I I I I I

It was eight o'clock in the morning—the time when the officers, the local officials, and the visitors usually took their morning dip in the sea after the hot, stifling night, and then went into the pavilion to drink tea or coffee. Es war acht Uhr morgens - die Zeit, in der die Offiziere, die örtlichen Beamten und die Besucher nach der heißen, stickigen Nacht gewöhnlich ihr morgendliches Bad im Meer nahmen und dann in den Pavillon gingen, um Tee oder Kaffee zu trinken. It was eight o'clock in the morning—the time when the officers, the local officials, and the visitors usually took their morning dip in the sea after the hot, stifling night, and then went into the pavilion to drink tea or coffee. Было восемь часов утра — время, когда офицеры, местные чиновники и приезжие обыкновенно купались утром в море после жаркой, душной ночи, а потом шли в павильон пить чай или кофе. Ivan Andreitch Laevsky, a thin, fair young man of twenty-eight, wearing the cap of a clerk in the Ministry of Finance and with slippers on his feet, coming down to bathe, found a number of acquaintances on the beach, and among them his friend Samoylenko, the army doctor. Iwan Andreitsch Lajewski, ein schlanker, hübscher junger Mann von achtundzwanzig Jahren, der die Mütze eines Beamten des Finanzministeriums trug und Pantoffeln an den Füßen hatte, kam zum Baden herunter und fand am Strand eine Reihe von Bekannten, darunter seinen Freund Samoylenko, den Militärarzt. Ivan Andreitch Laevsky, a thin, fair young man of twenty-eight, wearing the cap of a clerk in the Ministry of Finance and with slippers on his feet, coming down to bathe, found a number of acquaintances on the beach, and among them his friend Samoylenko, the army doctor. Иван Андреич Лаевский, худощавый, белокурый молодой человек лет двадцати восьми, в фуражке чиновника министерства финансов и в туфлях на ногах, спустившись купаться, нашел на берегу ряд знакомых, и среди них его друг Самойленко, военный врач.

