Замятин - Мы - Запись 25-я Zamyatin - Us - Entry 25 Zamyatin - Nosotros - Disco 25 Zamyatin - Nous - Entrée 25 Zamyatin - Nós - Entrada 25 Замятін - Ми - Запис 25-й

Ночь

Запись 25-я. Конспект: Сошествие с небес. Величайшая в истории катастрофа. Известное кончилось Entry 25th. Synopsis: The Descent from Heaven. The greatest catastrophe in history. The known has come to an end

Когда перед началом все встали и торжественным медленным пологом заколыхался над головами гимн – сотни труб Музыкального Завода и миллионы человеческих голосов, – я на секунду забыл все: забыл что-то тревожное, что говорила о сегодняшнем празднике I, забыл, кажется, даже о ней самой. When, before the beginning, everyone stood up and the hymn - hundreds of trumpets of the Music Factory and millions of human voices - swept over their heads in a solemn slow canopy, I forgot everything for a second: I forgot something disturbing that I had said about today's celebration, I forgot, it seems, even about her myself. Я был сейчас тот самый мальчик, какой некогда в этот день плакал от крошечного, ему одному заметного пятнышка на юнифе. I was now the same boy who had once this day cried at a tiny, to him alone noticeable spot on the unif. Пусть никто кругом не видит, в каких я черных несмываемых пятнах, но ведь я-то знаю, что мне, преступнику, не место среди этих настежь раскрытых лиц. Let no one around me see what black indelible stains I have, but I know that I, a criminal, do not belong among these open faces. Ах, встать бы вот сейчас и, захлебываясь, выкричать все о себе. Ah, I wish I could stand up now and, choking, scream all about myself. Пусть потом конец – пусть! Let then the end - let it be! – но одну секунду почувствовать себя чистым, бессмысленным, как это детски-синее небо. - but for one second to feel pure, meaningless, like that baby-blue sky.

Все глаза были подняты туда, вверх: в утренней, непорочной, еще не высохшей от ночных слез синеве – едва заметное пятно, то темное, то одетое лучами. All eyes were lifted up there, upward: in the morning, immaculate, not yet dried from night tears blue - a barely visible spot, then dark, then dressed with rays. Это с небес нисходил к нам Он – новый Иегова на аэро, такой же мудрый и любяще-жестокий, как Иегова древних. It was from heaven that He was coming down to us - a new Jehovah on the aero, as wise and loving-hardy as the Jehovah of the ancients. С каждой минутой Он все ближе – и все выше навстречу ему миллионы сердец, – и вот уже Он видит нас. With each passing minute, He is getting closer - and more and more millions of hearts are coming toward Him - and now He sees us. И я вместе с ним мысленно озираю сверху: намеченные тонким голубым пунктиром концентрические круги трибун – как бы круги паутины, осыпанные микроскопическими солнцами (сияние блях); и в центре ее – сейчас сядет белый, мудрый Паук – в белых одеждах Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья. And I, together with him, mentally look over the top: the concentric circles of the stands outlined with thin blue dotted lines are like the circles of a spider's web, sprinkled with microscopic suns (the shining of bling); and in the center of it - now the white, wise Spider will sit - in white clothes the Benefactor, who has wisely bound us by arms and legs with the beneficent shadows of happiness.

Но вот закончилось это величественное Его сошествие с небес, медь гимна замолкла, все сели – и я тотчас же понял: действительно все – тончайшая паутина, она натянута, и дрожит, и вот-вот порвется, и произойдет что-то невероятное… But now this majestic descent from heaven, the brass of the hymn was silent, everyone sat down - and I immediately realized: indeed, everything is a thin web, it is stretched, and trembling, and is about to tear, and something incredible will happen ....

Слегка привстав, я оглянулся кругом – и встретился взглядом с любяще-тревожными, перебегающими от лица к лицу глазами. As I stood up slightly, I looked around - and met my gaze with loving, anxious eyes that ran from face to face. Вот один поднял руку и, еле заметно шевеля пальцами, сигнализирует другому. Here one raised his hand and, faintly wiggling his fingers, signaled to the other. И вот ответный сигнал пальцем. And here's the finger signal back. И еще… Я понял: они, Хранители. Я понял: они чем-то встревожены, паутина натянута, дрожит. I realized: they were disturbed by something, the cobwebs taut, trembling. И во мне – как в настроенном на ту же длину волн приемнике радио – ответная дрожь. And in me - like a radio receiver tuned to the same wavelength - an answering shiver.

