"Евгений Онегин" (Глава 1, Часть 1) "Eugen Onegin" (Kapitel 1, Teil 1) "Eugene Onegin" (Chapter 1, Part 1) "Eugene Onegin" (Capítulo 1, Parte 1) "Eugène Onéguine" (chapitre 1, partie 1) "Eugene Onegin" (Capitolo 1, Parte 1) 「ウジェーヌ・オネーギン」（第1章第1部） "Eugene Onegin" (Hoofdstuk 1, Deel 1) "Eugene Onegin" (Capítulo 1, Parte 1) "Eugen Onegin" (Kapitel 1, Del 1)

Александр Сергеевич Пушкин Alexander Sergeevich Pushkin

Евгений Онегин, роман в стихах Eugene Onegin, a novel in poetry

Pétri  de  vanité  il  avait  encore plus de cette espèce d'orgueil qui fait avouer  avec  la  même  indifférence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d'un sentiment de superiorité peut-être imaginaire. Er hatte noch mehr von dieser Art von Eitelkeit, die mit der gleichen Gleichgültigkeit die guten wie die schlechten Taten anprangert, und zwar aus einem Gefühl der Überlegenheit heraus, das vielleicht nur eingebildet ist. Pétri de vanité il avait encore plus de cette espèce d'orgueil qui fait avouer avec la même indifférence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d'un sentiment de superiorité peut-être imaginaire.

Tire d'une lettre particulière. Tire d'une lettre particulière. \* \*Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, вследствие чувства превосходства, быть может мнимого. * * Penetrated by vanity, he also possessed a special pride, which encourages him to admit with equal indifference to his good and bad deeds, due to a sense of superiority, perhaps imaginary. *虚栄心に浸り、彼はまた特別な誇りを持っていた。それは、おそらく想像上の優越感のために、彼の善行と悪行に平等に無関心に認めることを奨励した。 {\* \* \* Kibirle doluydu, buna ek olarak, belki de hayali bir üstünlük duygusu nedeniyle hem iyi hem de kötü eylemlerini eşit derecede kayıtsızlıkla itiraf etmeye neden olan özel bir gurura sahipti. * *充满虚荣心，此外，他还拥有一种特殊的自豪感，这促使他以同样的冷漠承认自己的善行和恶行，由于一种优越感，也许是想象的。 Из частного письма ( перевод с французского) From a private letter (translated from French) 来自一封私人信件（从法语翻译）

Не мысля гордый свет забавить,                         Вниманье дружбы возлюбя,                         Хотел бы я тебе представить                         Залог достойнее тебя,                         Достойнее души прекрасной,                         Святой исполненной мечты,                         Поэзии живой и ясной,                         Высоких дум и простоты;                         Но так и быть - рукой пристрастной                         Прими собранье пестрых глав,                         Полусмешных, полупечальных,                         Простонародных, идеальных,                         Небрежный плод моих забав,                         Бессонниц, легких вдохновений,                         Незрелых и увядших лет,                         Ума холодных наблюдений                         И сердца горестных замет. Ich denke nicht daran, die stolze Welt abzulenken, Ich liebe die Aufmerksamkeit der Freundschaft, Ich möchte dir ein Versprechen geben, das würdiger ist als du, Einer schönen Seele würdig, Heilige Träume erfüllt, Poesie lebendig und klar, Hohe Gedanken und Einfachheit; Aber so sei es – mit voreingenommener Hand Akzeptiere die Sammlung bunter Kapitel, Halb lustig, halb traurig, völkisch, ideal, Die nachlässige Frucht meiner Vergnügungen, Schlaflosigkeit, leichte Inspirationen, Unreife und verwelkte Jahre, Den Geist kalter Beobachtungen Und das Herz der traurigen Bemerkungen. Without thinking to amuse the proud light, Attention of loving friendship, I would like to present you a Pledge worthy of you, worthy of a beautiful soul, a holy fulfilled dream, Poetry alive and clear, High thoughts and simplicity; But so be it - with a biased hand Accept the collection of motley chapters, Half-funny, half-sad, Common, ideal, Careless fruit of my fun, Insomnia, light inspirations, Immature and withered years, Mind of cold observations And heart of sorrowful notes. Vorrei presentarvi un pegno più degno di voi di quello di un'anima bella, più degno di un sogno santo realizzato, più degno di una poesia vivace e chiara, più degno di pensieri alti e di semplicità; Ma così sia, con mano parziale, accetta una raccolta di capitoli variegati, per metà divertenti, per metà tristi, banali, ideali, il frutto incauto dei miei divertimenti, insonnie, ispirazioni leggere, anni immaturi e sbiaditi, fredde osservazioni della mente e dolorose annotazioni del cuore. 不计世间引人骄傲， 情爱友情的注目， 献给你一份不愧为你的誓言， 不愧是美丽的灵魂， 实现了圣洁的梦想， 诗意鲜活清晰， 思想高尚朴素；但就这样吧——用有偏见的手 接受多彩的章节集 一半滑稽一半悲伤 民俗的理想 我消遣的疏忽果实 失眠 淡淡的灵感 不成熟和枯萎的岁月 冷漠的观察的头脑和心酸的言论。

