Серебряков - об эмиграции и законе подлецов (English subs) (1)
25.000000
— Ну он же ублюдок!
— Извини.
— Вы дули?
— Я подумал, что это круто.
— Почему люди готовы жить в говне?
— Я подумал, что это очень круто.
— Плохо!
— Не гони волну.
(музыкальная заставка)
— В начале этого года я посмотрел фильм «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом престарелых».
Я очень кайфанул. А вы?
— Я тоже.
— Как вы там оказались?
Это фильм дебютанта.
Парня, который молодой и никогда ничего не снимал.
Как так вышло, что вы там были?
— Я оказался там, потому что, во-первых, мне
показался сценарий достаточно интересным или, точнее,
сценарный материал
продемонстрировал мне повод для того, чтобы получилось хорошее кино.
И, во-вторых, потому что там должен был сниматься Женя Ткачук,
а мне очень нравится этот артист, и я очень хотел с ним поработать.
Мне просто физи… Мне просто актерски хотелось
с ним попартнерствовать.
— А откуда вы о нем знали? Ну, где вы его видели до этого?
— Я видел его у Сережи Гинзбурга в «Япончике»,
я видел его у Урсуляка в «Тихом Доне»,
и, мне кажется, что это один из
самых сильных артистов этого поколения.
— Что особенного, когда работаешь с молодым? Молодым режиссером?
Вот, по-честному. Были моменты, когда…
— Ну, по сути, на время съемок фильма вы его подчиненный, творчески вы его подчиненный.
— Да. — А когда он младше вас примерно в два раза, ну…
— Когда он менее опытный… Его опыт, там, в 150 раз меньше вашего,
бывают моменты, когда вы думаете: «Блин, ну…»
— Кино вообще — это терпение, ты вообще, в принципе, должен терпеть.
Должен научиться терпеть.
И большей частью — чужую глупость.
Как, собственно говоря, и в жизни.
Это вообще очень хороший навык — уметь терпеть чужую глупость.
В кино…
возраст…
не имеет такого большого значения, потому что в кино
вообще общаются на «ты»,
к пожилым людям обращаются по имени.
И… В общем, в кино принято более, такое, тесное, более близкое, что ли, контактирование.
Молодой режиссер — я хотел ему помочь,
чем мог.
И мне казалось, что я ему помог, чем мог.
А насколько эта помощь оказалась ему полезной — я не знаю.
То, что было хорошим в сценарии, так хорошим и осталось.
То, что было плохо в сценарии, так плохим и осталось.
Кино, конечно, бойкое и, такое, драйвовое.
И этим оно хорошо.
Но я уверен, что, если бы он поработал бы чуть больше
и послушал бы чуть лучше,
то кино могло бы получиться гораздо лучше.
— А давайте один пример приведем.
Что могло бы быть лучше? Что, вот то, что было там плохим, плохим и осталось?
— Ну, я не согласен с тем, что так и не было решено
про дом, про жену
или женщину, с которой раньше жил,
— про дочку, это непонятно, это все… — Непонятно, откуда дом.
— Где он бабки на него взял. — Где бабки, почему бабки,
его ли это дом, не его ли это дом.
Это все такие домыслы, да?
Непонятна ситуация с Андреем Сергеевичем Смирновым.
Который так и остался Андреем Сергеевичем Смирновым.
— А не вором в законе. — Как мне кажется.
— И главное, финал. Финал, мне очень грустно, потому что
я сыграл смерть.
Ну, то есть, уехал?
Уехал.
И глаз остановился у человека.
И дальше машина едет — и мы не знаем, вернется Витька, не вернется.
— Так это же кайф, это недосказанность.
— Ну, в том смысле, что… Вот, понимаете, для меня…
Даже если он вернется,
он уже живым его не увидит —
для меня страшнее.
— Я, когда смотрел… — Он уже ничего не скажет.
Даже если он вернется, понимаешь, он…
Понимаете, он…
Он уже ничего не скажет.
Он уже ничего не услышит.
Он уже ничего не почувствует.
Потому что человек этот умер.
Спеши насладиться человеком прежде, чем потеряешь эту радость.
— А если человек — ублюдок?
Вот моя главная претензия к фильму — то, что я
до конца не смог понять, откуда чувства, в общем-то, у Чеснока появилось в процессе.
— Ну он же ублюдок. — Это недостаток сценария.
Но я очень надеюсь, что…
что все-таки…
что-то человеческое или какая-то…
доля человечности в моем персонаже существует.
Во всяком случае, что-то щемящее там возникает.
— Вот… — Там есть сцена.
Там есть очень маленькая и очень короткая сцена
такого человеческого разговора, когда действительно возникает ощущение, что…
что они могли бы друг другу что-то дать.