With his big cropped head, short neck, his red face, his big nose, his shaggy black eyebrows and grey whiskers, his stout puffy figure and his hoarse military bass, this Samoylenko made on every newcomer the unpleasant impression of a gruff bully; but two or three days after making his acquaintance, one began to think his face extraordinarily good-natured, kind, and even handsome. Mit seinem großen kupierten Kopf, dem kurzen Hals, dem roten Gesicht, der großen Nase, den struppigen schwarzen Augenbrauen und dem grauen Schnurrbart, der gedrungenen, geschwollenen Figur und dem heiseren Militärbass machte dieser Samoylenko auf jeden Neuankömmling den unangenehmen Eindruck eines ruppigen Tyrannen; aber zwei oder drei Tage nach seiner Bekanntschaft begann man, sein Gesicht als außerordentlich gutmütig, freundlich und sogar schön zu empfinden. Con su gran cabeza recortada, su cuello corto, su cara roja, su gran nariz, sus desgreñadas cejas negras y sus bigotes grises, su corpulenta figura hinchada y su ronco bajo militar, este Samoylenko causaba en todo recién llegado la desagradable impresión de un matón rudo; pero dos o tres días después de conocerlo, uno empezaba a pensar que su rostro era extraordinariamente bondadoso, amable e incluso apuesto. Своей большой стриженой головой, короткой шеей, красным лицом, большим носом, мохнатыми черными бровями и седыми бакенбардами, толстой одутловатой фигурой и хриплым военным басом этот Самойленко производил на всякого приезжего неприятное впечатление грубоватого хулигана; но дня через два-три после знакомства с ним, лицо его стало казаться необыкновенно добродушным, добрым и даже красивым. In spite of his clumsiness and rough manner, he was a peaceable man, of infinite kindliness and goodness of heart, always ready to be of use. Несмотря на свою неуклюжесть и грубые манеры, это был миролюбивый человек, бесконечной доброты и добросердечия, всегда готовый быть полезным. He was on familiar terms with every one in the town, lent every one money, doctored every one, made matches, patched up quarrels, arranged picnics at which he cooked shashlik and an awfully good soup of grey mullets. Se llevaba bien con todos los habitantes de la ciudad, a todos prestaba dinero, a todos maquillaba, hacía cerillas, arreglaba peleas, organizaba picnics en los que cocinaba shashlik y una sopa de salmonetes buenísima. Он был со всеми в городе в дружеских отношениях, всем одалживал деньги, всех лечил, сватал, улаживал ссоры, устраивал пикники, на которых варил шашлык и ужасно вкусный суп из кефали. He was always looking after other people's affairs and trying to interest some one on their behalf, and was always delighted about something. Он всегда присматривал за чужими делами и старался заинтересовать кого-нибудь от их имени и всегда был чему-то рад. The general opinion about him was that he was without faults of character. Общее мнение о нем было то, что он был без недостатков характера. He had only two weaknesses: he was ashamed of his own good nature, and tried to disguise it by a surly expression and an assumed gruffness; and he liked his assistants and his soldiers to call him "Your Excellency," although he was only a civil councillor. У него было только две слабости: он стыдился своего добродушия и старался прикрыть его угрюмым выражением лица и напускной грубоватостью; и он любил, чтобы его помощники и солдаты называли его «ваше превосходительство», хотя он был всего лишь статским советником. "Answer one question for me, Alexandr Daviditch," Laevsky began, when both he and Samoylenko were in the water up to their shoulders. -- Ответьте мне на один вопрос, Александр Давидыч, -- начал Лаевский, когда и он, и Самойленко оказались по плечи в воде. "Suppose you had loved a woman and had been living with her for two or three years, and then left off caring for her, as one does, and began to feel that you had nothing in common with her. «Предположим, ты полюбил женщину и прожил с ней года два-три, а потом перестал заботиться о ней, как делают, и начал чувствовать, что не имеешь с ней ничего общего. How would you behave in that case?" Как бы вы повели себя в таком случае?» "It's very simple. "Это очень просто. 'You go where you please, madam'—and that would be the end of it." «Идите, куда хотите, сударыня», — и на этом все кончится. "It's easy to say that! «Легко так говорить! But if she has nowhere to go? А если ей некуда идти? A woman with no friends or relations, without a farthing, who can't work . Женщина без друзей и родственников, без гроша, которая не может работать. ." ." "Well? "Хорошо? Five hundred roubles down or an allowance of twenty-five roubles a month—and nothing more. Пятьсот рублей вперед или пособие двадцать пять рублей в месяц — и больше ничего. It's very simple." Это очень просто». "Even supposing you have five hundred roubles and can pay twenty-five roubles a month, the woman I am speaking of is an educated woman and proud. «Даже если у вас есть пятьсот рублей и вы можете платить двадцать пять рублей в месяц, женщина, о которой я говорю, женщина образованная и гордая. Could you really bring yourself to offer her money? Мог бы ты действительно заставить себя предложить ей деньги? And how would you do it?" И как бы вы это сделали?» Samoylenko was going to answer, but at that moment a big wave covered them both, then broke on the beach and rolled back noisily over the shingle. Самойленко хотел было ответить, но в это время их обоих накрыла большая волна, потом разбилась о берег и с шумом покатилась по гальке. The friends got out and began dressing. Přátelé vystoupili a začali se oblékat. Друзья вышли и начали одеваться.

"Of course, it is difficult to live with a woman if you don't love her," said Samoylenko, shaking the sand out of his boots. "Samozřejmě, že je těžké žít se ženou, když ji nemilujete," řekl Samojlenko a vyklepal si písek z bot. -- Конечно, трудно жить с женщиной, если ее не любишь, -- сказал Самойленко, вытряхивая песок из сапог. "But one must look at the thing humanely, Vanya. "Ale je třeba se na věc dívat lidsky, Váňo. -- Но смотреть на дело надо по-человечески, Ваня. If it were my case, I should never show a sign that I did not love her, and I should go on living with her till I died." Kdyby to byl můj případ, nikdy bych nedal najevo, že ji nemiluji, a žil bych s ní až do smrti." Если бы это был мой случай, я бы никогда не показывал, что не люблю ее, и жил бы с ней до самой смерти». He was at once ashamed of his own words; he pulled himself up and said: Okamžitě se za svá slova zastyděl, vzpamatoval se a řekl: Ему сразу стало стыдно за свои слова; он подтянулся и сказал:

