×

We use cookies to help make LingQ better. By visiting the site, you agree to our cookie policy.


image

"Повести покойного Ивана Петровича Белкина" Александр Пушкин, Выстрел. Часть 2

Выстрел. Часть 2

Прошло несколько лет, и домашние обстоятельства принудили меня поселиться в бедной деревеньке Н уезда. Занимаясь хозяйством, я не переставал тихонько воздыхать о прежней моей шумной и беззаботной жизни. Всего труднее было мне привыкнуть проводить осенние и зимние вечера в совершенном уединении. До обеда кое-как ещё дотягивал я время, толкуя со старостой, разъезжая по работам или обходя новые заведения; но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно не знал, куда деваться. Малое число книг, найденных мною под шкафами и в кладовой, были вытвержены мною наизусть. Все сказки, которые только могла запомнить ключница Кирилловна, были мне пересказаны; песни баб наводили на меня тоску. Принялся я было за неподслащенную наливку, но от неё болела у меня голова; да признаюсь, побоялся я сделаться пьяницею с горя , т. е. самым горьким пьяницею, чему примеров множество видел я в нашем уезде. Близких соседей около меня не было, кроме двух или трех горьких , коих беседа состояла большею частию в икоте и воздыханиях. Уединение было сноснее.

В четырёх верстах от меня находилось богатое поместье, принадлежащее графине Б*; но в нём жил только управитель, а графиня посетила свое поместье только однажды, в первый год своего замужества, и то прожила там не более месяца. Однако ж во вторую весну моего затворничества разнесся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню. В самом деле, они прибыли в начале июня месяца.

Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. Помещики и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде и года три спустя. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением её увидеть, и потому в первое воскресение по её приезде отправился после обеда в село * рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга.

Лакей ввёл меня в графский кабинет, а сам пошёл обо мне доложить. Обширный кабинет был убран со всевозможною роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол оббит был зелёным сукном и устлан коврами. Отвыкнув от роскоши в бедном углу моём и уже давно не видав чужого богатства, я оробел и ждал графа с каким-то трепетом, как проситель из провинции ждёт выхода министра. Двери отворились, и вошёл мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою. Граф приблизился ко мне с видом открытым и дружелюбным; я старался ободриться и начал было себя рекомендовать, но он предупредил меня. Мы сели. Разговор его, свободный и любезный, вскоре рассеял мою одичалую застенчивость; я уже начинал входить в обыкновенное моё положение, как вдруг вошла графиня, и смущение овладело мною пуще прежнего. В самом деле, она была красавица. Граф представил меня; я хотел казаться развязным, но чем больше старался взять на себя вид непринуждённости, тем более чувствовал себя неловким. Они, чтоб дать мне время оправиться и привыкнуть к новому знакомству, стали говорить между собою, обходясь со мною как с добрым соседом и без церемонии. Между тем я стал ходить взад и вперед, осматривая книги и картины. В картинах я не знаток, но одна привлекла мое внимание. Она изображала какой-то вид из Швейцарии; но поразила меня в ней не живопись, а то, что картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую.

— Вот хороший выстрел, — сказал я, обращаясь к графу.

— Да, — отвечал он, — выстрел очень замечательный. А хорошо вы стреляете? — продолжал он.

— Изрядно, — отвечал я, обрадовавшись, что разговор коснулся, наконец, предмета, мне близкого. — В тридцати шагах промаху в карту не дам, разумеется, из знакомых пистолетов.

— Право? — сказала графиня, с видом большой внимательности, — а ты, мой друг, попадёшь ли в карту на тридцати шагах?

— Когда-нибудь, — отвечал граф, — мы попробуем. В свое время я стрелял не худо; но вот уже четыре года, как я не брал в руки пистолета.