— Вот, для себя, как вы для себя отвечаете на вопрос… Я в процессе фильма ответил.
Если бы, не дай бог, у меня был отец, который в детстве, там,
мать бил черенком от лопаты,
был просто извергом, бандосом, ублюдком,
ушел из семьи, потом мать повесилась,
и меня отправили в детдом, потому что, разумеется, отец не мог бы меня подхватить.
Я никогда бы его не простил.
Только из-за того, что он физически мой отец — с какого хрена?
А вы?
— Я хотел бы оказаться в такой ситуации для того, чтобы быть
конкретным по поводу ответа на этот вопрос, потому что
одно дело — умозрительное
ощущение от ситуации,
и другое дело — тактильное.
Ты подходишь к человеку, берешь его за руку,
он смотрит на тебя каким-то определенным глазом,
и вдруг ты понимаешь, что ничего ты с собой сделать не можешь —
в тебе такая тяжесть…
и груз, такой груз претензий —
а глаза напротив говорят тебе:
«Извини».
Показалось, что это кино вроде бы про 2010-е года, ну вот, прям нынешние.
Это эпоха микрокредитов, когда все на кредитной игле, в общем, вполне про современность.
Но как будто бы еще и про то, что 90-е возвращаются.
У вас есть ощущение, что так происходит?
— Ну, я думаю, что если отъехать на,
там, 30, 50, 70 километров от Москвы,
много элементов 90-х годов вы увидите.
Так или иначе, до сих пор
ни знания, ни сообразительность, ни предприимчивость, ни достоинство
не являются прерогативой, национальной идеей.
Национальной идеей являются сила, наглость и хамство.
— Когда вы сталкивались с этим в последний раз?
— Да, собственно говоря, сегодня.
Дал взятку ГАИшнику.
— Вы?! — Да.
— Так, вы передвигаетесь в Москве на своей машине? — На своей машине, да.
— А что вы сделали? — Я нарушил немножко.
— Зачем вы дали взятку?
Можно пойти оплатить в банке, это очень легко и быстро.
— Ну, потому что я не хотел тратить время,
а он так хотел этой взятки.
А я подумал, что «может быть, у него трое детей, черт его знает».
— Ну вы признаете, что вы неправы?
— Ну, конечно, неправ.
— Нас часто ругают за ошибки,
грамматические и не только,
которые я допускаю во «Вдуде».
Ругают совершенно по делу.
Поэтому прямо сейчас:
несколько способов, как не быть таким же болваном, как я.
Не говорить: «Думаю то, что…»
«Я слышал то, что…»
«Мне всегда казалось то, что…»
«Он объяснял то, что…»
Это чудовищная ошибка,
это невероятный словесный мусор,
и призываю всех не повторять за мной.
Не говорить «договора».
Ну или реагировать, если так говорят другие.
— Заключались договора.
Договора — это так же чудовищно, как и тренера.
А это я регулярно слышал, когда общался с людьми из мира спорта.
Не говорить штампами.
Например, «золотое перо русской журналистики».
Бр-р-р-р!
Кстати, про перо!
Ребята из Microsoft и Acer познакомили меня с отличной штукой —
Windows Ink.
Благодаря которой я узнал, что еще не разучился писать от руки.
И которая совершенно точно будет очень полезна и удобна для всех,
кто много работает с текстами, графикой и презентациями.
Я покажу вам, как этим пользоваться, с помощью девайса на Windows 10.
Вот самые классные и актуальные фичи, которые здесь есть.
Редактирование вот этим пером текста.
В общем, со всеми моими текстами можно поступать так.
«На! Плохо написал!
Плохо написал!»
Рукописные заметки поверх фото и видео.
А также прямо на веб-страницах и пдф-файлах.
Теперь можно загружать видосы
и рисовать на этих видосах все, что хочешь.
Или в исходничке можно сказать:
«Димон, сделай в два раза быстрее».
Моментальная и эффектная анимация в презентациях.
Быстрая фиксация идей и тезисов во время разговора без стука клавиш.
Acer работает как трансформер:
во-первых, классика;
во-вторых, планшет;
ну и третье положение — такой вот шалаш.
Ну вы поняли.
Ныряем по ссылке в описании
за своим Acer Spin с Windows 10.
*присвистывает*
— Вы говорили, что не хотели сниматься в «Левиафане».
Заставила жена.
Для начала — «заставила» это как?
Какая последовательность действий была?
— Моя жена обзвонила всех наших друзей,
и все мне капали на мозги по поводу того, что я не имею права отказаться от съемок у Звягинцева.
Ну и она, конечно, была в первых рядах, поэтому…
я поддался.
О чем нисколько не жалею, надо сказать честно.