ГЛАВА ПЕРВАЯ CHAPTER FIRST

И жить торопится и чувствовать спешит. And in a hurry to live and hurry to feel. E vive di fretta e si sente di fretta. 又匆匆忙忙的活着，感觉匆匆忙忙。 Кн. KN. 书。 Вяземский. Vyazemsky.

I "Мой дядя самых честных правил,                         Когда не в шутку занемог,                         Он уважать себя заставил                         И лучше выдумать не мог. I "My uncle of the most honest rules, When he got seriously ill, He forced himself to respect And could not invent better. I "Mio zio dalle regole più belle, quando non era malato di scherzi, si faceva rispettare, e non poteva pensare a un modo migliore. 我“我的叔叔最诚实的规则，当他病重时，他强迫自己尊重并且无法发明更好的东西。 Его пример другим наука;                         Но, боже мой, какая скука                         С больным сидеть и день и ночь,                         Не отходя ни шагу прочь! His example to others is science; But, my God, what a boredom With a sick person sitting day and night, Without leaving a single step away! Il suo esempio è una lezione per gli altri; ma, mio Dio, che noia stare con un malato giorno e notte, senza allontanarsi di un passo! 他给别人的榜样是科学；但是，我的上帝，让病人日夜坐着，一步也不走，真是烦人！ Какое низкое коварство                         Полуживого забавлять,                         Ему подушки поправлять,                         Печально подносить лекарство,                         Вздыхать и думать про себя:                         Когда же черт возьмет тебя!" Was für ein niedriger Betrug, den Halbtoten zu amüsieren, seine Kissen zurechtzurücken, traurig Medizin zu bringen, zu seufzen und sich zu denken: Wenn die Hölle dich holt! What a base deceit to amuse the Half-dead, To correct his pillows, It is sad to bring medicine, Sigh and think to yourself: When the devil will take you! " Che bassa perfidia divertire un uomo mezzo morto, aggiustare i suoi cuscini, somministrare tristemente le sue medicine, sospirare e pensare tra me e me: "Quando ti prenderà il diavolo?".

II II II

Так думал молодой повеса,                         Летя в пыли на почтовых,                         Всевышней волею Зевеса                         Наследник всех своих родных. So dachte der junge Harken, Fliegend im Staub auf der Post, Durch den Willen von Zeus, dem Erben aller seiner Verwandten. So thought the young rake, Flying in the dust on the post office, By the Almighty will of Zeus, the Heir of all his relatives. Друзья Людмилы и Руслана! Friends of Lyudmila and Ruslan! С героем моего романа                         Без предисловий, сей же час                         Позвольте познакомить вас:                         Онегин, добрый мой приятель,                         Родился на брегах Невы,                         Где, может быть, родились вы                         Или блистали, мой читатель;                         Там некогда гулял и я:                         Но вреден север для меня {1}. With the hero of my novel Without prefaces, this very hour Let me introduce you: Onegin, my good friend, Was born on the banks of the Neva, Where, perhaps, you were born Or shone, my reader; I used to walk there too: But the north is harmful for me {1}.

