глава 3 Kapitel 3 chapter 3 第3章

III

Дня через три потеплело. Однажды утром, очень рано, Ярмола вошел в мою комнату и заявил небрежно:

– Нужно ружья почистить, паныч. - We need to clean the guns, Panych.

– А что? – спросил я, потягиваясь под одеялом.

– Заяц ночью сильно походил: следов много. Может, пойдем на пановку? Why don't we go to the panovka?

Я видел, что Ярмоле не терпится скорее пойти в лес, но он скрывает это страстное желание охотника под напускным равнодушием. I saw that Yarmola was impatient to go to the forest as soon as possible, but he hides this passionate desire of the hunter under feigned indifference. Действительно, в передней уже стояла его одностволка, от которой не ушел еще ни один бекас, несмотря на то что вблизи дула она была украшена несколькими оловянными заплатами, положенными в тех местах, где ржавчина и пороховые газы проели железо. Indeed, in the hall there was already his single-barreled shotgun, from which not a single snipe had yet escaped, despite the fact that near the muzzle it was decorated with several tin patches laid in those places where rust and powder gases had eaten through the iron.

Едва войдя в лес, мы тотчас же напали на заячий след: две лапки рядом и две позади, одна за другой. As soon as we entered the forest, we immediately attacked the trail of a hare: two paws side by side and two behind, one after the other. Заяц вышел на дорогу, прошел по ней сажен двести и сделал с дороги огромный прыжок в сосновый молодняк. The hare went out onto the road, walked two hundred sazhens along it and made a huge jump from the road into the young pine forest.

– Ну, теперь будем обходить его, – сказал Ярмола. - Well, now we will bypass it, - said Yarmola. – Как дал столба, так тут сейчас и ляжет. - As he gave a pillar, so he will lie down here now. Вы, паныч, идите… – Он задумался, соображая по каким-то ему одному известным приметам, куда меня направить. You, panych, go ... - He thought, thinking, according to some signs known to him alone, where to send me. – …Вы идите до старой корчмы. - ... You go to the old tavern. А я его обойду от Замлына. And I will bypass him from Zamlyn. Как только собака его выгонит, я буду гукать вам. As soon as the dog kicks him out, I will goog to you.

И он тотчас же скрылся, точно нырнул в густую чащу мелкого кустарника. And he immediately disappeared, as if diving into a dense thicket of small bushes. Я прислушался. I listened. Ни один звук не выдал его браконьерской походки, ни одна веточка не треснула под его ногами, обутыми в лыковые постолы. Not a single sound betrayed his poaching gait, not a single twig cracked under his feet, shod in bast posts.

Я неторопливо дошел до старой корчмы – нежилой, развалившейся хаты, и стал на опушке хвойного леса, под высокой сосной с прямым голым стволом. I leisurely walked to the old tavern - an uninhabited, collapsed hut, and stood at the edge of a coniferous forest, under a tall pine tree with a straight bare trunk. Было так тихо, как только бывает в лесу зимою в безветренный день. It was as quiet as it can be in a forest on a windless day in winter. Нависшие на ветвях пышные комья снега давили их книзу, придавая им чудесный, праздничный и холодный вид. Lush clods of snow hanging on the branches pressed them down, giving them a wonderful, festive and cold look. По временам срывалась с вершины тоненькая веточка, и чрезвычайно ясно слышалось, как она, падая, с легким треском задевала за другие ветви. From time to time, a thin twig broke off from the top, and it was extremely clearly heard how, as it fell, it touched other branches with a slight crack. Снег розовел на солнце и синел в тени. The snow was pink in the sun and blue in the shade. Мной овладело тихое очарование этого торжественного, холодного безмолвия, и мне казалось, что я чувствую, как время медленно и бесшумно проходит мимо меня… The quiet charm of this solemn, cold silence took possession of me, and it seemed to me that I felt how time slowly and silently passes me by ...

Вдруг далеко, в самой чаще, раздался лай Рябчика – характерный лай собаки, идущей за зверем: тоненький, заливчатый и нервный, почти переходящий в визг. Suddenly, far away, in the thicket itself, there was a bark of Ryabchik - the characteristic bark of a dog following an animal: thin, flooded and nervous, almost turning into a squeal. Тотчас же услышал я и голос Ярмолы, кричавшего с ожесточением вслед собаке: «У – бый! Immediately I also heard the voice of Yarmola, shouting after the dog with bitterness: “Wow! У – бый!», первый слог – протяжным резким фальцетом, а второй – отрывистой басовой нотой (я только много времени спустя дознался, что этот охотничий полесский крик происходит от глагола «убивать»). Wow!”, the first syllable is in a lingering sharp falsetto, and the second is in a jerky bass note (I realized only much later that this hunting Polissian cry comes from the verb “kill”).