— О, — заметил я, — в таком случае бьюсь об заклад, что ваше сиятельство не попадёте в карту и в двадцати шагах: пистолет требует ежедневного упражнения. Это я знаю на опыте. У нас в полку я считался одним из лучших стрелков. Однажды случилось мне целый месяц не брать пистолета: мои были в починке; что же бы вы думали, ваше сиятельство? В первый раз, как стал потом стрелять, я дал сряду четыре промаха по бутылке в двадцати пяти шагах. У нас был ротмистр, остряк, забавник; он тут случился и сказал мне: знать у тебя, брат, рука не подымается на бутылку. Нет, ваше сиятельство, не должно пренебрегать этим упражнением, не то отвыкнешь как раз. Лучший стрелок, которого удалось мне встречать, стрелял каждый день, по крайней мере, три раза перед обедом. Это у него было заведено, как рюмка водки.

Граф и графиня рады были, что я разговорился.

— А каково стрелял он? — спросил меня граф.

— Да вот как, ваше сиятельство: бывало, увидит он, села на стену муха: вы смеётесь, графиня? Ей-богу, правда. Бывало, увидит муху и кричит: «Кузька, пистолет!» Кузька и несёт ему заряженный пистолет. Он хлоп, и вдавит муху в стену!

— Это удивительно! — сказал граф, — а как его звали?

— Сильвио, ваше сиятельство.

— Сильвио! — вскричал граф, вскочив со своего места, — вы знали Сильвио?

— Как не знать, ваше сиятельство; мы были с ним приятели; он в нашем полку принят был, как свой брат товарищ; да вот уж лет пять, как об нем не имею никакого известия. Так и ваше сиятельство стало быть знали его?

— Знал, очень знал. Не рассказывал ли он вам... но нет; не думаю; не рассказывал ли он вам одного очень странного происшествия?

— Не пощечина ли, ваше сиятельство, полученная им на бале от какого-то повесы?

— А сказывал он вам имя этого повесы?

— Нет, ваше сиятельство, не сказывал... Ах! ваше сиятельство, — продолжал я, догадываясь об истине, — извините... я не знал... уж не вы ли?..

— Я сам, — отвечал граф с видом чрезвычайно расстроенным, — а простреленная картина есть памятник последней нашей встречи...

— Ах, милый мой, — сказала графиня, — ради бога не рассказывай; мне страшно будет слушать.

— Нет, — возразил граф, — я всё расскажу; он знает, как я обидел его друга: пусть же узнает, как Сильвио мне отомстил.

Граф подвинул мне кресла, и я с живейшим любопытством услышал следующий рассказ.

«Пять лет тому назад я женился. — Первый месяц, the honey-moon провел я здесь, в этой деревне. Этому дому обязан я лучшими минутами жизни и одним из самых тяжёлых воспоминаний.

Однажды вечером ездили мы вместе верхом; лошадь у жены что-то заупрямилась; она испугалась, отдала мне поводья и пошла пешком домой; я поехал вперед. На дворе увидел я дорожную телегу; мне сказали, что у меня в кабинете сидит человек, не хотевший объявить своего имени, но сказавший просто, что ему до меня есть дело. Я вошёл в эту комнату и увидел в темноте человека, запыленного и обросшего бородой; он стоял здесь у камина. Я подошел к нему, стараясь припомнить его черты. «Ты не узнал меня, граф?» — сказал он дрожащим голосом. «Сильвио!» — закричал я, и признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом. — «Так точно, — продолжал он, — выстрел за мною; я приехал разрядить мой пистолет; готов ли ты?» Пистолет у него торчал из бокового кармана. Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась. Он медлил — он спросил огня. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить. Он вынул пистолет и прицелился... Я считал секунды... я думал о ней... Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. «Жалею, — сказал он, — что пистолет заряжен не черешневыми косточками... пуля тяжела. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова; кинем жребий, кому стрелять первому». Голова моя шла кругом... Кажется, я не соглашался... Наконец, мы зарядили еще пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер. «Ты, граф, дьявольски счастлив», — сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить... но — я выстрелил, и попал вот в эту картину. (Граф указывал пальцем на простреленную картину; лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка: я не мог воздержаться от восклицания.)