III III

Служив отлично благородно,                         Долгами жил его отец,                         Давал три бала ежегодно                         И промотался наконец. Serving excellently nobly, his father lived in debt, Gave three balls annually And finally squandered. Судьба Евгения хранила:                         Сперва Madame за ним ходила,                         Потом Monsieur ее сменил. Evgeny's fate kept: First, Madame followed him, Then Monsieur replaced her. Ребенок был резов, но мил. The child was cut, but sweet. Monsieur l'Abbe, француз убогой,                         Чтоб не измучилось дитя,                         Учил его всему шутя,                         Не докучал моралью строгой,                         Слегка за шалости бранил                         И в Летний сад гулять водил. Monsieur l'Abbe, a wretched Frenchman, So that the child would not be exhausted, I taught him everything in jest, He did not bother with strict morality, He scolded a little for pranks And took him to the Summer Garden for a walk.

IV

Когда же юности мятежной                         Пришла Евгению пора,                         Пора надежд и грусти нежной,                         Monsieur прогнали со двора. When the rebellious youth came Eugene's time, Time for hopes and tender sadness, Monsieur was driven out of the yard. Вот мой Онегин на свободе;                         Острижен по последней моде,                         Как dandy {2} лондонский одет -                         И наконец увидел свет. Here is my Onegin at large; Cut in the latest fashion, As dandy {2} London dressed - And finally saw the light. Он по-французски совершенно                         Мог изъясняться и писал;                         Легко мазурку танцевал                         И кланялся непринужденно;                         Чего ж вам больше? He could speak perfectly in French and wrote; Easily danced the mazurka And bowed at ease; What is more to you? Свет решил,                         Что он умен и очень мил. The light decided that he was smart and very nice.

V Мы все учились понемногу                         Чему-нибудь и как-нибудь,                         Так воспитаньем, слава богу,                         У нас немудрено блеснуть. V We all learned a little Something and somehow, So education, thank God, It's no wonder we shine. Онегин был по мненью многих                         (Судей решительных и строгих)                         Ученый малый, но педант:                         Имел он счастливый талант                         Без принужденья в разговоре                         Коснуться до всего слегка,                         С ученым видом знатока                         Хранить молчанье в важном споре                         И возбуждать улыбку дам                         Огнем нежданных эпиграмм. Onegin was in the opinion of many (judges decisive and strict) Small scholar, but a pedant: He had a happy talent Without compulsion in conversation Touch everything lightly, With a learned air of a connoisseur Keep silence in an important dispute And excite the smile of the ladies with the Fire of unexpected epigrams.

VI

Латынь из моды вышла ныне:                         Так, если правду вам сказать,                         Он знал довольно по-латыне,                         Чтоб эпиграфы разбирать,                         Потолковать об Ювенале,                         В конце письма поставить vale,                         Да помнил, хоть не без греха,                         Из Энеиды два стиха. Latin is out of fashion now: So, if I tell you the truth, He knew enough Latin, To disassemble the epigraphs, To talk about Juvenal, At the end of the letter put vale, Yes, I remembered, though not without sin, Two verses from the Aeneid. Он рыться не имел охоты                         В хронологической пыли                         Бытописания земли:                         Но дней минувших анекдоты                         От Ромула до наших дней                         Хранил он в памяти своей. He had no desire to rummage In the chronological dust of the Genesis of the earth: But the days of the past anecdotes From Romulus to the present day He kept in his memory.

VII

Высокой страсти не имея                         Для звуков жизни не щадить,                         Не мог он ямба от хорея,                         Как мы ни бились, отличить. Having no high passion For the sounds of life, not to spare, He could not be iambic from a chorea, No matter how we fought, to distinguish. Бранил Гомера, Феокрита;                         Зато читал Адама Смита                         И был глубокой эконом,                         То есть умел судить о том,                         Как государство богатеет,                         И чем живет, и почему                         Не нужно золота ему,                         Когда простой продукт имеет. Scolded Homer, Theocritus; But he read Adam Smith And he was a deep economist, That is, he knew how to judge how the state gets richer, And how it lives, and why it does not need gold, When a simple product has. Отец понять его не мог                         И земли отдавал в залог. Father could not understand him And he gave land as collateral.