Мне казалось, судя по направлению лая, что собака гонит влево от меня, и я торопливо побежал через полянку, чтобы перехватить зверя. It seemed to me, judging by the direction of the barking, that the dog was driving to the left of me, and I hurriedly ran across the clearing to intercept the beast. Но не успел я сделать и двадцати шагов, как огромный серый заяц выскочил из-за пня и, как будто не торопясь, заложив назад длинные уши, высокими, редкими прыжками перебежал через дорогу и скрылся в молодняке. But before I had even taken twenty steps, a huge gray hare jumped out from behind a stump and, as if slowly, laying back his long ears, ran across the road with high, rare jumps and disappeared into the young growth. Следом за ним стремительно вылетел Рябчик. Behind him swiftly flew Ryabchik. Увидев меня, он слабо махнул хвостом, торопливо куснул несколько раз зубами снег и опять погнал зайца. Seeing me, he weakly waved his tail, hurriedly bit the snow several times with his teeth, and again chased the hare.

Ярмола вдруг так же бесшумно вынырнул из чащи. Yarmola suddenly emerged from the thicket just as noiselessly.

– Что же вы, паныч, не стали ему на дороге? - Why didn’t you, panych, stand in his way? – крикнул он и укоризненно зачмокал языком.

– Да ведь далеко было… больше двухсот шагов. - Why, it was far away ... more than two hundred steps.

Видя мое смущение, Ярмола смягчился. Seeing my embarrassment, Yarmola relented.

– Ну, ничего… он от нас не уйдет. - Well, nothing ... he will not leave us. Идите на Ириновский шлях, – он сейчас туда выйдет. Go to the Irinovsky Way - he will go there now.

Я пошел по направлению Ириновского шляха и уже через минуты две услыхал, что собака опять гонит где-то недалеко от меня. Охваченный охотничьим волнением, я побежал, держа ружье наперевес, сквозь густой кустарник, ломая ветви и не обращая внимания на их жестокие удары. Overwhelmed by the excitement of the hunt, I ran, holding the gun at the ready, through the thick bushes, breaking the branches and not paying attention to their cruel blows. Я бежал так довольно долго и уже стал задыхаться, как вдруг лай собаки прекратился. I ran like this for quite some time and was already out of breath, when suddenly the barking of the dog stopped. Я пошел тише. I went quieter. Мне казалось, что если я буду идти все прямо, то непременно встречусь с Ярмолой на Ириновском шляху. It seemed to me that if I kept going straight ahead, I would certainly meet Yarmola on the Irinovsky Way. Но вскоре я убедился, что во время моего бега, огибая кусты и пни и совсем не думая о дороге, я заблудился. But soon I became convinced that during my run, avoiding bushes and stumps and not thinking about the road at all, I got lost. Тогда я начал кричать Ярмоле. Он не откликался. He didn't respond.

Между тем машинально я шел все дальше, лес редел понемногу, почва опускалась и становилась кочковатой. Meanwhile, mechanically, I walked further and further, the forest thinned out little by little, the soil sank and became hummocky. След, оттиснутый на снегу моей ногой, быстро темнел и наливался водой. The footprint imprinted in the snow with my foot quickly darkened and filled with water. Несколько раз я уже проваливался по колена. I've already fallen to my knees a few times. Мне приходилось перепрыгивать с кочки на кочку; в покрывавшем их густом буром мху ноги тонули, точно в мягком ковре. I had to jump from bump to bump; in the thick brown moss that covered them, their feet sank as if in a soft carpet.

Кустарник скоро совсем окончился. The shrub soon completely ended. Передо мной было большое круглое болото, занесенное снегом, из-под белой пелены которого торчали редкие кочки. In front of me was a large round swamp, covered with snow, from under the white veil of which rare bumps protruded. На противоположном конце болота, между деревьями, выглядывали белые стены какой-то хаты. At the opposite end of the swamp, between the trees, the white walls of a hut peeped out. «Вероятно, здесь живет ириновский лесник, – подумал я. – Надо зайти и расспросить у него дорогу». “We must go in and ask him for directions.”