— Я выстрелил, — продолжал граф, — и, слава богу, дал промах; тогда Сильвио... (в эту минуту он был, право, ужасен) Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились, Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею. Её присутствие возвратило мне всю бодрость. «Милая, — сказал я ей, — разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! поди, выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища». Маше всё еще не верилось. «Скажите, правду ли муж говорит? — сказала она, обращаясь к грозному Сильвио, — правда ли, что вы оба шутите?» — «Он всегда шутит, графиня, — отвечал ей Сильвио; — однажды дал он мне шутя пощёчину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить...» С этим словом он хотел в меня прицелиться... при ней! Маша бросилась к его ногам. «Встань, Маша, стыдно! — закричал я в бешенстве, — а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?» — «Не буду, — отвечал Сильвио, — я доволен: я видел твое смятение, твою робость, я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в неё, почти не целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика и уехал, прежде чем успел я опомниться».

Граф замолчал. Таким образом, узнал я конец повести, коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.


Выстрел. Shot. Part 2 Disparo. Parte 2. Часть 2

Прошло несколько лет, и домашние обстоятельства принудили меня поселиться в бедной деревеньке Н** уезда. Several years passed, and domestic circumstances forced me to settle in a poor village in the N district. Занимаясь хозяйством, я не переставал тихонько воздыхать о прежней моей шумной и беззаботной жизни. Taking care of the house, I did not stop sighing softly about my former noisy and carefree life. Всего труднее было мне привыкнуть проводить осенние и зимние вечера в совершенном уединении. The hardest thing for me was to get used to spending autumn and winter evenings in complete seclusion. До обеда кое-как ещё дотягивал я время, толкуя со старостой, разъезжая по работам или обходя новые заведения; но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно не знал, куда деваться. Until lunchtime, I somehow still held out for the time, talking with the headman, driving around to work or bypassing new establishments; but as soon as it was getting dark, I had absolutely no idea where to go. Малое число книг, найденных мною под шкафами и в кладовой, были вытвержены мною наизусть. A small number of books that I found under the cupboards and in the pantry were confirmed by me by heart. Все сказки, которые только могла запомнить ключница Кирилловна, были мне пересказаны; песни баб наводили на меня тоску. All the tales that Kirillovna the housekeeper could remember were retold to me; the songs of the women made me sad. Принялся я было за неподслащенную наливку, но от неё болела у меня голова; да признаюсь, побоялся я сделаться пьяницею с горя , т. е. самым горьким пьяницею, чему примеров множество видел я в нашем уезде. I started to drink unsweetened liqueur, but it gave me a headache; Yes, I confess, I was afraid to become a drunkard out of grief, that is, the most bitter drunkard, of which I saw many examples in our district. Близких соседей около меня не было, кроме двух или трех горьких , коих беседа состояла большею частию в икоте и воздыханиях. There were no close neighbors around me, except for two or three bitter ones, of whom the conversation consisted mostly of hiccups and sighs. Уединение было сноснее. The solitude was more bearable.

В четырёх верстах от меня находилось богатое поместье, принадлежащее графине Б***; но в нём жил только управитель, а графиня посетила свое поместье только однажды, в первый год своего замужества, и то прожила там не более месяца. Four versts from me was a rich estate belonging to Countess B *; but only the steward lived in it, and the countess visited her estate only once, in the first year of her marriage, and then she lived there for no more than a month. Однако ж во вторую весну моего затворничества разнесся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню. However, in the second spring of my retreat, a rumor spread that the Countess and her husband would come to their village for the summer. В самом деле, они прибыли в начале июня месяца. In fact, they arrived at the beginning of June.

Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. The arrival of a wealthy neighbor is an important era for the villagers. Помещики и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде и года три спустя. The landlords and their courtyards talk about it two months before and three years later. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением её увидеть, и потому в первое воскресение по её приезде отправился после обеда в село *** рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга. As for me, I confess that the news of the arrival of a young and beautiful neighbor had a strong effect on me; I was eager to see her, and therefore on the first Sunday after her arrival I went after lunch to the village * to be recommended to their excellencies, as the closest neighbor and most humble servant.