VIII VIII

Всего, что знал еще Евгений,                         Пересказать мне недосуг;                         Но в чем он истинный был гений,                         Что знал он тверже всех наук,                         Что было для него измлада                         И труд, и мука, и отрада,                         Что занимало целый день                         Его тоскующую лень, -                         Была наука страсти нежной,                         Которую воспел Назон,                         За что страдальцем кончил он                         Свой век блестящий и мятежный                         В Молдавии, в глуши степей,                         Вдали Италии своей. All that Eugene still knew, I don't have time to retell; But in what he was a true genius, What he knew more firmly than all sciences, What was for him humiliation And labor, and torment, and joy, What took his longing laziness all day, - Was the science of tender passion, Which Nazon sang, For which a sufferer He finished His life, brilliant and rebellious In Moldavia, in the wilderness of the steppes, Away from his Italy.

IX

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . X Как рано мог он лицемерить,                         Таить надежду, ревновать,                         Разуверять, заставить верить,                         Казаться мрачным, изнывать,                         Являться гордым и послушным,                         Внимательным иль равнодушным! ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... X How early could he be a hypocrite, Conceal hope, be jealous, Reassure, make one believe, Seem gloomy, languish, Be proud and obedient, Attentive or indifferent! Как томно был он молчалив,                         Как пламенно красноречив,                         В сердечных письмах как небрежен! How languid he was silent, How ardently eloquent, How careless in his heartfelt letters! Одним дыша, одно любя,                         Как он умел забыть себя! One breathing, one loving, How he knew how to forget himself! Как взор его был быстр и нежен,                         Стыдлив и дерзок, а порой                         Блистал послушною слезой! How quick and gentle his gaze, Shy and impudent, and at times Shone with an obedient tear!

XI XI

Как он умел казаться новым,                         Шутя невинность изумлять,                         Пугать отчаяньем готовым,                         Приятной лестью забавлять,                         Ловить минуту умиленья,                         Невинных лет предубежденья                         Умом и страстью побеждать,                         Невольной ласки ожидать,                         Молить и требовать признанья,                         Подслушать сердца первый звук,                         Преследовать любовь, и вдруг                         Добиться тайного свиданья...                         И после ей наедине                         Давать уроки в тишине! How he knew how to seem new, Joking innocence to amaze, To frighten with despair ready, To amuse with pleasant flattery, To seize a moment of emotion, Innocent years of prejudice With mind and passion to win, To expect involuntary affection, To pray and demand recognition, To listen to the first sound of hearts, To chase love, and suddenly achieve a secret rendezvous ... And after her alone Give lessons in silence!

XII

Как рано мог уж он тревожить                         Сердца кокеток записных! How early could he disturb the hearts of the coquettes of the note! Когда ж хотелось уничтожить                         Ему соперников своих,                         Как он язвительно злословил! When he wanted to destroy his rivals, How he sarcastically slandered! Какие сети им готовил! What nets he prepared for them! Но вы, блаженные мужья,                         С ним оставались вы друзья:                         Его ласкал супруг лукавый,                         Фобласа давний ученик,                         И недоверчивый старик,                         И рогоносец величавый,                         Всегда довольный сам собой,                         Своим обедом и женой. But you, blessed husbands, you were friends with him: His wicked husband caressed him, Foblas was a longtime disciple, And an incredulous old man, And a stately cuckold, Always pleased with himself, with his dinner and his wife.

XIII. XIV

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . XV Бывало, он еще в постеле:                         К нему записочки несут. Sometimes he was still in bed: They were carrying notes to him. Что? Приглашенья? Invitations? В самом деле,                         Три дома на вечер зовут:                         Там будет бал, там детский праздник. In fact, Three Houses for the evening are calling: There will be a ball, there will be a children's party. Куда ж поскачет мой проказник? Where will my prankster jump? С кого начнет он? Who will he start with? Все равно:                         Везде поспеть немудрено. It's all the same: It's no wonder to keep up everywhere. Покамест в утреннем уборе,                         Надев широкий боливар {3},                         Онегин едет на бульвар                         И там гуляет на просторе,                         Пока недремлющий брегет                         Не прозвонит ему обед. While in the morning dress, Wearing a wide bolivar {3}, Onegin goes to the boulevard And walks there in the open, Until the vigilant Breguet Dinner rings him.