"But for aught I care, there might be no females at all. "Ale co já vím, třeba tam žádné ženy nejsou. — Но мне все равно, женщин может и не быть вовсе. Let them all go to the devil!" Ať jdou všichni k čertu!" Пусть все идут к черту!» The friends dressed and went into the pavilion. Přátelé se oblékli a odešli do pavilonu. Друзья оделись и вошли в павильон. There Samoylenko was quite at home, and even had a special cup and saucer. Samojlenko se tam cítil jako doma, a dokonce měl speciální šálek a podšálek. Там Самойленко чувствовал себя как дома и имел даже особую чашку с блюдцем. Every morning they brought him on a tray a cup of coffee, a tall cut glass of iced water, and a tiny glass of brandy. Každé ráno mu přinesli na podnose šálek kávy, vysokou broušenou sklenici ledové vody a malou skleničku brandy. Каждое утро ему приносили на подносе чашку кофе, высокий граненый стакан воды со льдом и рюмочку бренди. He would first drink the brandy, then the hot coffee, then the iced water, and this must have been very nice, for after drinking it his eyes looked moist with pleasure, he would stroke his whiskers with both hands, and say, looking at the sea: Nejdřív pil brandy, pak horkou kávu, pak ledovou vodu, a to mu muselo být moc příjemné, protože po vypití měl oči vlhké potěšením, oběma rukama si hladil vousy a říkal při pohledu na moře: Сначала он пил коньяк, потом горячий кофе, потом воду со льдом, и это, должно быть, было очень приятно, потому что, выпив, глаза его увлажнялись от удовольствия, он обеими руками гладил свои бакенбарды и говорил, глядя на море:

"A wonderfully magnificent view!" "Чудесно великолепный вид!" After a long night spent in cheerless, unprofitable thoughts which prevented him from sleeping, and seemed to intensify the darkness and sultriness of the night, Laevsky felt listless and shattered. После долгой ночи, проведенной в безотрадных, бесполезных мыслях, которые мешали ему спать и как бы усиливали мрак и духоту ночи, Лаевский чувствовал себя вялым и разбитым. He felt no better for the bathe and the coffee. Он не почувствовал себя лучше после ванны и кофе.

"Let us go on with our talk, Alexandr Daviditch," he said. -- Продолжим наш разговор, Александр Давидыч, -- сказал он. "I won't make a secret of it; I'll speak to you openly as to a friend. -- Я не стану делать из этого секрета, я буду говорить с тобой открыто, как с другом. Things are in a bad way with Nadyezhda Fyodorovna and me . Плохо нам с Надеждой Федоровной. a very bad way! velmi špatným způsobem! очень плохой способ! Forgive me for forcing my private affairs upon you, but I must speak out." Odpusťte mi, že vám vnucuji své soukromé záležitosti, ale musím mluvit nahlas." Простите, что навязываю вам свои личные дела, но я должен высказаться». Samoylenko, who had a misgiving of what he was going to speak about, dropped his eyes and drummed with his fingers on the table. Samojlenko, který tušil, o čem bude mluvit, sklopil oči a zabubnoval prsty na stůl. Самойленко, предчувствовавший, о чем он будет говорить, опустил глаза и забарабанил пальцами по столу.

"I've lived with her for two years and have ceased to love her," Laevsky went on; "or, rather, I realised that I never had felt any love for her. -- Я прожил с ней два года и разлюбил ее, -- продолжал Лаевский; "или, вернее, я понял, что никогда не чувствовал к ней никакой любви. These two years have been a mistake." Эти два года были ошибкой». It was Laevsky's habit as he talked to gaze attentively at the pink palms of his hands, to bite his nails, or to pinch his cuffs. У Лаевского была привычка во время разговора внимательно смотреть на розовые ладони своих рук, грызть ногти или щипать манжеты. And he did so now. И он сделал это сейчас.

"I know very well you can't help me," he said. — Я очень хорошо знаю, что ты не можешь мне помочь, — сказал он. "But I tell you, because unsuccessful and superfluous people like me find their salvation in talking. — А я вам говорю, потому что такие неудачные и лишние люди, как я, находят свое спасение в болтовне. I have to generalise about everything I do. Я должен обобщать все, что я делаю. I'm bound to look for an explanation and justification of my absurd existence in somebody else's theories, in literary types—in the idea that we, upper-class Russians, are degenerating, for instance, and so on. Объяснение и оправдание своего нелепого существования я должен искать в чужих теориях, в литературных типах — в мысли, что мы, высшие русские, вырождаемся, например, и т. д. Last night, for example, I comforted myself by thinking all the time: 'Ah, how true Tolstoy is, how mercilessly true!' Вчера вечером, например, я утешал себя тем, что все время думал: «Ах, как верен Толстой, как беспощадно верен!» And that did me good. И это пошло мне на пользу. Yes, really, brother, he is a great writer, say what you like!" Да, право, брат, он великий писатель, что ни говори!» Samoylenko, who had never read Tolstoy and was intending to do so every day of his life, was a little embarrassed, and said: Самойленко, который никогда не читал Толстого и собирался читать каждый день своей жизни, немного сконфузился и сказал:

"Yes, all other authors write from imagination, but he writes straight from nature." «Да, все другие авторы пишут по воображению, а он пишет прямо с натуры». "My God!" sighed Laevsky; "how distorted we all are by civilisation! вздохнул Лаевский; "Как мы все искажены цивилизацией! I fell in love with a married woman and she with me. Я влюбился в замужнюю женщину, а она в меня. To begin with, we had kisses, and calm evenings, and vows, and Spencer, and ideals, and interests in common. Для начала у нас были и поцелуи, и спокойные вечера, и клятвы, и Спенсер, и идеалы, и общие интересы. What a deception! Какой обман! We really ran away from her husband, but we lied to ourselves and made out that we ran away from the emptiness of the life of the educated class. Мы действительно сбежали от ее мужа, но мы солгали себе и сделали вид, что сбежали от пустоты жизни образованного класса. We pictured our future like this: to begin with, in the Caucasus, while we were getting to know the people and the place, I would put on the Government uniform and enter the service; then at our leisure we would pick out a plot of ground, would toil in the sweat of our brow, would have a vineyard and a field, and so on. Мы представляли себе наше будущее так: для начала, на Кавказе, пока мы знакомимся с людьми и местом, я надену казенный мундир и поступлю на службу; потом на досуге выбирали бы клочок земли, трудились бы в поте лица, имели бы виноградник и поле и т.д. If you were in my place, or that zoologist of yours, Von Koren, you might live with Nadyezhda Fyodorovna for thirty years, perhaps, and might leave your heirs a rich vineyard and three thousand acres of maize; but I felt like a bankrupt from the first day. Если бы вы были на моем месте или на этом вашем зоологе фон Корене, вы могли бы прожить с Надеждой Федоровной, может быть, лет тридцать и оставить наследникам богатым виноградник и три тысячи десятин кукурузы; но я чувствовал себя банкротом с первого дня. In the town you have insufferable heat, boredom, and no society; if you go out into the country, you fancy poisonous spiders, scorpions, or snakes lurking under every stone and behind every bush, and beyond the fields—mountains and the desert. В городе невыносимая жара, скука и никакого общества; если выйдешь за город, то представишь себе ядовитых пауков, скорпионов или змей, таящихся под каждым камнем и за каждым кустом, а за полями — горы и пустыни. Alien people, an alien country, a wretched form of civilisation—all that is not so easy, brother, as walking on the Nevsky Prospect in one's fur coat, arm-in-arm with Nadyezhda Fyodorovna, dreaming of the sunny South. Чужие люди, чужая страна, убогая форма цивилизации — все это не так просто, брат, как ходить по Невскому проспекту в шубе, под руку с Надеждой Федоровной, мечтая о солнечном юге. What is needed here is a life and death struggle, and I'm not a fighting man. Здесь нужна борьба не на жизнь, а на смерть, а я не воин. A wretched neurasthenic, an idle gentleman . Un neurasténico miserable, un caballero ocioso . Несчастный неврастеник, бездельник. From the first day I knew that my dreams of a life of labour and of a vineyard were worthless. С первого дня я знал, что мои мечты о трудовой жизни и о винограднике ничего не стоят. As for love, I ought to tell you that living with a woman who has read Spencer and has followed you to the ends of the earth is no more interesting than living with any Anfissa or Akulina. Что касается любви, то я должен вам сказать, что жить с женщиной, которая читала Спенсера и ходила за вами на край света, не интереснее, чем жить с какой-нибудь Анфиссой или Акулиной. There's the same smell of ironing, of powder, and of medicines, the same curl-papers every morning, the same self-deception." Тот же запах глажки, пудры и лекарств, те же папильотки каждое утро, тот же самообман». "You can't get on in the house without an iron," said Samoylenko, blushing at Laevsky's speaking to him so openly of a lady he knew. — Без утюга в доме нельзя, — сказал Самойленко, краснея от того, что Лаевский так откровенно говорил ему о знакомой даме. "You are out of humour to-day, Vanya, I notice. — Ты сегодня не в духе, Ваня, я замечаю. Nadyezhda Fyodorovna is a splendid woman, highly educated, and you are a man of the highest intellect. Надежда Федоровна прекрасная женщина, высокообразованная, а вы человек высочайшего ума. Of course, you are not married," Samoylenko went on, glancing round at the adjacent tables, "but that's not your fault; and besides . Вы, конечно, не женаты, — продолжал Самойленко, оглядывая соседние столики, — но это не ваша вина; и вообще . one ought to be above conventional prejudices and rise to the level of modern ideas. надо быть выше общепринятых предрассудков и подняться до уровня современных идей. I believe in free love myself, yes. Я сам верю в свободную любовь, да. But to my thinking, once you have settled together, you ought to go on living together all your life." Но, по-моему, раз уж вы поселились вместе, вам следует прожить вместе всю жизнь». "Without love?" "Без любви?" "I will tell you directly," said Samoylenko. -- Я вам прямо скажу, -- сказал Самойленко. "Eight years ago there was an old fellow, an agent, here—a man of very great intelligence. «Восемь лет тому назад здесь был старик, агент, человек очень большого ума. Well, he used to say that the great thing in married life was patience. Ну, он говорил, что самое главное в супружеской жизни — терпение. Do you hear, Vanya? Слышишь, Ваня? Not love, but patience. Не любовь, а терпение. Love cannot last long. Любовь не может длиться долго. You have lived two years in love, and now evidently your married life has reached the period when, in order to preserve equilibrium, so to speak, you ought to exercise all your patience. Вы прожили два года в любви, и теперь, видимо, ваша супружеская жизнь достигла того периода, когда, чтобы сохранить, так сказать, равновесие, вам следует упражнять все свое терпение. ." "You believe in your old agent; to me his words are meaningless. «Вы верите в своего старого агента, для меня его слова ничего не значат. Your old man could be a hypocrite; he could exercise himself in the virtue of patience, and, as he did so, look upon a person he did not love as an object indispensable for his moral exercises; but I have not yet fallen so low. Ваш старик мог быть лицемером; он мог упражнять себя в добродетели терпения и при этом смотреть на человека, которого он не любил, как на предмет, необходимый для его нравственных упражнений; но я еще не пал так низко. If I want to exercise myself in patience, I will buy dumb-bells or a frisky horse, but I'll leave human beings alone." Если я хочу упражнять себя в терпении, я куплю гантели или резвую лошадь, но людей оставлю в покое». Samoylenko asked for some white wine with ice. Самойленко попросил белого вина со льдом. When they had drunk a glass each, Laevsky suddenly asked: Когда они выпили по стакану, Лаевский вдруг спросил:

"Tell me, please, what is the meaning of softening of the brain?" "Скажите, пожалуйста, что означает размягчение мозга?" "How can I explain it to you? "Как я могу тебе это объяснить? It's a disease in which the brain becomes softer . Это болезнь, при которой мозг становится мягче. as it were, dissolves." как бы растворяется». "Is it curable?" "Это излечимо?" "Yes, if the disease is not neglected. «Да, если болезнь не запущена. Cold douches, blisters. Холодный душ, волдыри. Something internal, too." Что-то внутреннее тоже». "Oh! Well, you see my position; I can't live with her: it is more than I can do. Ну, вы видите мое положение; Я не могу с ней жить: это больше, чем я могу сделать. While I'm with you I can be philosophical about it and smile, but at home I lose heart completely; I am so utterly miserable, that if I were told, for instance, that I should have to live another month with her, I should blow out my brains. Пока я с тобой, я могу относиться к этому философски и улыбаться, но дома я совершенно падаю духом; Я так несчастен, что если бы мне сказали, например, что мне придется жить с ней еще месяц, я бы вышиб себе мозги. At the same time, parting with her is out of the question. При этом о расставании с ней не может быть и речи. She has no friends or relations; she cannot work, and neither she nor I have any money. У нее нет друзей или родственников; она не может работать, и ни у нее, ни у меня нет денег. What could become of her? Что с ней могло стать? To whom could she go? К кому она могла пойти? There is nothing one can think of. Нет ничего, о чем можно было бы подумать. Come, tell me, what am I to do?" Подойди, скажи мне, что мне делать?» "H'm! ." growled Samoylenko, not knowing what to answer. — проворчал Самойленко, не зная, что ответить. "Does she love you?" — Она любит тебя? "Yes, she loves me in so far as at her age and with her temperament she wants a man. «Да, она любит меня постольку, поскольку в ее возрасте и при ее темпераменте она хочет мужчину. It would be as difficult for her to do without me as to do without her powder or her curl-papers. Ей было бы так же трудно обойтись без меня, как без ее пудры или папильотки. I am for her an indispensable, integral part of her boudoir." Я для нее незаменимая, неотъемлемая часть ее будуара». Samoylenko was embarrassed. Самойленко смутился.

