А.П.Чехов "ДОМ С МЕЗОНИНОМ"(РАССКАЗ ХУДОЖНИКА), глава 1 A. P. Chekhov "HAUS MIT MEZANINE" (KÜNSTLERGESCHICHTE), Kapitel 1 A.P. Chekhov "HOUSE WITH A MEZANINE" (ARTIST'S STORY), chapter 1 CASA CON MESONIN" de A.P.Chéjov, Capítulo 1. La "CASA CON MESONINO" di A.P.Cechov, capitolo 1. A.P. Tsjechov "HET HUIS MET HET MAAS" (A FATHER'S TALE), Hoofdstuk 1 A.P. Chekhov “HOUSE WITH A MEZANINE”（艺术家的故事），第 1 章

Антон Чехов Anton Chekhov 安东·契诃夫

Дом с мезонином House with mezzanine 메 자닌이있는 집

(Рассказ художника) (Story of the artist) （艺术家的故事）

Это было 6—7 лет тому назад, когда я жил в одном из уездов Т-ой губернии, в имении помещика Белокурова, молодого человека, который вставал очень рано, ходил в поддевке, по вечерам пил пиво и всё жаловался мне, что он нигде и ни в ком не встречает сочувствия. Dies war vor 6–7 Jahren, als ich in einem der Bezirke der T-ten Provinz lebte, auf dem Gut des Landbesitzers Belokurov, einem jungen Mann, der sehr früh aufstand, in einem Sack spazierte, abends Bier trank und sich immer wieder bei mir beschwerte, dass er nirgends sei und in niemandem trifft Sympathie. That was six or seven years ago, when I was living in a district of the T province, on the estate of landowner Belokurov, a young man who got up very early, wore a dressing gown, drank beer in the evenings and complained that he found no sympathy anywhere and with no one. Sei o sette anni fa, quando vivevo in uno dei distretti della gubernia di T, nella tenuta del proprietario terriero Belokurov, un giovane che si alzava molto presto, camminava in vestaglia, la sera beveva birra e continuava a lamentarsi di non incontrare simpatia in nessun luogo e in nessuno. 이것은 6-7 년 전, 제가 T-th 지방의 한 지역에 살았을 때, 아주 일찍 일어나서 저지를 입고, 저녁에 맥주를 마셨고, 그가 어디에도 없다고 계속 불평했던 지주 벨로 쿠 로프의 영지에 살았습니다. 그리고 아무도 동정을 만나지 않습니다. Altı ya da yedi yıl önceydi, T guberniyasının bölgelerinden birinde, toprak sahibi Belokurov'un arazisinde yaşarken, çok erken kalkan, sabahlıkla yürüyen, akşamları bira içen ve bana hiçbir yerde ve hiç kimsede sempati görmediğinden yakınan genç bir adam vardı. 那是六七年前的事了，当时我住在第T省的一个县，在地主别洛库罗夫的庄园里，一个起得很早的年轻人，穿着外套到处走动，在屋子里喝啤酒。晚上一直向我抱怨他无处不在，没有人同情他。 Он жил в саду во флигеле, а я в старом барском доме, в громадной зале с колоннами, где не было никакой мебели, кроме широкого дивана, на котором я спал, да еще стола, на котором я раскладывал пасьянс. Er wohnte in einem Nebengebäude im Garten und ich in einem alten Barhaus, in einer riesigen Halle mit Säulen, in der es keine Möbel gab außer einem breiten Sofa, auf dem ich schlief, und einem Tisch, an dem ich Solitär spielte. He lived in the garden in the wing, and I in the old manor house, in a huge hall with columns, where there was no furniture except a wide sofa on which I slept, and even a table on which I laid out solitaire. 그는 별채의 정원에 살았고, 나는 오래된 저택에서 살았고 기둥이있는 거대한 홀에 살았는데, 내가 잤던 넓은 소파와 내가 솔리테어를했던 테이블을 제외하고는 가구가 없었습니다. O bahçedeki bir müştemilatta yaşıyordu, ben ise eski bir bar evinde, sütunlu büyük bir salonda, üzerinde uyuduğum geniş bir kanepe ve iskambil oynadığım bir masa dışında hiçbir mobilya yoktu. 他住在一座附属建筑的花园里，我住在一座古老的庄园里，在一个有柱子的巨大大厅里，除了一张我睡觉的宽沙发，甚至还有一张我玩纸牌的桌子外，没有任何家具。 Тут всегда, даже в тихую погоду, что-то гудело в старых амосовских печах, а во время грозы весь дом дрожал и, казалось, трескался на части, и было немножко страшно, особенно ночью, когда все десять больших окон вдруг освещались молнией. Selbst bei ruhigem Wetter brummte immer etwas in den alten Amosov-Kochern, und während eines Gewitters bebte das ganze Haus und schien auseinanderzubrechen, und es war ein wenig beängstigend, besonders nachts, wenn alle zehn großen Fenster plötzlich von Blitzen erhellt wurden. Here, always, even in calm weather, something buzzed in the old Amos stoves, and during a thunderstorm the whole house trembled and seemed to crack apart, and was a little scary, especially at night, when all ten large windows were suddenly lit by lightning. 평온한 날씨에도 낡은 아모스 오븐에서 뭔가 윙윙 거리는 소리가 항상 있었고, 뇌우 동안 집 전체가 떨리고 부서지는 것처럼 보였습니다. Sakin havalarda bile eski Amosov ocaklarında her zaman bir uğultu olurdu ve bir fırtına sırasında tüm ev sallanır ve parçalanır gibi görünürdü ve özellikle geceleri, on büyük pencerenin hepsi aniden şimşekle aydınlandığında biraz korkutucuydu. 这里，即使在风平浪静的时候，古老的阿莫斯炉子里也总是有东西在嗡嗡作响，雷雨天，整个房子都在颤抖，似乎要裂成碎片，有点可怕，尤其是在晚上，十扇大窗户突然都被震碎了。被闪电照亮。