Лакей ввёл меня в графский кабинет, а сам пошёл обо мне доложить. A footman ushered me into the count’s office, and he himself went to report me. Обширный кабинет был убран со всевозможною роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол оббит был зелёным сукном и устлан коврами. The expansive study was cleaned with all sorts of luxury; there were bookcases near the walls, and above each there was a bronze bust; there was a wide mirror over the marble fireplace; the floor was upholstered with green cloth and covered with carpets. Отвыкнув от роскоши в бедном углу моём и уже давно не видав чужого богатства, я оробел и ждал графа с каким-то трепетом, как проситель из провинции ждёт выхода министра. Having lost the habit of luxury in my poor corner and having not seen the wealth of others for a long time, I felt intimidated and waited for the count with some trepidation, like a petitioner from the provinces awaiting the minister's exit. Двери отворились, и вошёл мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою. The doors opened, and a handsome man of about thirty-two entered. Граф приблизился ко мне с видом открытым и дружелюбным; я старался ободриться и начал было себя рекомендовать, но он предупредил меня. The count approached me with an open and friendly air; I tried to cheer up and started to recommend myself, but he warned me. Мы сели. We sat down. Разговор его, свободный и любезный, вскоре рассеял мою одичалую застенчивость; я уже начинал входить в обыкновенное моё положение, как вдруг вошла графиня, и смущение овладело мною пуще прежнего. His conversation, free and amiable, soon dispelled my wild shyness; I was already beginning to enter into my usual position, when suddenly the Countess entered, and embarrassment seized me more than ever. В самом деле, она была красавица. Indeed, she was a beauty. Граф представил меня; я хотел казаться развязным, но чем больше старался взять на себя вид непринуждённости, тем более чувствовал себя неловким. The Count introduced me; I wanted to appear cheeky, but the more I tried to take on the look of ease, the more awkward I felt. Они, чтоб дать мне время оправиться и привыкнуть к новому знакомству, стали говорить между собою, обходясь со мною как с добрым соседом и без церемонии. To give me time to recover and get used to a new acquaintance, they began to talk among themselves, treating me like a good neighbor and without ceremony. Между тем я стал ходить взад и вперед, осматривая книги и картины. Meanwhile, I began to walk up and down, examining books and paintings. В картинах я не знаток, но одна привлекла мое внимание. I'm not an expert in paintings, but one caught my attention. Она изображала какой-то вид из Швейцарии; но поразила меня в ней не живопись, а то, что картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую. She was portraying a view from Switzerland; but it was not the painting that struck me in it, but the fact that the painting was shot through by two bullets stuck one on top of the other.

— Вот хороший выстрел, — сказал я, обращаясь к графу. “Here's a good shot,” I said, addressing the count.

— Да, — отвечал он, — выстрел очень замечательный. - Yes, - he answered, - a very wonderful shot. А хорошо вы стреляете? Are you good at shooting? — продолжал он.

— Изрядно, — отвечал я, обрадовавшись, что разговор коснулся, наконец, предмета, мне близкого. “Pretty much,” I answered, delighted that the conversation had finally touched on an object that was close to me. — В тридцати шагах промаху в карту не дам, разумеется, из знакомых пистолетов. - In thirty paces I will not miss the map, of course, from the familiar pistols.

— Право? — сказала графиня, с видом большой внимательности, — а ты, мой друг, попадёшь ли в карту на тридцати шагах? - said the countess, with an air of great attentiveness, - and you, my friend, will you get into the map at thirty paces?

— Когда-нибудь, — отвечал граф, — мы попробуем. - Someday, - answered the count, - we will try. В свое время я стрелял не худо; но вот уже четыре года, как я не брал в руки пистолета.