На эстраде поэт читал предвыборную оду, но я не слышал ни одного слова: только мерные качания гекзаметрического маятника, и с каждым его размахом все ближе какой-то назначенный час. On the bandstand the poet was reading an election ode, but I could not hear a single word: only the measured swing of the hexameter pendulum, and with each swing of the pendulum some appointed hour was getting closer. И я еще лихорадочно перелистываю в рядах одно лицо за другим – как страницы – и все еще не вижу того единственного, какое я ищу, и его надо скорее найти, потому что сейчас маятник тикнет, а потом — And I'm still frantically flipping through the rows one face after another - like pages - and I still don't see the one I'm looking for, and I have to find it soon, because now the pendulum is ticking, and then -

Он – он, конечно. Внизу, мимо эстрады, скользя над сверкающим стеклом, пронеслись розовые крылья-уши, темной, двоякоизогнутой петлей буквы S отразилось бегущее тело – он стремился куда-то в запутанные проходы между трибун. Down below, past the bandstand, gliding over the glittering glass, pink wings-ears swooped, a dark, double-curved loop of the letter S reflected a running body - he was aiming somewhere in the tangled passages between the stands.

S, I – какая-то нить (между ними – для меня все время какая-то нить; я еще не знаю какая – но когда-нибудь я ее распутаю). S, I - some kind of thread (between the two - there's always some kind of thread for me; I don't know what it is yet - but I'll untangle it someday). Я уцепился за него глазами, он клубочком все дальше, и за ним нить. I caught hold of it with my eyes, it balled further and further away, and there was a thread behind it. Вот остановился, вот… Here's a stop, here's a stop.

Как молнийный, высоковольтный разряд: меня пронзило, скрутило в узел. Like a lightning bolt, a high-voltage discharge: I was pierced, twisted into a knot. В нашем ряду, всего в 40 градусах от меня, S остановился, нагнулся. In our lane, just 40 degrees from me, S stopped, bent over. Я увидел I, а рядом с ней отвратительно негрогубый, ухмыляющийся R-13. I saw I, and next to her, a disgustingly niggly, smirking R-13.

Первая мысль – кинуться туда и крикнуть ей: «Почему ты сегодня с ним? My first thought was to rush over there and yell at her, "Why are you with him today? Почему не хотела, чтобы я?» Но невидимая, благодетельная паутина крепко спутала руки и ноги; стиснув зубы, я железно сидел, не спуская глаз. Why didn't she want me to?" But an invisible, beneficent web firmly entangled my hands and feet; clenching my teeth, I sat ironclad, keeping my eyes fixed. Как сейчас: это острая, физическая боль в сердце; я, помню, подумал: «Если от нефизических причин может быть физическая боль, то ясно, что —» Like now: it's a sharp, physical pain in my heart; I remember thinking, "If there can be physical pain from non-physical causes, it's clear that -"

Вывода я, к сожалению, не достроил: вспоминается только – мелькнуло что-то о «душе», пронеслась бессмысленная древняя поговорка – «душа в пятки». I, unfortunately, did not complete the conclusion: I remember only - something about "soul" flashed, a meaningless ancient saying - "soul in heels". И я замер: гекзаметр смолк. And I froze: the hexameter had fallen silent. Сейчас начинается… Что? Now it begins... What?

Установленный обычаем пятиминутный предвыборный перерыв. The customary five-minute pre-election break. Установленное обычаем предвыборное молчание. Customary pre-election silence. Но сейчас оно не было тем действительно молитвенным, благоговейным, как всегда: сейчас было как у древних, когда еще не знали наших аккумуляторных башен, когда неприрученное небо еще бушевало время от времени «грозами». But now it was not the truly prayerful, reverent one it had always been: now it was like that of the ancients, when our battery towers were not yet known, when the untamed sky still raged now and then with "thunderstorms." Сейчас было, как у древних перед грозой. Now it was like the ancients before the storm.