Но дойти до хаты было не так-то легко. But getting to the house was not so easy. Каждую минуту я увязал в трясине. Every minute I got stuck in a quagmire. Сапоги мои набрали воды и при каждом шаге громко хлюпали; становилось невмочь тянуть их за собою. My boots took on water and squelched loudly at every step; it became impossible to pull them along.

Наконец я перебрался через это болото, взобрался на маленький пригорок и теперь мог хорошо рассмотреть хату. Это даже была не хата, а именно сказочная избушка на курьих ножках. It was not even a hut, but a fabulous hut on chicken legs. Она не касалась полом земли, а была построена на сваях, вероятно, ввиду половодья, затопляющего весною весь Ириновский лес. It did not touch the floor with the ground, but was built on piles, probably due to the flood that floods the entire Irinovsky forest in spring. Но одна сторона ее от времени осела, и это придавало избушке хромой и печальный вид. But one side of it sagged from time to time, and this gave the hut a lame and sad look. В окнах недоставало нескольких стекол; их заменили какие-то грязные ветошки, выпиравшиеся горбом наружу. Several panes of glass were missing from the windows; they were replaced by some dirty rags, sticking out like a hump.

Страница 5 из 28

Я нажал на клямку и отворил дверь. I pressed the latch and opened the door. В хате было очень темно, а у меня, после того как я долго глядел на снег, ходили перед глазами фиолетовые круги; поэтому я долго не мог разобрать, есть ли кто-нибудь в хате. It was very dark in the hut, and after I had looked at the snow for a long time, purple circles went before my eyes; so I could not make out for a long time whether there was anyone in the hut.

– Эй, добрые люди, кто из вас дома? “Hey, good people, which one of you is at home?” – спросил я громко.

Около печки что-то завозилось. Something was moving around the stove. Я подошел поближе и увидал старуху, сидевшую на полу. I came closer and saw an old woman sitting on the floor. Перед ней лежала огромная куча куриных перьев. In front of her lay a huge pile of chicken feathers. Старуха брала отдельно каждое перо, сдирала с него бородку и клала пух в корзинку, а стержни бросала прямо на землю. The old woman took each feather separately, ripped off its beard and put the fluff in a basket, and threw the rods right on the ground.

«Да ведь это – Мануйлиха, ириновская ведьма», – мелькнуло у меня в голове, едва я только повнимательнее вгляделся в старуху. “Why, this is Manuilikha, the Irinovskaya witch,” flashed through my head, as soon as I looked more closely at the old woman. Все черты бабы-яги, как ее изображает народный эпос, были налицо: худые щеки, втянутые внутрь, переходили внизу в острый, длинный дряблый подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз носом; провалившийся беззубый рот беспрестанно двигался, точно пережевывая что-то; выцветшие, когда-то голубые глаза, холодные, круглые, выпуклые, с очень короткими красными веками, глядели, точно глаза невиданной зловещей птицы. All the features of the Baba Yaga, as depicted by the folk epic, were evident: thin cheeks, drawn inward, passed below into a sharp, long, flabby chin, almost in contact with the nose hanging down; the sunken, toothless mouth moved incessantly, as if chewing something; faded, once blue eyes, cold, round, bulging, with very short red eyelids, looked like the eyes of an unseen ominous bird.

– Здравствуй, бабка! – сказал я как можно приветливее. – Тебя уж не Мануйлихой ли зовут? “Isn’t your name Manuilikha already?”

В ответ что-то заклокотало и захрипело в груди у старухи; потом из ее беззубого, шамкающего рта вырвались странные звуки, то похожие на задыхающееся карканье старой вороны, то вдруг переходившие в сиплую обрывающуюся фистулу: In response, something gurgled and wheezed in the old woman's chest; then strange sounds escaped from her toothless, mumbling mouth, now like the gasping croak of an old crow, now suddenly turning into a hoarse, breaking fistula:

– Прежде, может, и Мануйлихой звали добрые люди… А теперь зовут зовуткой, а величают уткой. - Before, maybe good people called Manuilikha ... But now they call her name, and they call her a duck. Тебе что надо-то? What do you need? – спросила она недружелюбно и не прекращая своего однообразного занятия. she asked unfriendly and without stopping her monotonous occupation.