"You are out of humour to-day, Vanya," he said. — Ты сегодня не в духе, Ваня, — сказал он. "You must have had a bad night." — Должно быть, у тебя была плохая ночь. "Yes, I slept badly. «Да, я плохо спал. Altogether, I feel horribly out of sorts, brother. В общем, я чувствую себя ужасно не в своей тарелке, брат. My head feels empty; there's a sinking at my heart, a weakness. Моя голова кажется пустой; в моем сердце тонет, слабость. I must run away." Я должен убежать». "Run where?" "Бежать куда?" "There, to the North. «Туда, на север. To the pines and the mushrooms, to people and ideas. К соснам и грибам, к людям и идеям. I'd give half my life to bathe now in some little stream in the province of Moscow or Tula; to feel chilly, you know, and then to stroll for three hours even with the feeblest student, and to talk and talk endlessly. Полжизни отдал бы, чтобы искупаться теперь в каком-нибудь ручейке в Московской губернии или Тульской; зябнуть, знаете ли, а потом часа три гулять даже с самым слабым студентом, и говорить, и говорить без конца. And the scent of the hay! И запах сена! Do you remember it? And in the evening, when one walks in the garden, sounds of the piano float from the house; one hears the train passing. А вечером, когда гуляешь в саду, из дома доносятся звуки рояля; слышно, как проходит поезд. ." Laevsky laughed with pleasure; tears came into his eyes, and to cover them, without getting up, he stretched across the next table for the matches. Лаевский засмеялся от удовольствия; слезы выступили у него на глазах, и, чтобы скрыть их, он, не вставая, потянулся через соседний стол за спичками.

"I have not been in Russia for eighteen years," said Samoylenko. «Я не был в России восемнадцать лет, — сказал Самойленко. "I've forgotten what it is like. "Я забыл, каково это. To my mind, there is not a country more splendid than the Caucasus." На мой взгляд, нет страны прекраснее Кавказа». "Vereshtchagin has a picture in which some men condemned to death are languishing at the bottom of a very deep well. «У Верещагина есть картина, на которой несколько человек, приговоренных к смерти, томятся на дне очень глубокого колодца. Your magnificent Caucasus strikes me as just like that well. Ваш великолепный Кавказ поражает меня именно так. If I were offered the choice of a chimney-sweep in Petersburg or a prince in the Caucasus, I should choose the job of chimney-sweep." Если бы мне предложили на выбор трубочиста в Петербурге или князя на Кавказе, я бы выбрал работу трубочиста». Laevsky grew pensive. Лаевский задумался. Looking at his stooping figure, at his eyes fixed dreamily at one spot, at his pale, perspiring face and sunken temples, at his bitten nails, at the slipper which had dropped off his heel, displaying a badly darned sock, Samoylenko was moved to pity, and probably because Laevsky reminded him of a helpless child, he asked: Глядя на его сутулую фигуру, на его мечтательно устремленные в одно место глаза, на его бледное, вспотевшее лицо и ввалившиеся виски, на обкусанные ногти, на свалившуюся с каблука туфельку, обнажив плохо заштопанный носок, Самойленко растрогался. жалости, и, вероятно, потому, что Лаевский напоминал ему беспомощного ребенка, он спросил:

"Is your mother living?" — Твоя мать жива? "Yes, but we are on bad terms. "Да, но мы в плохих отношениях. She could not forgive me for this affair." Она не могла простить мне этого романа». Samoylenko was fond of his friend. Самойленко любил своего друга. He looked upon Laevsky as a good-natured fellow, a student, a man with no nonsense about him, with whom one could drink, and laugh, and talk without reserve. Он смотрел на Лаевского, как на добродушного парня, студента, человека без глупостей, с которым можно и выпить, и посмеяться, и поговорить без утайки. What he understood in him he disliked extremely. То, что он понимал в нем, ему крайне не нравилось. Laevsky drank a great deal and at unsuitable times; he played cards, despised his work, lived beyond his means, frequently made use of unseemly expressions in conversation, walked about the streets in his slippers, and quarrelled with Nadyezhda Fyodorovna before other people—and Samoylenko did not like this. Лаевский пил много и в неподходящее время; он играл в карты, презирал свою работу, жил не по средствам, часто употреблял в разговоре неблаговидные выражения, ходил по улицам в туфлях и ссорился с Надеждой Федоровной при посторонних, — и Самойленко этого не любил. But the fact that Laevsky had once been a student in the Faculty of Arts, subscribed to two fat reviews, often talked so cleverly that only a few people understood him, was living with a well-educated woman—all this Samoylenko did not understand, and he liked this and respected Laevsky, thinking him superior to himself. Но то, что Лаевский когда-то был студентом художественного факультета, выписывал два жирных журнала, говорил часто так умно, что его понимали лишь немногие, жил с интеллигентной женщиной, — всего этого Самойленко не понимал, и он любил это и уважал Лаевского, считая его выше себя.