Воздух – из прозрачного чугуна. The air is clear cast iron. Хочется дышать, широко разинувши рот. I want to breathe with my mouth wide open. До боли напряженный слух записывает: где-то сзади мышино-грызущий, тревожный шепот. Painfully strained hearing records: somewhere behind is a mouse-gnawing, anxious whisper. Неподнятыми глазами вижу все время тех двух – I и R – рядом, плечом к плечу, и у меня на коленях дрожат чужие – ненавистные мои – лохматые руки. With unlifted eyes I see all the time those two - I and R - side by side, shoulder to shoulder, and someone else's - my hated - shaggy hands trembling in my lap.

В руках у всех – бляхи с часами. They all have watch plaques in their hands. Одна. Две. Три… Пять минут… с эстрады – чугунный, медленный голос: Three... Five minutes... from the bandstand - a cast-iron, slow voice:

– Кто «за» – прошу поднять руки. - All those in favor, please raise your hands.

Если бы я мог взглянуть Ему в глаза, как раньше, – прямо и преданно: «Вот я весь. If I could look Him in the eye like I used to - directly and faithfully, "Here I am whole. Весь. Возьми меня!» Но теперь я не смел. Я с усилием – будто заржавели все суставы – поднял руку. I raised my hand with an effort - as if all my joints had rusted - and I was able to do so.

Шелест миллионов рук. The rustle of a million hands. Чей-то подавленный «ах»! Someone's suppressed "ah!" И я чувствую, что-то уже началось, стремглав падало, но я не понимал – что, и не было силы – я не смел посмотреть… And I felt something had already begun, rushing down, but I didn't realize - what, and there was no power - I didn't dare to look...

– Кто – «против»?

Это всегда был самый величественный момент праздника: все продолжают сидеть неподвижно, радостно склоняя главы благодетельному игу Нумера из Нумеров. This was always the most majestic moment of the feast: everyone continues to sit motionless, joyfully bowing their heads to the beneficent yoke of the Numenera of Numenera. Но тут я с ужасом снова услышал шелест: легчайший, как вздох, он был слышнее, чем раньше медные трубы гимна. But then I was startled to hear the rustling again: lightest as a sigh, it was more audible than before the brass trumpets of the hymn. Так последний раз в жизни вздохнет человек еле слышно, – а кругом у всех бледнеют лица, у всех – холодные капли на лбу. This is the last time a man breathes his last breath in his life, and everyone's faces turn pale, everyone has cold drops on their foreheads.

Я поднял глаза – и…

Это – сотая доля секунды, волосок. It's a hundredth of a second, a hair. Я увидел: тысячи рук взмахнули вверх – «против» – упали. I saw it: a thousand hands swung upward - "against" - fell down. Я увидел бледное, перечеркнутое крестом лицо I, ее поднятую руку. I saw the pale, crossed face of I, her uplifted hand. В глазах потемнело. My eyes went black.

Еще волосок; пауза; тихо; пульс. Another hair; pause; quiet; pulse. Затем – как по знаку какого-то сумасшедшего дирижера – на всех трибунах сразу треск, крики, вихрь взвеянных бегом юниф, растерянно мечущиеся фигуры Хранителей, чьи-то каблуки в воздухе перед самыми моими глазами – возле каблуков чей-то широко раскрытый, надрывающийся от неслышного крика рот. Then - as if at the sign of some mad conductor - there was a crackle, shouts, a whirlwind of running weighed down by running unifs, confused figures of the Guardians, someone's heels in the air in front of my very eyes - and near the heels someone's mouth wide open, bursting with an inaudible scream. Это почему-то врезалось острее всего: тысячи беззвучно орущих ртов – как на чудовищном экране. For some reason, this was the most poignant: thousands of silently screaming mouths - like on a monster screen.