– Да вот, бабушка, заблудился я. Может, у тебя молоко найдется? - Yes, Grandma, I'm lost. Maybe you have some milk?

– Нет молока, – сердито отрезала старуха. – Много вас по лесу ходит… Всех не напоишь, не накормишь… - A lot of you walk through the forest ... You can’t give everyone a drink, you can’t feed ...

– Ну, бабушка, неласковая же ты до гостей. - Well, grandmother, you are unkind to guests.

– И верно, батюшка: совсем неласковая. - And it’s true, father: completely unkind. Разносолов для вас не держим. We do not keep pickles for you. Устал – посиди, никто тебя из хаты не гонит. Tired - sit down, no one drives you out of the hut. Знаешь, как в пословице говорится: «Приходите к нам на завалинке посидеть, у нашего праздника звона послушать, а обедать к вам мы и сами догадаемся». You know how the proverb says: “Come to us to sit on the mound, listen to the ringing at our holiday, and we ourselves will guess to dine with you.” Так-то вот…

Эти обороты речи сразу убедили меня, что старуха действительно пришлая в этом крае; здесь не любят и не понимают хлесткой, уснащенной редкими словцами речи, которой так охотно щеголяет краснобай-северянин. These turns of speech convinced me at once that the old woman had really come to this region; here they do not like and do not understand the biting speech, equipped with rare words, which the eloquent northerner so willingly flaunts. Между тем старуха, продолжая механически свою работу, все еще бормотала что-то себе под нос, но все тише и невнятнее. Meanwhile, the old woman, mechanically continuing her work, was still mumbling something under her breath, but more and more quietly and indistinctly. Я разбирал только отдельные слова, не имевшие между собой никакой связи: «Вот тебе и бабушка Мануйлиха… А кто такой – неведомо… Лета-то мои не маленькие… Ногами егозит, стрекочит, сокочит – чистая сорока…» I could make out only a few words that had no connection with each other: “Here’s grandmother Manuilikha for you ... And who is - it’s not known ... My summers are not small ... With my feet, chirrups, oozes - a pure magpie ... "

Я некоторое время молча прислушивался, и внезапная мысль, что передо мною сумасшедшая женщина, вызвала у меня ощущение брезгливого страха. I listened in silence for some time, and the sudden thought that I was looking at a crazy woman aroused in me a feeling of squeamish fear.

Однако я успел осмотреться вокруг себя. However, I managed to look around me. Бо́́льшую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Most of the hut was occupied by a huge, peeling stove. Образов в переднем углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. On the walls, instead of the usual hunters with green mustaches and purple dogs and portraits of unknown generals, there were bundles of dried herbs, bundles of shriveled roots, and kitchen utensils. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом. I did not notice either an owl or a black cat, but on the other hand, from the stove, two respectable pockmarked starlings looked at me with surprised and distrustful looks.

– Бабушка, а воды-то у вас, по крайней мере, можно напиться? “Grandma, can you at least drink some water?” – спросил я, возвышая голос. I asked, raising my voice.

– А вон в кадке, – кивнула головой старуха. “And over there in a tub,” the old woman nodded her head.

Вода отзывала болотной ржавчиной. The water reeked of marsh rust. Поблагодарив старуху (на что она не обратила ни малейшего внимания), я спросил ее, как мне выйти на шлях. Thanking the old woman (to which she did not pay the slightest attention), I asked her how I could get out on the way.

Она вдруг подняла голову, поглядела на меня пристально своими холодными, птичьими глазами и забормотала торопливо:

– Иди, иди… Иди, молодец, своей дорогой. Нечего тут тебе делать. Хорош гость в гостинку… Ступай, батюшка, ступай… A good guest in a hotel ... Go, father, go ...

Мне действительно ничего больше не оставалось, как уйти. I really had no choice but to leave. Но вдруг мне пришло в голову попытать последнее средство, чтобы хоть немного смягчить суровую старуху. But suddenly it occurred to me to try the last resort in order to soften the stern old woman a little. Я вынул из кармана новый серебряный четвертак и протянул его Мануйлихе. I took a new silver quarter out of my pocket and handed it to Manuilikha. Я не ошибся: при виде денег старуха зашевелилась, глаза ее раскрылись еще больше, и она потянулась за монетой своими скрюченными, узловатыми, дрожащими пальцами. I was not mistaken: at the sight of the money, the old woman stirred, her eyes opened even more, and she reached for the coin with her twisted, knotted, trembling fingers.