"There is another point," said Laevsky, shaking his head. -- Есть еще один момент, -- сказал Лаевский, качая головой. "Only it is between ourselves. "Только это между нами. I'm concealing it from Nadyezhda Fyodorovna for the time. От Надежды Федоровны пока утаиваю. Don't let it out before her. Не выкладывайся перед ней. I got a letter the day before yesterday, telling me that her husband has died from softening of the brain." Позавчера я получил письмо, в котором говорилось, что ее муж умер от размягчения мозга». "The Kingdom of Heaven be his!" "Царство Небесное да будет ему!" sighed Samoylenko. "Why are you concealing it from her?" — Почему ты скрываешь это от нее? "To show her that letter would be equivalent to 'Come to church to be married.' «Показать ей это письмо было бы равносильно «Прийти в церковь, чтобы выйти замуж». And we should first have to make our relations clear. И мы должны сначала прояснить наши отношения. When she understands that we can't go on living together, I will show her the letter. Когда она поймет, что мы не можем дальше жить вместе, я покажу ей письмо. Then there will be no danger in it." Тогда в нем не будет опасности». "Do you know what, Vanya," said Samoylenko, and a sad and imploring expression came into his face, as though he were going to ask him about something very touching and were afraid of being refused. — Знаешь что, Ваня, — сказал Самойленко, и на лице его появилось грустное и умоляющее выражение, как будто он собирался спросить его о чем-то очень трогательном и боялся получить отказ. "Marry her, my dear boy!" "Женись на ней, мой дорогой мальчик!" "Why?" "Do your duty to that splendid woman! «Исполни свой долг перед этой великолепной женщиной! Her husband is dead, and so Providence itself shows you what to do!" Ее муж умер, так что само провидение указывает вам, что делать!» "But do understand, you queer fellow, that it is impossible. -- Но пойми же, чудак, что это невозможно. To marry without love is as base and unworthy of a man as to perform mass without believing in it." Жениться без любви так же низко и недостойно мужчины, как служить мессу, не веря в нее». "But it's your duty to." — Но это твой долг. "Why is it my duty?" "Почему это мой долг?" Laevsky asked irritably. — раздраженно спросил Лаевский.

"Because you took her away from her husband and made yourself responsible for her." — Потому что ты забрал ее у мужа и взял на себя ответственность за нее. "But now I tell you in plain Russian, I don't love her!" "Но теперь я говорю вам по-русски, я не люблю ее!" "Well, if you've no love, show her proper respect, consider her wishes. «Ну, а коли нет любви, то прояви к ней должное уважение, прислушайся к ее желаниям. ." "'Show her respect, consider her wishes,'" Laevsky mimicked him. «Окажите ей уважение, учтите ее пожелания», — передразнил его Лаевский. "As though she were some Mother Superior! «Как будто она какая-то игуменья! You are a poor psychologist and physiologist if you think that living with a woman one can get off with nothing but respect and consideration. Плохой вы психолог и физиолог, если думаете, что, живя с женщиной, можно отделаться только уважением и вниманием. What a woman thinks most of is her bedroom." Больше всего женщина думает о своей спальне». "Vanya, Vanya!" said Samoylenko, overcome with confusion. — сказал Самойленко, охваченный смущением.