XVI

Уж темно: в санки он садится. "Пади, пади!" "Fall down, fall down!" - раздался крик;                         Морозной пылью серебрится                         Его бобровый воротник. - there was a cry; His beaver collar is silvery with frosty dust. К Talon {4} помчался: он уверен,                         Что там уж ждет его Каверин. To Talon {4} rushed: he is sure that Kaverin is already waiting for him there. Вошел: и пробка в потолок,                         Вина кометы брызнул ток;                         Пред ним roast-beef окровавленный,                         И трюфли, роскошь юных лет,                         Французской кухни лучший цвет,                         И Страсбурга пирог нетленный                         Меж сыром лимбургским живым                         И ананасом золотым. He entered: and a cork in the ceiling, Vina's comet showered current; Before him is a bloody roast-beef, And truffles, the luxury of young years, French cuisine is the best color, And Strasbourg's imperishable pie Between the cheese of Limburgish live And the golden pineapple.

XVII

Еще бокалов жажда просит                         Залить горячий жир котлет,                         Но звон брегета им доносит,                         Что новый начался балет. More glasses thirst asks Pour hot fat cutlets, But the ringing of the breguet informs them, That a new ballet has begun. Театра злой законодатель,                         Непостоянный обожатель                         Очаровательных актрис,                         Почетный гражданин кулис,                         Онегин полетел к театру,                         Где каждый, вольностью дыша,                         Готов охлопать entrechat,                         Обшикать Федру, Клеопатру,                         Моину вызвать (для того,                         Чтоб только слышали его). The theater is an evil legislator, An inconsistent admirer of Charming actresses, Honorary citizen backstage, Onegin flew to the theater, Where everyone, breathing freely, Ready to clap entrechat, Sheathed Fedra, Cleopatra, Moina to call (so that they could only hear him).

XVIII

Волшебный край! Magic land! там в стары годы,                         Сатиры смелый властелин,                         Блистал Фонвизин, друг свободы,                         И переимчивый Княжнин;                         Там Озеров невольны дани                         Народных слез, рукоплесканий                         С младой Семеновой делил;                         Там наш Катенин воскресил                         Корнеля гений величавый;                         Там вывел колкий Шаховской                         Своих комедий шумный рой,                         Там и Дидло венчался славой,                         Там, там под сению кулис                         Младые дни мои неслись. there in old years, Satyrs are a brave ruler, Fonvizin shone, a friend of freedom, And a reticent Prince; There Ozerov involuntarily shared tributes to the People's tears, applause With the young Semyonova; There our Katenin resurrected Corneille a dignified genius; There, a noisy swarm of Shakhovskoy brought out his comedies, There and Didlo was crowned with glory, There, there, under the canopy of the wings My young days rushed.

XIX

Мои богини! My goddesses! что вы? где вы? Внемлите мой печальный глас:                         Все те же ль вы? Hear my sad voice: Are you still the same? другие ль девы,                         Сменив, не заменили вас? have not other maidens replaced you? Услышу ль вновь я ваши хоры? Will I hear your choirs again? Узрю ли русской Терпсихоры                         Душой исполненный полет? Will I behold the Russian Terpsichore's soul-filled flight? Иль взор унылый не найдет                         Знакомых лиц на сцене скучной,                         И, устремив на чуждый свет                         Разочарованный лорнет,                         Веселья зритель равнодушный,                         Безмолвно буду я зевать                         И о былом воспоминать? Or a gloomy gaze will not find Familiar faces on a boring stage, And, directing into an alien light A disappointed lorgnette, An indifferent spectator of fun, Silently will I yawn And remember the past?

XX Xx

Театр уж полон; ложи блещут;                         Партер и кресла - все кипит;                         В райке нетерпеливо плещут,                         И, взвившись, занавес шумит. The theater is already full; the lodges shine; Parterre and armchairs - everything is boiling; In the district they splash impatiently, And, rising up, the curtain rustles. Блистательна, полувоздушна,                         Смычку волшебному послушна,                         Толпою нимф окружена,                         Стоит Истомина; она,                         Одной ногой касаясь пола,                         Другою медленно кружит,                         И вдруг прыжок, и вдруг летит,                         Летит, как пух от уст Эола;                         То стан совьет, то разовьет                         И быстрой ножкой ножку бьет. Brilliant, semi-airy, Obedient to the magic bow, Surrounded by a crowd of nymphs, Stands Istomin; she, with one foot touching the floor, with the other slowly circles, And suddenly a jump, and suddenly flies, Flies like fluff from the mouth of Eol; Now the camp will advise, then it will develop And it beats the leg with a quick leg.