— О, — заметил я, — в таком случае бьюсь об заклад, что ваше сиятельство не попадёте в карту и в двадцати шагах: пистолет требует ежедневного упражнения. Это я знаю на опыте. У нас в полку я считался одним из лучших стрелков. Однажды случилось мне целый месяц не брать пистолета: мои были в починке; что же бы вы думали, ваше сиятельство? В первый раз, как стал потом стрелять, я дал сряду четыре промаха по бутылке в двадцати пяти шагах. У нас был ротмистр, остряк, забавник; он тут случился и сказал мне: знать у тебя, брат, рука не подымается на бутылку. Нет, ваше сиятельство, не должно пренебрегать этим упражнением, не то отвыкнешь как раз. No, Your Excellency, this exercise should not be neglected, otherwise you will just get out of the habit. Лучший стрелок, которого удалось мне встречать, стрелял каждый день, по крайней мере, три раза перед обедом. The best shooter I have met fired at least three times every day before dinner. Это у него было заведено, как рюмка водки. He had it in like a glass of vodka.

Граф и графиня рады были, что я разговорился. The Count and Countess were glad that I had begun to talk.

— А каково стрелял он? — спросил меня граф. The count asked me.

— Да вот как, ваше сиятельство: бывало, увидит он, села на стену муха: вы смеётесь, графиня? - Yes, that's how, your Excellency: it happened, when he saw, a fly landed on the wall: are you laughing, Countess? Ей-богу, правда. Бывало, увидит муху и кричит: «Кузька, пистолет!» Кузька и несёт ему заряженный пистолет. Sometimes he saw a fly and shouted: "Kuzka, a pistol!" Kuzka and carries him a loaded pistol. Он хлоп, и вдавит муху в стену! It will pop, and it will push the fly into the wall!

— Это удивительно! — сказал граф, — а как его звали?

— Сильвио, ваше сиятельство.

— Сильвио! — вскричал граф, вскочив со своего места, — вы знали Сильвио? Cried the count, jumping up from his seat, "did you know Silvio?"

— Как не знать, ваше сиятельство; мы были с ним приятели; он в нашем полку принят был, как свой брат товарищ; да вот уж лет пять, как об нем не имею никакого известия. - How not to know, your Excellency; we were friends with him; he was received in our regiment as his brother comrade; yes, for five years now, I have no news of him. Так и ваше сиятельство стало быть знали его?

— Знал, очень знал. Не рассказывал ли он вам... но нет; не думаю; не рассказывал ли он вам одного очень странного происшествия?

— Не пощечина ли, ваше сиятельство, полученная им на бале от какого-то повесы? - Is it not a slap in the face, your Excellency, he received at the ball from some rake?

— А сказывал он вам имя этого повесы? - Did he tell you the name of this rake?

— Нет, ваше сиятельство, не сказывал... Ах! - No, Your Excellency, I didn’t say ... Ah! ваше сиятельство, — продолжал я, догадываясь об истине, — извините... я не знал... уж не вы ли?.. Your Excellency, - I went on, guessing about the truth, - I'm sorry ... I didn't know ... didn't you? ..

— Я сам, — отвечал граф с видом чрезвычайно расстроенным, — а простреленная картина есть памятник последней нашей встречи... - I myself, - answered the count with an air of extremely upset, - and the shot through painting is a monument to our last meeting ...

— Ах, милый мой, — сказала графиня, — ради бога не рассказывай; мне страшно будет слушать. “Oh, my dear,” said the countess, “for God's sake, don’t tell; I will be scared to listen.

— Нет, — возразил граф, — я всё расскажу; он знает, как я обидел его друга: пусть же узнает, как Сильвио мне отомстил. “No,” objected the count, “I’ll tell you everything; he knows how I offended his friend: let him know how Silvio took revenge on me.

Граф подвинул мне кресла, и я с живейшим любопытством услышал следующий рассказ.

«Пять лет тому назад я женился. — Первый месяц, the honey-moon  провел я здесь, в этой деревне. Этому дому обязан я лучшими минутами жизни и одним из самых тяжёлых воспоминаний.