– Э, нет, бабка Мануйлиха, даром не дам, – поддразнил я ее, пряча монету. “Oh, no, grandma Manuilikha, I won’t give it for nothing,” I teased her, hiding the coin. – Ну-ка, погадай мне. - Come on, tell me.

Коричневое сморщенное лицо колдуньи собралось в недовольную гримасу. The brown wrinkled face of the sorceress gathered in a displeased grimace. Она, по-видимому, колебалась и нерешительно глядела на мой кулак, где были зажаты деньги. She seemed to hesitate and looked hesitantly at my fist, where the money was clamped. Но жадность взяла верх. But greed took over.

– Ну, ну, пойдем, что ли, пойдем, – прошамкала она, с трудом подымаясь с полу. “Well, well, let’s go, or something, let’s go,” she mumbled, rising with difficulty from the floor. – Никому я не ворожу теперь, касатик. - I'm not telling anyone now, killer whale. Забыла… Стара стала, глаза не видят. I forgot... I've become old, my eyes don't see. Только для тебя разве. Only for you.

Держась за стену, сотрясаясь на каждом шагу сгорбленным телом, она подошла к столу, достала колоду бурых, распухших от времени карт, стасовала их и придвинула ко мне. Holding on to the wall, shaking at every step with her hunched body, she went up to the table, took out a pack of brown cards, swollen with time, shuffled them and pushed them towards me.

– Сыми-ка… Левой ручкой сыми… От сердца… - Shim-ka ... With your left hand, shim ... From the heart ...

Поплевав на пальцы, она начала раскладывать кабалу. Spitting on her fingers, she began to lay out bondage. Карты падали на стол с таким звуком, как будто бы они были сваляны из теста, и укладывались в правильную восьмиконечную звезду. The cards fell on the table with such a sound as if they were made of dough, and fit into the correct eight-pointed star. Когда последняя карта легла рубашкой вверх на короля, Мануйлиха протянула ко мне руку. When the last card lay face down on the king, Manuilikha held out her hand to me.

Страница 6 из 28

– Позолоти, барин хороший… Счастлив будешь, богат будешь… – запела она попрошайническим, чисто цыганским тоном. “Gild, good master… You will be happy, you will be rich…” she sang in a begging, purely gypsy tone.

Я сунул ей приготовленную монету. Старуха проворно, по-обезьяньи спрятала ее за щеку. The old woman deftly, like a monkey, hid it behind her cheek.

– Большой интерес тебе выходит через дальнюю дорогу, – начала она привычной скороговоркой. “Great interest comes out to you through a long journey,” she began in her usual patter. – Встреча с бубновой дамой и какой-то приятный разговор в важном доме. “A meeting with a lady of diamonds and some pleasant conversation in an important house. Вскорости получишь неожиданное известие от трефового короля. Soon you will receive unexpected news from the king of clubs. Падают тебе какие-то хлопоты, а потом опять падают какие-то небольшие деньги. Some troubles fall to you, and then some small money falls again. Будешь в большой компании, пьян будешь… Не так чтобы очень сильно, а все-таки выходит тебе выпивка. You will be in a big company, you will be drunk ... Not so much, but still you get a drink. Жизнь твоя будет долгая. Если в шестьдесят лет не умрешь, то… If you don't die at sixty, then...

Вдруг она остановилась, подняла голову, точно к чему-то прислушиваясь. Suddenly she stopped, raised her head, as if listening to something. Я тоже насторожился. I was worried too. Чей-то женский голос, свежий, звонкий и сильный, пел, приближаясь к хате. Я тоже узнал слова грациозной малорусской песенки: I also learned the words of a graceful Little Russian song:

Ой чи цвит, чи не цвит Oh chi is blooming, chi is not blooming

Калиноньку ломит. Kalinonka breaks.

Ой чи сон, чи не сон

Головоньку клонит. Tilts head.

– Ну иди, иди теперь, соколик, – тревожно засуетилась старуха, отстраняя меня рукой от стола. “Well, go, go now, falcon,” the old woman fussed anxiously, pushing me away from the table with her hand. – Нечего тебе по чужим хатам околачиваться. - There is nothing for you to hang around in other people's huts. Иди, куда шел…

Она даже ухватила меня за рукав моей куртки и тянула к двери. Лицо ее выражало какое-то звериное беспокойство.