XXI

Все хлопает. Everything claps. Онегин входит,                         Идет меж кресел по ногам,                         Двойной лорнет скосясь наводит                         На ложи незнакомых дам;                         Все ярусы окинул взором,                         Все видел: лицами, убором                         Ужасно недоволен он;                         С мужчинами со всех сторон                         Раскланялся, потом на сцену                         В большом рассеянье взглянул,                         Отворотился - и зевнул,                         И молвил: "Всех пора на смену;                         Балеты долго я терпел,                         Но и Дидло мне надоел" {5}. Onegin enters, Walks between the armchairs on the legs, Double lorgnette, bending down, leads Into the lodges of unfamiliar ladies; I looked around all the tiers, I saw everything: faces, headdress He is terribly dissatisfied; With men from all sides Bowed, then looked at the stage In great distraction, looked away, Turned away - and yawned, And said: "It's time for everyone to change; I endured ballets for a long time, But I got tired of Didlo" {5}.

XXII

Еще амуры, черти, змеи                         На сцене скачут и шумят;                         Еще усталые лакеи                         На шубах у подъезда спят;                         Еще не перестали топать,                         Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;                         Еще снаружи и внутри                         Везде блистают фонари;                         Еще, прозябнув, бьются кони,                         Наскуча упряжью своей,                         И кучера, вокруг огней,                         Бранят господ и бьют в ладони -                         А уж Онегин вышел вон;                         Домой одеться едет он. Still cupids, devils, snakes On the stage they jump and make noise; Still tired footmen Sleep on fur coats at the entrance; Have not stopped stomping yet, Blowing your nose, coughing, hissing, clapping; Still outside and inside Lanterns shine everywhere; Still, vegetated, the horses are beating, Bored with their harness, And the coachman, around the lights, They scold the gentlemen and beat them in their palms - And Onegin has already gone out; He goes home to get dressed.

XXIII

Изображу ль в картине верной                         Уединенный кабинет,                         Где мод воспитанник примерный                         Одет, раздет и вновь одет? Will I portray a faithful secluded study in a painting, Where is the exemplary mod pupil Dressed, undressed and dressed again? Все, чем для прихоти обильной                         Торгует Лондон щепетильный                         И по Балтическим волнам                         За лес и сало возит нам,                         Все, что в Париже вкус голодный,                         Полезный промысел избрав,                         Изобретает для забав,                         Для роскоши, для неги модной, -                         Все украшало кабинет                         Философа в осьмнадцать лет. Everything that is for a whim of abundant London is scrupulous Trades And along the Baltic waves For wood and bacon it carries us, Everything that is hungry in Paris, Choosing a useful trade, Invents for fun, For luxury, for fashionable bliss, - Everything adorned the Philosopher's office at eighteen years old.

XXIV

Янтарь на трубках Цареграда,                         Фарфор и бронза на столе,                         И, чувств изнеженных отрада,                         Духи в граненом хрустале;                         Гребенки, пилочки стальные,                         Прямые ножницы, кривые                         И щетки тридцати родов                         И для ногтей и для зубов. Amber on tubes Constantinople, Porcelain and bronze on the table, And, pampered feelings of joy, Perfume in faceted crystal; Combs, steel files, Straight scissors, curves And brushes of thirty kinds And for nails and teeth. Руссо (замечу мимоходом)                         Не мог понять, как важный Грим                         Смел чистить ногти перед ним,                         Красноречивым сумасбродом {6}. Russo (note in passing) I could not understand how the important Grim Dared to clean his nails in front of him, the Eloquent madcap {6}. Защитник вольности и прав                         В сем случае совсем неправ. Defender of freedom and rights In this case, completely wrong.

XXV

Быть можно дельным человеком                         И думать о красе ногтей:                         К чему бесплодно спорить с веком? You can be an efficient person And think about the beauty of nails: Why is it fruitless to argue with the century? Обычай деспот меж людей. The custom is a despot among people. Второй Чадаев, мой Евгений,                         Боясь ревнивых осуждений,                         В своей одежде был педант                         И то, что мы назвали франт. The second Chadayev, my Eugene, Fearing jealous condemnation, There was a pedant in his clothes And what we called a dandy. Он три часа по крайней мере                         Пред зеркалами проводил                         И из уборной выходил                         Подобный ветреной Венере,                         Когда, надев мужской наряд,                         Богиня едет в маскарад. He spent at least three hours In front of the mirrors And came out of the dressing room Like a windy Venus, When, putting on a man's outfit, the Goddess goes to a masquerade.