Однажды вечером ездили мы вместе верхом; лошадь у жены что-то заупрямилась; она испугалась, отдала мне поводья и пошла пешком домой; я поехал вперед. One evening we rode on horseback together; the wife's horse was stubborn; she got scared, gave me the reins and walked home; I went ahead. На дворе увидел я дорожную телегу; мне сказали, что у меня в кабинете сидит человек, не хотевший объявить своего имени, но сказавший просто, что ему до меня есть дело. In the yard I saw a road cart; I was told that there was a man in my office who did not want to announce his name, but who simply said that he cares about me. Я вошёл в эту комнату и увидел в темноте человека, запыленного и обросшего бородой; он стоял здесь у камина. I entered this room and saw in the darkness a man covered with dust and overgrown with a beard; he was standing here by the fireplace. Я подошел к нему, стараясь припомнить его черты. «Ты не узнал меня, граф?» — сказал он дрожащим голосом. "You did not recognize me, Count?" He said in a trembling voice. «Сильвио!» — закричал я, и признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом. — «Так точно, — продолжал он, — выстрел за мною; я приехал разрядить мой пистолет; готов ли ты?» Пистолет у него торчал из бокового кармана. “That's right,” he continued, “the shot is behind me; I have come to unload my pistol; are you ready? " His pistol was sticking out of a side pocket. Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась. I measured out twelve paces and stood there in the corner, asking him to shoot as soon as possible, before my wife came back. Он медлил — он спросил огня. He hesitated - he asked for fire. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить. I locked the doors, did not tell anyone to enter, and again asked him to shoot. Он вынул пистолет и прицелился... Я считал секунды... я думал о ней... Ужасная прошла минута! He took out his pistol and aimed ... I was counting the seconds ... I was thinking about her ... A terrible minute passed! Сильвио опустил руку. «Жалею, — сказал он, — что пистолет заряжен не черешневыми косточками... пуля тяжела. “I’m sorry,” he said, “that the pistol is not loaded with cherry pits ... the bullet is heavy. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. It still seems to me that we are not having a duel, but a murder: I am not used to aiming at an unarmed one. Начнем сызнова; кинем жребий, кому стрелять первому». Let's start over again; Let's cast lots, who will shoot first. " Голова моя шла кругом... Кажется, я не соглашался... Наконец, мы зарядили еще пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер. My head was spinning ... It seems I did not agree ... Finally, we loaded another pistol; rolled off two tickets; he put them in his cap, which I had once shot through; I took out the first number again. «Ты, граф, дьявольски счастлив», — сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. “You are devilishly happy, Count,” he said with a grin I will never forget. Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить... но — я выстрелил, и попал вот в эту картину. I don’t understand what happened to me and how he could have forced me to do this ... but - I fired a shot and got into this picture. (Граф указывал пальцем на простреленную картину; лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка: я не мог воздержаться от восклицания.) (The count pointed with his finger at the shot through the picture; his face burned like fire; the countess was paler than her handkerchief: I could not refrain from exclamation.) (El conde señaló con el dedo el plano que atravesaba el cuadro; su rostro ardía como el fuego; la condesa estaba más pálida que su pañuelo: no pude evitar una exclamación).

— Я выстрелил, — продолжал граф, — и, слава богу, дал промах; тогда Сильвио... (в эту минуту он был, право, ужасен) Сильвио стал в меня прицеливаться. “I fired,” the count continued, “and, thank God, I missed; then Silvio ... (at that moment he was, really, terrible) Silvio began to aim at me. Вдруг двери отворились, Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею. Её присутствие возвратило мне всю бодрость. «Милая, — сказал я ей, — разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! поди, выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища». Маше всё еще не верилось. «Скажите, правду ли муж говорит? — сказала она, обращаясь к грозному Сильвио, — правда ли, что вы оба шутите?» — «Он всегда шутит, графиня, — отвечал ей Сильвио; — однажды дал он мне шутя пощёчину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить...» С этим словом он хотел в меня прицелиться... при ней! Маша бросилась к его ногам. «Встань, Маша, стыдно! — закричал я в бешенстве, — а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?» — «Не буду, — отвечал Сильвио, — я доволен: я видел твое смятение, твою робость, я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». I betray you to your conscience. " Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в неё, почти не целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика и уехал, прежде чем успел я опомниться».

Граф замолчал. Таким образом, узнал я конец повести, коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. I have not met this hero anymore. Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами. They say that Silvio, during the outrage of Alexander Ypsilanti, led a detachment of etheterists and was killed in the battle near Skuliany.