Голос, певший песню, вдруг оборвался совсем близко около хаты, громко звякнула железная клямка, и в просвете быстро распахнувшейся двери показалась рослая смеющаяся девушка. The voice that sang the song suddenly broke off very close to the hut, an iron clasp clanged loudly, and a tall, laughing girl appeared in the gap of the quickly flung open door. Обеими руками она бережно поддерживала полосатый передник, из которого выглядывали три крошечные головки с красными шейками и черными блестящими глазенками. With both hands she carefully supported a striped apron, from which peeped out three tiny heads with red necks and black shining eyes.

– Смотри, бабушка, зяблики опять за мной увязались, – воскликнула она, громко смеясь, – посмотри, какие смешные… Голодные совсем. “Look, grandma, the finches have followed me again,” she exclaimed, laughing loudly, “look how funny ... they are completely hungry.” А у меня, как нарочно, хлеба с собой не было. And I, as if on purpose, had no bread with me.

Но, увидев меня, она вдруг замолчала и вспыхнула густым румянцем. But when she saw me, she suddenly fell silent and flushed with a deep blush. Ее топкие черные брови недовольно сдвинулись, а глаза с вопросом обратились на старуху. Her thick black eyebrows twitched in displeasure, and her eyes turned to the old woman with a question.

– Вот барин зашел… Пытает дорогу, – пояснила старуха. “Here the gentleman came in ... He is torturing the road,” the old woman explained. – Ну, батюшка, – с решительным видом обернулась она ко мне, – будет тебе прохлаждаться. “Well, father,” she turned to me with a resolute air, “you will cool off. Напился водицы, поговорил, да пора и честь знать. He drank some water, talked, but it's time and honor to know. Мы тебе не компания…

– Послушай, красавица, – сказал я девушке. – Покажи мне, пожалуйста, дорогу на Ириновский шлях, а то из вашего болота во веки веков не выберешься. - Show me, please, the way to the Irinovsky Way, otherwise you will never get out of your swamp.

Должно быть, на нее подействовал мягкий, просительный тон, который я придал этим словам. She must have been affected by the soft, pleading tone I gave to those words. Она бережно посадила на печку, рядом со скворцами, своих зябликов, бросила на лавку скинутую уже короткую свитку и молча вышла из хаты. She carefully placed her finches on the stove, next to the starlings, threw the already short scroll she had thrown off on the bench and silently left the hut.

Я последовал за ней.

– Это у тебя все ручные птицы? - Are these all your tame birds? – спросил я, догоняя девушку.

– Ручные, – ответила она отрывисто и даже не взглянув на меня. – Ну вот, глядите, – сказала она, останавливаясь у плетня. – Видите тропочку, вон, вон, между соснами-то? Видите?

– Вижу…

– Идите по ней все прямо. Как дойдете до дубовой колоды, повернете налево. Так прямо, все лесом, лесом и идите. Тут сейчас вам и будет Ириновский шлях.

В то время когда она вытянутой правой рукой показывала мне направление дороги, я невольно залюбовался ею. В ней не было ничего похожего на местных «дивчат», лица которых под уродливыми повязками, прикрывающими сверху лоб, а снизу рот и подбородок, носят такое однообразное, испуганное выражение. There was nothing in her like the local "divchats", whose faces, under ugly bandages covering the forehead above and the mouth and chin below, wear such a monotonous, frightened expression. Моя незнакомка, высокая брюнетка лет около двадцати — двадцати пяти, держалась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала ее молодую, здоровую грудь. A spacious white shirt freely and beautifully wrapped around her young, healthy breasts. Оригинальную красоту ее лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже привыкнув к нему, его описать. The original beauty of her face, once seen, could not be forgotten, but it was difficult, even after getting used to it, to describe it. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих, темных глазах, которым тонкие, надломленные посредине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и наивности; в смугло-розовом тоне кожи, в своевольном изгибе губ, из которых нижняя, несколько более полная, выдавалась вперед с решительным и капризным видом. His charm lay in those large, brilliant, dark eyes, to which thin eyebrows, broken in the middle, gave an elusive shade of slyness, authoritativeness and naivety; in a swarthy-pink skin tone, in a masterful curve of lips, of which the lower, somewhat fuller, protruded forward with a determined and capricious look.