XXVI

В последнем вкусе туалетом                         Заняв ваш любопытный взгляд,                         Я мог бы пред ученым светом                         Здесь описать его наряд;                         Конечно б это было смело,                         Описывать мое же дело:                         Но панталоны, фрак, жилет,                         Всех этих слов на русском нет;                         А вижу я, винюсь пред вами,                         Что уж и так мой бедный слог                         Пестреть гораздо б меньше мог                         Иноплеменными словами,                         Хоть и заглядывал я встарь                         В Академический словарь. In the last taste of the toilet Having taken your curious gaze, I could describe his outfit before the learned light Here; Of course it would have been bold, To describe my own business: But pantaloons, a tailcoat, a vest, All these words are not in Russian; And I see, I blame you, That already my poor syllable could be much less colorful With foreign words, Even though I looked in the old days In the Academic Dictionary.

XXVII

У нас теперь не то в предмете:                         Мы лучше поспешим на бал,                         Куда стремглав в ямской карете                         Уж мой Онегин поскакал. Now we have something wrong with the subject: We better hurry to the ball, Where did we head in the Yamskaya carriage Already my Onegin galloped. Перед померкшими домами                         Вдоль сонной улицы рядами                         Двойные фонари карет                         Веселый изливают свет                         И радуги на снег наводят;                         Усеян плошками кругом,                         Блестит великолепный дом;                         По цельным окнам тени ходят,                         Мелькают профили голов                         И дам и модных чудаков. Before the darkened houses Along the sleepy street in rows Double lanterns of carriages Merry pouring light And rainbows on the snow direct; Dotted with bowls all around, The magnificent house shines; On solid windows shadows walk, Profiles of heads And ladies and fashionable eccentrics flicker.

XXVIII

Вот наш герой подъехал к сеням;                         Швейцара мимо он стрелой                         Взлетел по мраморным ступеням,                         Расправил волоса рукой,                         Вошел. Here our hero drove up to the entrance; The doorman by an arrow He flew up the marble steps, Spread his hair with his hand, He entered. Полна народу зала;                         Музыка уж греметь устала;                         Толпа мазуркой занята;                         Кругом и шум и теснота;                         Бренчат кавалергарда шпоры;                         Летают ножки милых дам;                         По их пленительным следам                         Летают пламенные взоры,                         И ревом скрыпок заглушен                         Ревнивый шепот модных жен. The hall is full of people; The music is tired of thundering; The crowd is busy with the mazurka; All around and noise and cramped; The spurs of the cavalry guard strum; Legs of lovely ladies fly; In their captivating footsteps, fiery gazes fly, And the jealous whisper of fashionable wives is drowned out by the roar of violins.

XXIX

Во дни веселий и желаний                         Я был от балов без ума:                         Верней нет места для признаний                         И для вручения письма. During the days of joy and desires I was crazy about balls: Or rather, there is no room for confessions And for the delivery of a letter. О вы, почтенные супруги! Вам предложу свои услуги;                         Прошу мою заметить речь:                         Я вас хочу предостеречь. I will offer you my services; Please note my speech: I want to warn you. Вы также, маменьки, построже                         За дочерьми смотрите вслед:                         Держите прямо свой лорнет! You, too, mammas, are stricter. Look after your daughters: Keep your lorgnette straight! Не то... не то, избави боже! Not that ... not that, God forbid! Я это потому пишу,                         Что уж давно я не грешу. I am writing this because I have not sinned for a long time.