"You are an elderly child, a theorist, while I am an old man in spite of my years, and practical, and we shall never understand one another. «Вы пожилой ребенок, теоретик, а я старик, несмотря на свои годы, и практичный, и мы никогда не поймем друг друга. We had better drop this conversation. Нам лучше прекратить этот разговор. Mustapha!" Мустафа!" Laevsky shouted to the waiter. — крикнул Лаевский официанту. "What's our bill?" "Какой у нас счет?" "No, no . "Нет нет . ." the doctor cried in dismay, clutching Laevsky's arm. — вскричал в испуге доктор, хватая Лаевского за руку. "It is for me to pay. "Это мне платить. I ordered it. Я заказал это. Make it out to me," he cried to Mustapha. Сделай это мне, — крикнул он Мустафе. The friends got up and walked in silence along the sea-front. Друзья встали и молча пошли по набережной. When they reached the boulevard, they stopped and shook hands at parting. Дойдя до бульвара, они остановились и пожали друг другу руки на прощание.

"You are awfully spoilt, my friend!" — Ты ужасно избалован, мой друг! Samoylenko sighed. Самойленко вздохнул. "Fate has sent you a young, beautiful, cultured woman, and you refuse the gift, while if God were to give me a crooked old woman, how pleased I should be if only she were kind and affectionate! «Судьба послала вам молодую, красивую, культурную женщину, а вы отказываетесь от подарка, а если бы Бог дал мне кривую старуху, как бы я был рад, если бы она была доброй и ласковой! I would live with her in my vineyard and . Я буду жить с ней в моем винограднике и... ." Samoylenko caught himself up and said: Самойленко спохватился и сказал:

"And she might get the samovar ready for me there, the old hag." — А она мне там самовар приготовит, старая ведьма. After parting with Laevsky he walked along the boulevard. Расставшись с Лаевским, он шел по бульвару. When, bulky and majestic, with a stern expression on his face, he walked along the boulevard in his snow-white tunic and superbly polished boots, squaring his chest, decorated with the Vladimir cross on a ribbon, he was very much pleased with himself, and it seemed as though the whole world were looking at him with pleasure. Когда, грузный и величественный, со строгим выражением лица, он шел по бульвару в своем белоснежном гимнастерке и великолепно начищенных сапогах, расправив грудь, украшенную Владимирским крестом на ленте, он был очень доволен собой. , и казалось, что весь мир смотрит на него с удовольствием. Without turning his head, he looked to each side and thought that the boulevard was extremely well laid out; that the young cypress-trees, the eucalyptuses, and the ugly, anemic palm-trees were very handsome and would in time give abundant shade; that the Circassians were an honest and hospitable people. Не оборачивая головы, он смотрел по сторонам и думал, что бульвар очень хорошо уложен; что молодые кипарисы, эвкалипты и уродливые, анемичные пальмы очень красивы и со временем дадут обильную тень; что черкесы были честным и гостеприимным народом.

"It's strange that Laevsky does not like the Caucasus," he thought, "very strange." «Странно, что Лаевский не любит Кавказ, — подумал он, — очень странно». Five soldiers, carrying rifles, met him and saluted him. Пятеро солдат с винтовками встретили его и отдали ему честь. On the right side of the boulevard the wife of a local official was walking along the pavement with her son, a schoolboy. По правой стороне бульвара по тротуару шла жена местного чиновника с сыном-школьником.

"Good-morning, Marya Konstantinovna," Samoylenko shouted to her with a pleasant smile. — Здравствуй, Марья Константиновна, — крикнул ей Самойленко с приятной улыбкой. "Have you been to bathe? «Вы были купаться? Ha, ha, ha! Ха, ха, ха! My respects to Nikodim Alexandritch!" Мое почтение Никодиму Александрычу!» And he went on, still smiling pleasantly, but seeing an assistant of the military hospital coming towards him, he suddenly frowned, stopped him, and asked: И он продолжал, по-прежнему приятно улыбаясь, но, увидев идущего к нему фельдшера военного госпиталя, вдруг нахмурился, остановил его и спросил:

"Is there any one in the hospital?" — Есть кто-нибудь в больнице? "No one, Your Excellency." — Никто, ваше превосходительство. "Eh?" "Э?" "No one, Your Excellency." "Very well, run along. «Хорошо, беги дальше. ." Swaying majestically, he made for the lemonade stall, where sat a full-bosomed old Jewess, who gave herself out to be a Georgian, and said to her as loudly as though he were giving the word of command to a regiment: Величественно покачиваясь, он направился к лимонадному ларьку, где сидела полногрудая старая еврейка, выдававшая себя за грузинку, и сказал ей так громко, как будто отдавал приказ полку:

"Be so good as to give me some soda-water!" "Будьте так любезны, дайте мне немного содовой воды!"