— Неужели вы не боитесь жить одни в такой глуши? “Are you not afraid to live alone in such a wilderness?” — спросил я, остановившись у забора.

Она равнодушно пожала плечами.

— Чего же нам бояться? Волки сюда не заходят.

— Да разве волки одни... Снегом вас занести может, пожар может случиться... И мало ли что еще. - Yes, unless the wolves are alone ... It can cover you with snow, a fire can happen ... And you never know what else. Вы здесь одни, вам и помочь никто не успеет.

— И слава богу! — махнула она пренебрежительно рукой. — Как бы нас с бабкой вовсе в покое оставили, так лучше бы было, а то... - As if they would leave me and my grandmother alone, it would be better, otherwise ...

— А то что?

— Много будете знать, скоро состаритесь, — отрезала она. “You will know a lot, you will grow old soon,” she snapped. — Да вы сами-то кто будете? - Yes, who are you yourself? — спросила она тревожно.

Я догадался, что, вероятно, и старуха и эта красавица боятся каких-нибудь утеснений со стороны «предержащих», и поспешил ее успокоить. I guessed that, probably, both the old woman and this beauty were afraid of some kind of oppression on the part of the "powerful", and hastened to reassure her.

— О! Ты, пожалуйста, не тревожься. Я ни урядник, ни писарь, ни акцизный, словом — я никакое начальство. I am neither a police officer, nor a clerk, nor an exciseman, in a word - I am no boss.

— Нет, вы правду говорите?

— Даю тебе честное слово. Ей-богу, я самый посторонний человек. By God, I'm the most outsider. Просто, приехал сюда погостить на несколько месяцев, а там и уеду. Если хочешь, я даже никому не скажу, что был здесь и видел вас. Ты мне веришь?

Лицо девушки немного прояснилось. The girl's face cleared up a little.

— Ну, значит, коль не врете, так правду говорите. - Well, then, if you are not lying, then tell the truth. А вы как: раньше об нас слышали или сами зашли? Did you hear about us before or did you come here on your own?

— Да я и сам не знаю, как тебе сказать... Слышать-то я слышал, положим, и даже хотел когда-нибудь забрести к вам, а сегодня зашел случайно — заблудился... Ну, а теперь скажи, чего вы людей боитесь? “Yes, I don’t know how to tell you myself ... I heard something, let’s say, and even wanted to wander to you someday, but today I came by chance - I got lost ... Well, now tell me what you people are are you afraid? Что они вам злого делают? What harm are they doing to you?

Она поглядела на меня с испытующим недоверием. She looked at me with searching disbelief. Но совесть у меня была чиста, и я, не сморгнув, выдержал этот пристальный взгляд. But my conscience was clear, and without blinking, I withstood this gaze. Тогда она заговорила с возрастающим волнением:

В то время когда она вытянутой правой рукой показывала мне направление дороги, я невольно залюбовался ею. В ней не было ничего похожего на местных «дивчат», лица которых под уродливыми повязками, прикрывающими сверху лоб, а снизу рот и подбородок, носят такое однообразное, испуганное выражение. Моя незнакомка, высокая брюнетка лет около двадцати — двадцати пяти, держалась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала ее молодую, здоровую грудь. Оригинальную красоту ее лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже

— Плохо нам от них приходится... Простые люди еще ничего, а вот начальство... Приедет урядник — тащит, приедет становой — тащит. “It’s bad for us from them ... Ordinary people are still nothing, but the authorities ... A constable will arrive - dragging, a police officer will arrive - dragging. Да еще прежде, чем взять-то, над бабкой надругается: ты, говорят, ведьма, чертовка, каторжница... Эх! And even before taking something, he abuses his grandmother: they say you are a witch, a devil, a convict ... Eh! Да что и говорить! Yes, what to say!

— А тебя не трогают? — сорвался у меня неосторожный вопрос. I asked a careless question.

Она с надменной самоуверенностью повела головой снизу вверх, и в ее сузившихся глазах мелькнуло злое торжество... She moved her head upwards with haughty self-confidence, and an evil triumph flickered in her narrowed eyes...

— Не трогают... Один раз сунулся ко мне землемер какой-то... Поласкаться ему, видишь, захотелось... Так, должно быть, и до сих пор не забыл, как я его приласкала. "They don't touch me... Once a land surveyor poked his head in at me... You see, he wanted to caress him... So, he must have still not forgotten how I caressed him."