XXX

Увы, на разные забавы                         Я много жизни погубил! Alas, I've wasted a lot of my life on various amusements! Но если б не страдали нравы,                         Я балы б до сих пор любил. But if my morals were not suffering, I'd still love balls. Люблю я бешеную младость,                         И тесноту, и блеск, и радость,                         И дам обдуманный наряд;                         Люблю их ножки; только вряд                         Найдете вы в России целой                         Три пары стройных женских ног. I love frantic youth, And crowdedness, and splendor, and joy, And give a deliberate outfit; I love their feet; Only hardly will you find in Russia a whole Three pairs of slender women's feet. Ах! долго я забыть не мог                         Две ножки... Грустный, охладелый,                         Я все их помню, и во сне                         Они тревожат сердце мне. for a long time I could not forget Two legs ... Sad, cold, I remember them all, and in a dream They disturb my heart.

XXXI XXXI

Когда ж и где, в какой пустыне,                         Безумец, их забудешь ты? When and where, in what desert, Madman, will you forget them? Ах, ножки, ножки! где вы ныне? Где мнете вешние цветы? Where do you think spring flowers? Взлелеяны в восточной неге,                         На северном, печальном снеге                         Вы не оставили следов:                         Любили мягких вы ковров                         Роскошное прикосновенье. Cherished in the eastern bliss, In the northern, sad snow You left no trace: You loved soft carpets Luxurious touch. Давно ль для вас я забывал                         И жажду славы и похвал,                         И край отцов, и заточенье? How long have I forgotten for you the longing for glory and praise, The land of my fathers, and my imprisonment? Исчезло счастье юных лет,                         Как на лугах ваш легкий след. The happiness of young years has disappeared, Like your light trail in the meadows.

XXXII

Дианы грудь, ланиты Флоры                         Прелестны, милые друзья! Diana's breasts, Flora's cheeks Are adorable, dear friends! Однако ножка Терпсихоры                         Прелестней чем-то для меня. However, the leg of Terpsichore Is more charming for me. Она, пророчествуя взгляду                         Неоцененную награду,                         Влечет условною красой                         Желаний своевольный рой. She, prophesying to a glance Invaluable reward, Draws a willful swarm with the conventional beauty of Desires. Люблю ее, мой друг Эльвина,                         Под длинной скатертью столов,                         Весной на мураве лугов,                         Зимой на чугуне камина,                         На зеркальном паркете зал,                         У моря на граните скал. I love her, my friend Elvina, Under a long tablecloth of tables, In the spring on an ant of meadows, In winter, on a cast-iron fireplace, On a mirrored parquet hall, By the sea on granite rocks.

XXXIII

Я помню море пред грозою:                         Как я завидовал волнам,                         Бегущим бурной чередою                         С любовью лечь к ее ногам! I remember the sea before the storm: How I envied the waves, Running in a stormy succession With love, lie at her feet! Как я желал тогда с волнами                         Коснуться милых ног устами! How I wished then with the waves To touch the lovely feet with my lips! Нет, никогда средь пылких дней                         Кипящей младости моей                         Я не желал с таким мученьем                         Лобзать уста младых Армид,                         Иль розы пламенных ланит,                         Иль перси, полные томленьем;                         Нет, никогда порыв страстей                         Так не терзал души моей! No, never, in the midst of the ardent days of my boiling youth, I did not wish with such torment To kiss the lips of the young Armids, Or fiery roses, Or percy, full of languor; No, never a gust of passions So tormented my soul!

XXXIV

Мне памятно другое время! I remember a different time! В заветных иногда мечтах                         Держу я счастливое стремя...                         И ножку чувствую в руках;                         Опять кипит воображенье,                         Опять ее прикосновенье                         Зажгло в увядшем сердце кровь,                         Опять тоска, опять любовь!.. In sometimes cherished dreams I hold a happy stirrup ... And I feel the leg in my hands; Again the imagination is boiling, Again her touch Has ignited the blood in the withered heart, Again longing, again love! .. Но полно прославлять надменных                         Болтливой лирою своей;                         Они не стоят ни страстей,                         Ни песен, ими вдохновенных:                         Слова и взор волшебниц сих                         Обманчивы... как ножки их. But it is full to glorify the haughty with His talkative lyre; They are not worth the passions, Nor the songs inspired by them: The words and gaze of these sorceresses Are deceiving ... like their legs.

ПРИМЕЧАНИЕ:

Приношу благодарность проекту LiTerra за предоставленную возможность использования высококачественной записи романа А.С. I am grateful to the LiTerra project for the opportunity to use a high-quality recording of the novel by A.S. Пушкина в учебных целях. Pushkin for educational purposes.