И как на экране – где-то далеко внизу на секунду передо мной – побелевшие губы О; прижатая к стене в проходе, она стояла, загораживая свой живот сложенными накрест руками. And as on the screen - somewhere far below for a second in front of me - O's whitened lips; pressed against the wall in the aisle, she stood blocking her belly with her arms folded crosswise. И уже нет ее – смыта, или я забыл о ней, потому что… And it's gone now - washed away, or I've forgotten about it, because...

Это уже не на экране – это во мне самом, в стиснутом сердце, в застучавших часто висках. It's no longer on the screen - it's in me, in my clenched heart, in my often pounding temples. Над моей головой слева, на скамье, вдруг выскочил R-13 – брызжущий, красный, бешеный. Above my head on the left side of the bench, R-13 suddenly popped up - sputtering, red, frantic. На руках у него – I, бледная, юнифа от плеча до груди разорвана, на белом – кровь. In his arms is I, pale, the unifa from shoulder to breast torn, blood on the white. Она крепко держала его за шею, и он огромными скачками – со скамьи на скамью – отвратительный и ловкий, как горилла, – уносил ее вверх. She held him tightly by the neck, and he carried her upward in huge leaps - from bench to bench - hideous and nimble as a gorilla.

Будто пожар у древних – все стало багровым, – и только одно: прыгнуть, достать их. It was like the fire of the ancients - everything turned purple - and only one thing: to jump, to reach them. Не могу сейчас объяснить себе, откуда взялась у меня такая сила, но я, как таран, пропорол толпу – на чьи-то плечи – на скамьи, – и вот уже близко, вот схватил за шиворот R: I can't explain to myself now where I got such strength from, but like a battering ram I whipped through the crowd - onto someone's shoulders - into the pews - and here I was close, here I grabbed R by the scruff of the neck:

– Не сметь! Не сметь, говорю. Сейчас же (к счастью, моего голоса не было слышно – все кричали свое, все бежали). Now (thankfully my voice was not heard - everyone was shouting their own, everyone was running).

– Кто? Что такое? Что? – обернулся, губы, брызгая, тряслись – он, вероятно, думал, что его схватил один из Хранителей. - turned around, lips pursed and quivering - he probably thought he'd been captured by one of the Guardians.

– Что? А вот не хочу, не позволю! I don't want to, I won't let you! Долой ее с рук – сейчас же! Get her off my hands - now!

Но он только сердито шлепнул губами, мотнул головой и побежал дальше. But he only smacked his lips angrily, shook his head, and ran on. И тут я – мне невероятно стыдно записывать это, но мне кажется: я все же должен, должен записать, чтобы вы, неведомые мои читатели, могли до конца изучить историю моей болезни – тут я с маху ударил его по голове. And then I - I'm incredibly embarrassed to write this down, but I think: I still must, I must write it down so that you, my unknowing readers, can study the history of my illness to the end - then I hit him on the head with a swing. Вы понимаете – ударил! Это я отчетливо помню. И еще помню: чувство какого-то освобождения, легкости во всем теле от этого удара. And I also remember: the feeling of some kind of release, lightness in the whole body from that blow.

I быстро соскользнула у него с рук.

– Уходите, – крикнула она R, – вы же видите: он… Уходите, R, уходите! - Go away," she shouted to R, "you can see it: he- Go away, R, go away!

R, оскалив белые, негрские зубы, брызнул мне в лицо какое-то слово, нырнул вниз, пропал. R, grinning white, negro teeth, splashed some word in my face, dived down, disappeared. А я поднял на руки I, крепко прижал ее к себе и понес. And I picked up I in my arms, held her tightly to me, and carried her.

Сердце во мне билось – огромное, и с каждым ударом выхлестывало такую буйную, горячую, такую радостную волну. The heart in me was beating - huge, and with each beat it spewed out such a riotous, hot, so joyous wave. И пусть там что-то разлетелось вдребезги – все равно! And even if it's shattered, it's all the same! Только бы так вот нести ее, нести, нести… I wish I could carry it like this, carry it, carry it.