— А почему Звягинцев настолько особенным был для них тогда?
Это всего лишь четвертый фильм, как я понимаю, его был.
Я понимаю, что были три предыдущих, но вот…
Что заставляло думать, что у него надо сняться обязательно?
— Не знаю, интуиция. Машина интуиция.
У Маши очень развита интуиция.
Просто… невообразимо совершенно.
— Почему вам понравилось сниматься в «Левиафане»?
Ну и сам фильм, как я понимаю, тоже.
— Фильм мне нравится.
Сниматься мне не очень нравилось, потому что это было очень тяжело.
— Что именно?
— Андрюша снимает очень много дублей.
Просто очень много.
— Угу.
— И это на самом деле тяжело,
потому что в одну сторону, в другую сторону, в третью сторону, ты все…
все должен отрабатывать.
И это по 25-30 дублей.
Это, в общем, очень большая нагрузка.
— Типа 30 секунд за день можно отснять?
— Ну не 30, но там, полторы минуты, может быть, две минуты. — Ага.
— При его, в общем…
неэмоциональности, так скажем,
у него есть какое-то внутреннее содержание, которое он держит в голове,
и это внутреннее содержание вызывает уважение.
— А что за содержание? — И интерес.
— Это то, что потом ты увидишь на экране. — А-а.
— Главная претензия к фильму.
У него же есть американский референс, похожая история.
В американском примере главный герой взял бульдозер и пошел сминать
этот городок, в котором он жил.
— Да, потому что это американская версия.
— Почему наш оказался таким слабаком?
Почему все, на что у него хватило сил — это просто забухать…
— …и потом, пусть и несправедливо, оказаться в… — Потому что он русский.
— Американец берет и делает.
Потому что там психология другая:
психология успеха, психология карьеры,
психология того, что «я имею право», «у меня есть свободы»,
«я свободен в своем волеизъявлении»,
«я знаю, что я делаю»,
«я ответственен за свою жизнь».
Вот психология американца.
— Если ввести в Google «Алексей Серебряков»,
очень часто одной из первых строчек выпадает
«Алексей Серебряков русофоб».
Как вы относитесь к этому?
Ну, для начала: вы русофоб?
— Нет, конечно.
Слушайте, ну записали и записали, мало ли куда меня чего записали.
Меня как-то это совершенно не беспокоит.
— Не …ет. — Угу.
— Вам не было интересно, вам все равно или вас это раздражает,
или какую-то другую эмоцию вызывает?
— Меня, честно говоря, вообще не очень интересует
чье-либо мнение обо мне, кроме моей жены.
(музыкальная заставка)
— Вы можете рассказать, как вы познакомились с женой?
— Я знаю ее с шестнадцати лет.
— В шестнадцать лет вы просто знали друг друга или у вас были отношения?
— Нет, у нас не было отношений, она была подруга моей подруги.
Прошло много-много лет, она прилетела…
на месяц…
из Канады повидать родителей —
и осталась.
— Она жила в Канаде? — Она жила в Канаде.
— У нее была семья. — Да.
— Но она к ней не вернулась от вас. — Нет.
— Какой вы…
— Слава богу, что у меня был всего лишь месяц.
Ну, то есть, если бы было бы больше, может быть, все было бы по-другому, а так…
— Вы успели бы устать друг от друга? — Нет, я думаю, что просто…
Просто этот месяц был настолько насыщенный, и так…
так был…
так остро стояла эта тема,
принятие решение, что…
Слава богу, что это был всего лишь месяц.
Если бы это растянулось, наверное, я бы… *издает булькающий звук*
И спрятался бы, потому что я Рак.
— Так я как бы… — Они нерешительные?
— Ну те, кто верит в это, говорят… — Ну, я назад, назад…
— Легче назад от проблемы спрятаться, назад отползти.
(музыкальная заставка)
— Ваша цитата про «Груз-200»:
«"Груз-200" во многом объясняет, кто мы, откуда мы и почему мы такие».
Объясните.
— Вот, Санкт-Петербург. — Да.
— 1903, по-моему? — 1703.
— Вот строится Санкт-Петербург.
Вся фасадная часть — прекрасна,
красива, шикарна.
— Супер.
— Все, что во дворах —
страшно, чудовищно и суицидально.
Объясните мне, почему надо строить для других вот так,
для тех, кто смотрит снаружи,
а для себя — вот так?
Песня «Ах вы, сени мои, сени, сени новые мои…»
Знаете почему?
Потому что ставился квадрат — изба.
А сени — пристройка.
И под нее не делали фундамента.
Поэтому сени все время проседали.
И все время их строили заново.
Потому что они проседали из-за того, что не делали фундамента.
Вот почему так?
Не знаю.