В этих насмешливых, но своеобразно гордых словах прозвучало столько грубой независимости, что я невольно подумал: «Однако недаром ты выросла среди полесского бора, — с тобой и впрямь опасно шутить». In these mocking, but peculiarly proud words, there sounded so much rude independence that I involuntarily thought: “However, it’s not for nothing that you grew up among the Polissya forest - it’s really dangerous to joke with you.”

— А мы разве трогаем кого-нибудь! “Are we touching anyone!” — продолжала она, проникаясь ко мне все большим доверием. she continued, gaining more and more confidence in me. — Нам и людей не надо. We don't need people. Раз в год только схожу я в местечко купить мыла да соли... Да вот еще бабушке чаю, — чай она у меня любит. Once a year, I only go to the town to buy soap and salt... And here's another tea for my grandmother - she loves tea at my place. А то хоть бы и вовсе никого не видеть. Or even not see anyone at all.

— Ну, я вижу, вы с бабушкой людей не жалуете... А мне можно когда-нибудь зайти на минуточку? - Well, I see that you and your grandmother do not favor people ... Can I come in for a minute sometime?

Она засмеялась, и — как странно, как неожиданно изменилось ее красивое лицо! Прежней суровости в нем и следа не осталось: оно вдруг сделалось светлым, застенчивым, детским. There was no trace of the former severity in it: it suddenly became bright, shy, childish.

— Да что у нас вам делать? - Yes, what do you have to do with us? Мы с бабкой скучные... Что ж, заходите, пожалуй, коли вы и впрямь добрый человек. Grandma and I are boring ... Well, come in, perhaps, if you really are a kind person. Только вот что... вы уж если когда к нам забредете, так без ружья лучше... But here's the thing ... if you ever wander into us, it's better without a gun ...

— Ты боишься?

— Чего мне бояться? Ничего я не боюсь, — и в ее голосе опять послышалась уверенность в своей силе. — А только не люблю я этого. Зачем бить пташек или вот зайцев тоже. Why beat the birds or hares too. Никому они худого не делают, а жить им хочется так же, как и нам с вами. They do no harm to anyone, but they want to live just like you and me. Я их люблю: они маленькие, глупые такие... Ну, однако, до свидания, — заторопилась она, — не знаю, как величать-то вас по имени... Боюсь, бабка браниться станет. I love them: they are small, so stupid ... Well, however, goodbye, - she hurried, - I don’t know how to call you by name ... I’m afraid my grandmother will scold.

И она легко и быстро побежала в хату, наклонив вниз голову и придерживая руками разбившиеся от ветра волосы. And she quickly and easily ran into the hut, bowing her head down and holding her hands that were shattered by the wind from the wind.

— Постой, постой! — крикнул я. — Как тебя зовут-то? Уж будем знакомы как следует.

Она остановилась на мгновение и обернулась ко мне.

— Аленой меня зовут... По-здешнему — Олеся.

Я вскинул ружье на плечи и пошел по указанному мне направлению. Поднявшись на небольшой холмик, откуда начиналась узкая, едва заметная лесная тропинка, я оглянулся. Climbing a small hill from where a narrow, barely visible forest path began, I looked around. Красная юбка Олеси, слегка колеблемая ветром, еще виднелась на крыльце хаты, выделяясь ярким пятном на ослепительно белом, ровном фоне снега.

Через час после меня пришел домой Ярмола. По своей обычной неохоте к праздному разговору, он ни слова не спросил меня о том, как и где я заблудился. Он только сказал как будто бы вскользь:

— Там... я зайца на кухню занес... жарить будем или пошлете кому-нибудь?

— А ведь ты не знаешь, Ярмола, где я был сегодня? — сказал я, заранее представляя себе удивление полесовщика. - I said, imagining in advance the astonishment of the field worker.

— Отчего же мне не знать? - Why wouldn't I know? — грубо проворчал Ярмола. — Известно, к ведьмакам ходили...

— Как же ты узнал это?

— А почему же мне не узнать? Слышу, что вы голоса не подаете, ну я и вернулся на ваш след... Эх, паны-ыч! — прибавил он с укоризненной досадой. — Не следовает вам такими делами заниматься... Грех!..