позавидовали бы многие благовоспитанные девицы.

- А вот вы мне тогда не сказали, что вам бабка гадала, - произнесла Олеся. - But you didn't tell me what your grandmother told you," Olesya said. И, видя, что я опасливо обернулся назад, она прибавила: - Ничего, ничего, она немного на ухо туга, не услышит. And, seeing that I turned back apprehensively, she added: - "It's all right, it's all right, she's a bit on the tight side, she won't hear. Она только мой голос хорошо разбирает.

- Да, гадала. А что?

- Да так себе... Просто спрашиваю... А вы верите? - No big deal. I'm just asking. Do you believe it? - кинула она на меня украдкой быстрый взгляд.

- Чему? - To what? Тому, что твоя бабка мне гадала, или вообще? That your grandmother was telling me fortunes or something?

- Нет, вообще...

- Как сказать, вернее будет, что не верю, а все-таки почем знать? - How can I say I don't believe it, but how do I know? Говорят, бывают случаи... Даже в умных книгах об них напечатано. А вот тому, что твоя бабка говорила, так совсем не верю. I don't believe what your grandmother said. Так и любая баба деревенская сумеет поворожить. That's how any woman in the country can turn a corner.

Олеся улыбнулась.

- Да, это правда, что она теперь плохо гадает. Стара стала, да и боится она очень. А что вам карты сказали?

- Ничего интересного не было. Я теперь и не помню. Что обыкновенно говорят: дальняя дорога, трефовый интерес... Я и позабыл даже.

- Да, да, плохая она стала ворожка. - Ja, ja, sie ist eine böse Hexe geworden. - Yeah, yeah, she's become a bad witch. - Да, да, плохая она стала ворожка. Слова многие позабыла от старости... Куда ж ей? Да и опасается она. And she's wary. Разве только деньги увидит, так согласится. If he sees money, he'll say yes. Разве только деньги увидит, так согласится.

- Чего же она боится?

- Известно чего, - начальства боится... Урядник приедет, так завсегда грозит: "Я, говорит, тебя во всякое время могу упрятать. Ты знаешь, говорит, что вашему брату за чародейство полагается? Ссылка в каторжную работу, без сроку, на Соколиный остров". Как вы думаете, врет он это или нет?

- Нет, врать он не врет; действительно за это что-то полагается, но уже не так страшно... Ну, а ты, Олеся, умеешь гадать? - No, he doesn't lie; indeed, something is due for it, but it's not so terrible.... Well, and you, Olesya, can you guess?

Она как будто бы немного замялась, но всего лишь на мгновение.

- Гадаю... Только не за деньги, - добавила она поспешно.

- Может быть, ты и мне кинешь карты?

- Нет, - тихо, но решительно ответила она, покачав головой.

- Почему же ты не хочешь? Ну, не теперь, так когда-нибудь после... Мне почему-то кажется, что ты мне правду скажешь.

- Нет. Не стану. Ни за что не стану.

- Ну, уж это нехорошо, Олеся. Ради первого знакомства нельзя отказывать... Почему ты не согласна?

- Потому что я на вас уже бросала карты, в другой раз нельзя...

- Нельзя? Отчего же? Я этого не понимаю.

- Нет, нет, нельзя... нельзя... - зашептала она с суеверным страхом. Судьбу нельзя два раза пытать... Не годится... Она узнает, подслушает... Судьба не любит, когда ее спрашивают. Оттого все ворожки несчастные. That's why all witches are unhappy.

Я хотел ответить Олесе какой-нибудь шуткой и не мог: слишком много искреннего убеждения было в ее словах, так что даже, когда она, упомянув про судьбу, со странной боязнью оглянулась на дверь, я невольно повторил это движение.

- Ну, если не хочешь мне погадать, так расскажи, что у тебя тогда вышло? - Well, if you don't want to tell me, why don't you tell me what you got? - попросил я.

- Олеся вдруг бросила прялку и притронулась рукой к моей руке.

- Нет... Лучше не надо, - сказала она, и ее глаза приняли умоляюще-детское выражение. - Пожалуйста, не просите... Нехорошо вам вышло... Не просите лучше...

Но я продолжал настаивать. Я не мог разобрать: был ли ее отказ и темные намеки на судьбу наигранным приемом гадалки, или она действительно сама верила в то, о чем говорила, но мне стало как-то не по себе, почти жутко. I couldn't make out whether her refusal and dark hints of fate were a trick of the fortune-teller, or whether she really believed what she was saying, but I felt uncomfortable, almost creepy.

- Ну хорошо, я, пожалуй, скажу, - согласилась наконец Олеся. - Только смотрите, уговор лучше денег: не сердиться, если вам что не понравится. Вышло вам вот что: человек вы хотя и добрый, но только слабый... Доброта ваша не хорошая, не сердечная. Слову вы своему не господин. You are not the master of your word. Над людьми любите верх брать, а сами им хотя и не хотите, но подчиняетесь. You like to get the upper hand over people, but even though you don't want to, you obey them. Вино любите, а также... Ну да все равно, говорить, так уже все по порядку... До нашей сестры больно охочи, и через это вам много в жизни будет зла... Деньгами вы не дорожите и копить их не умеете - богатым никогда не будете... Говорить дальше? You like wine, and also... Well, anyway, to speak, so to speak, so to speak in order... You hunt our sister too much, and through this you will suffer much evil in your life... You don't value money and you don't know how to save it - you'll never be rich ... Shall I speak further?

- Говори, говори! Все, что знаешь, говори!