Вечером, 22 часа

Я с трудом держу перо в руках: такая неизмеримая усталость после всех головокружительных событий сегодняшнего утра. I can hardly hold my pen in my hands: such immeasurable fatigue after all the heady events of this morning. Неужели обвалились спасительные вековые стены Единого Государства? Have the salutary centuries-old walls of the One State collapsed? Неужели мы опять без крова, в диком состоянии свободы – как наши далекие предки? Are we once again homeless, in a wild state of freedom - like our distant ancestors? Неужели нет Благодетеля? Против… в День Единогласия – против? Against... on Unanimity Day - against? Мне за них стыдно, больно, страшно. А впрочем, кто «они»? И кто я сам: «они» или «мы» – разве я – знаю? And who am I myself, "they" or "we" - do I - know?

Вот: она сидит на горячей от солнца стеклянной скамье – на самой верхней трибуне, куда я ее принес. Here: she's sitting on a glass bench hot from the sun - on the very top bleacher where I brought her. Правое плечо и ниже – начало чудесной невычислимой кривизны – открыты; тончайшая красная змейка крови. Right shoulder and below - the beginning of a marvelous incalculable curvature - open; the thinnest red snake of blood. Она будто не замечает, что кровь, что открыта грудь… нет, больше: она видит все это – но это именно то, что ей сейчас нужно, и если бы юнифа была застегнута, – она разорвала бы ее, она… It's as if she doesn't notice the blood, the open chest--no, more: she sees it all--but it's exactly what she needs right now, and if the uniface were buttoned up--it would tear it open, it would

– А завтра… – она дышит жадно сквозь сжатые, сверкающие острые зубы. - And tomorrow-" she breathed greedily through clenched, gleaming sharp teeth. – А завтра – неизвестно что. - And tomorrow, there's no telling what's gonna happen. Ты понимаешь: ни я не знаю, никто не знает – неизвестно. You realize: neither I don't know, nobody knows - it's unknown. Ты понимаешь, что все известное кончилось? Do you realize that the known is over? Новое, невероятное, невиданное. New, unbelievable, unseen.

Там, внизу, пенятся, мчатся, кричат. Down there, foaming, rushing, screaming. Но это далеко, и все дальше, потому что она смотрит на меня, она медленно втягивает меня в себя сквозь узкие золотые окна зрачков. But it's far away, and getting farther, because she's looking at me, she's slowly drawing me in through the narrow golden windows of her pupils. Так – долго, молча. So - for a long time, in silence. И почему-то вспоминается, как однажды сквозь Зеленую Стену я тоже смотрел в чьи-то непонятные желтые зрачки, а над Стеной вились птицы (или это было в другой раз). And for some reason, I also remember once looking through the Green Wall into someone's incomprehensible yellow pupils, while birds hovered above the Wall (or was that another time).

– Слушай: если завтра не случится ничего особенного – я поведу тебя туда – ты понимаешь? - Listen, if nothing special happens tomorrow, I'll take you there, you understand?

Нет, я не понимаю. Но я молча киваю головой. Я – растворился, я – бесконечно-малое, я – точка… I am the dissolved, I am the infinitesimal, I am the point.....

В конце концов в этом точечном состоянии есть своя логика (сегодняшняя): в точке больше всего неизвестностей; стоит ей двинуться, шевельнуться – и она может обратиться в тысячи разных кривых, сотни тел. After all, this point state has its own (today's) logic: a point has the most unknowns; if it moves, moves, it can turn into thousands of different curves, hundreds of bodies.

Мне страшно шевельнуться: во что я обращусь? I'm afraid to move: what will I turn into? И мне кажется – все так же, как и я, боятся мельчайшего движения. And it seems to me - everyone is just as afraid of the tiniest movement as I am. Вот сейчас, когда я пишу это, все сидят, забившись в свои стеклянные клетки, и чего-то ждут. Right now, as I write this, everyone is sitting huddled in their glass cages waiting for something. В коридоре не слышно обычного в этот час жужжания лифта, не слышно смеха, шагов. In the hallway, the usual elevator whirring at this hour, no laughter, no footsteps could be heard. Иногда вижу: по двое, оглядываясь, проходят на цыпочках по коридору, шепчутся… Sometimes I see: two by two, looking around, tiptoe down the corridor, whispering.....

Что будет завтра? Во что я обращусь завтра?