- Дальше вышло, что жизнь ваша будет невеселая. Никого вы сердцем не полюбите, потому что сердце у вас холодное, ленивое, а тем, которые вас будут любить, вы много горя принесете. Никогда вы не женитесь, так холостым и умрете. Радостей вам в жизни больших не будет, но будет много скуки и тяготы... Настанет такое время, что руки сами на себя наложить захотите... Такое у вас дело одно выйдет... Но только не посмеете, так снесете... Сильную нужду будете терпеть, однако под конец жизни судьба ваша переменится через смерть какого-то близкого вам человека и совсем для вас неожиданно. There will be no great joys in your life, but there will be much boredom and hardship.... There will come a time when you'll want to lay hands on yourself... There's one thing you'll do. But you will not dare, you will bear it... You will endure great need, but at the end of your life your fate will change through the death of someone close to you and quite unexpectedly for you. Только все это будет еще через много лет, а вот в этом году... Я не знаю, уж когда именно, - карты говорят, что очень скоро... Может быть, даже и в этом месяце... Only it'll be many years from now, but this year.... I don't know when exactly, but the cards say it's very soon. Maybe even this month.

- Что же случится в этом году? - спросил я, когда она опять остановилась.

- Да уж боюсь даже говорить дальше. Падает вам большая любовь со стороны какой-то трефовой дамы. Вот только не могу догадаться, замужняя она иди девушка, а знаю, что с темными волосами...

Я невольно бросил быстрый взгляд на голову Олеси.

- Что вы смотрите? - покраснела вдруг она, почувствовав мой взгляд с пониманием, свойственным некоторым женщинам. - Ну да, вроде моих, продолжала она, машинально поправляя волосы и еще больше краснея.

- Так ты говоришь - большая трефовая любовь? - шутил я.

- Не смейтесь, не надо смеяться, - серьезно, почти строго, заметила Олеся. - Я вам все только правду говорю.

- Ну хорошо, не буду, не буду. Что же дальше?

- Дальше... Ох! Нехорошо выходит этой трефовой даме, хуже смерти. Позор она через вас большой примет, такой, что во всю жизнь забыть нельзя, печаль долгая ей выходит... А вам в ее планете ничего дурного не выходит. She will receive a great shame through you, such a shame that she will not be able to forget in her whole life, and she will be sad for a long time.... But nothing bad happens to you on her planet.

- Послушай, Олеся, а не могли ли тебя карты обмануть? Зачем же я буду трефовой даме столько неприятностей делать? Человек я тихий, скромный, а ты столько страхов про меня наговорила.

- Ну, уж этого я не знаю. Да и вышло-то так, что не вы это сделаете, не нарочно, значит, а только через вас вся эта беда стрясется... Вот когда мои слова сбудутся, вы меня тогда вспомните.

- И все это тебе карты сказали, Олеся?

Она ответила не сразу, уклончиво и как будто бы неохотна:

- И карты... Да я и без них узнаю много, вот хоть бы по лицу. - And maps. I can recognize a lot of things without them, if only by face. Если, например, который человек должен скоро нехорошей смертью умереть, я это сейчас у него на лице прочитаю, даже говорить мне с ним не нужно.

- Что же ты видишь у него в лице?

- Да я и сама не знаю. Страшно мне вдруг сделается, точно он неживой передо мной стоит. Вот хоть у бабушки спросите, она вам скажет, что я правду говорю. Трофим, мельник, в позапрошлом году у себя на млине удавился, а я его только за два дня перед тем видела и тогда же сказала бабушке: "Вот посмотри, бабуся, что Трофим на днях дурной смертью умрет". The year before last Trofim, the miller, killed himself on his mlin, but I had seen him only two days before, and then I said to my grandmother: "Look, grandmother, Trofim is going to die a bad death the other day. Так оно и вышло. А на прошлые святки зашел к нам конокрад Яшка, просил бабушку погадать. Бабушка разложила на него карты, стала ворожить. А он шутя спрашивает: "Ты мне скажи, бабка, какой я смертью умру?" А сам смеется. Я как поглядела на него, так и пошевельнуться не могу: вижу, сидит Яков, а лицо у него мертвое, зеленое... Глаза закрыты, а губы черные... Потом, через неделю, слышим, что поймали мужики Якова, когда он лошадей хотел свести... Всю ночь его били... Злой у нас народ здесь, безжалостный... В пятки гвозди ему заколотили, перебили кольями все ребра; а к утру из него и дух вон. When I looked at him, I couldn't move: I saw Yakov sitting there, and his face was dead, green..... His eyes were closed, and his lips were black.... Then, a week later, we heard that the men caught Yakov when he wanted to lead the horses.... They beat him all night. Our people here are wicked, ruthless... They hammered nails into his heels, broke all his ribs with stakes, and by morning the spirit was gone.

- Отчего же ты ему не сказала, что его беда ждет?

- А зачем говорить? - возразила Олеся. - Что у судьбы положено, разве от этого убежишь? Только бы понапрасну человек свои последние дни тревожился... Да мне и самой гадко, что я так вижу, сама себе я противна делаюсь... Только что ж? If only a man would worry his last days in vain... I myself am disgusted to see it like this, I disgust myself.... But what? Это ведь у меня от судьбы. Бабка моя, когда помоложе была, тоже смерть узнавала, и моя мать тоже, и бабкина мать - это не от нас... это в нашей крови так.

Она перестала прясть и сидела, низко опустив голову, тихо положив руки вдоль колен. В ее неподвижно остановившихся глазах с расширившимися зрачками отразился какой-то темный ужас, какая-то невольная покорность таинственным силам и сверхъестественным знаниям, осенявшим ее душу.