Обреченный судьбой на постоянную праздность, я не делал решительно ничего. Vom Schicksal zur ständigen Untätigkeit verdammt, tat ich absolut nichts. Destined by fate for constant idleness, I did absolutely nothing. 운명에 의해 끊임없는 게으름으로 운명 지어진 나는 아무것도하지 않았습니다. Kader tarafından sürekli tembelliğe mahkum edilmiştim, kesinlikle hiçbir şey yapmadım. 命运注定我总是无所事事，我什么也没做。 По целым часам я смотрел в свои окна на небо, на птиц, на аллеи, читал всё, что привозили мне с почты, спал. Stundenlang schaute ich aus meinen Fenstern in den Himmel, auf die Vögel, auf die Gassen, las alles, was man mir von der Post brachte, schlief. For hours I looked at my windows at the sky, at birds, at alleys, reading everything that was brought to me from the post office, and I slept. 몇 시간 동안 나는 창문 밖에서 하늘, 새, 골목을 바라보며 우체국에서 가져온 모든 것을 읽고 잠을 잤습니다. 整整几个小时，我都望着窗外的天空、鸟儿、小巷，阅读邮局给我带来的所有东西，然后睡觉。 Иногда я уходил из дому и до позднего вечера бродил где-нибудь. Sometimes I left home and wandered around until late at night. 때때로 나는 집을 떠나 밤 늦게까지 돌아 다녔다. Bazen evden çıkar ve akşam geç saatlere kadar bir yerlerde dolaşırdım. 有时我离开家到某个地方闲逛，直到深夜。

Однажды, возвращаясь домой, я нечаянно забрел в какую-то незнакомую усадьбу. Eines Tages kam ich auf dem Heimweg versehentlich in ein fremdes Herrenhaus. One day, returning home, I accidentally wandered into some unfamiliar estate. 어느 날 집에 돌아와서 나는 우연히 낯선 곳으로 방황했다. Bir gün eve dönerken yanlışlıkla tanımadığım bir malikaneye girdim. 有一天，我回到家，无意中误入了一处陌生的庄园。 Солнце уже пряталось, и на цветущей ржи растянулись вечерние тени. The sun was already hiding, and evening shadows stretched out on the flowering rye. 태양은 이미 숨어 있었고, 꽃이 만발한 호밀에 저녁 그림자가 드리워졌습니다. Güneş çoktan saklanmıştı ve akşam gölgeleri çiçekli çavdarlar boyunca uzanıyordu. 太阳已经隐藏起来，傍晚的影子在开花的黑麦上拉长。 Два ряда старых, тесно посаженных, очень высоких елей стояли, как две сплошные стены, образуя мрачную, красивую аллею. Zwei Reihen alter, dicht gepflanzter, sehr hoher Tannen standen wie zwei feste Mauern und bildeten eine düstere, schöne Allee. Two rows of old, closely planted, very tall fir trees stood like two solid walls, forming a gloomy, beautiful alley. 두 줄의 오래되고 밀접하게 심어진 매우 키가 큰 전나무가 두 개의 단단한 벽처럼 서서 우울하고 아름다운 골목을 형성했습니다. İki sıra yaşlı, sık dikilmiş, çok uzun köknar ağaçları iki sağlam duvar gibi duruyor, kasvetli, güzel bir sokak oluşturuyordu. 两排密密麻麻高大的老杉树像两堵坚固的墙一样矗立着，形成了一条幽暗而美丽的小巷。 Я легко перелез через изгородь и пошел по этой аллее, скользя по еловым иглам, которые тут на вершок покрывали землю. I easily climbed over the hedge and walked along this alley, gliding along the spruce needles that covered the ground to the top. 나는 쉽게 울타리를 넘어이 골목을 따라 걸으며 땅을 1 인치 정도 덮고있는 가문비 나무 바늘을 따라 미끄러졌습니다. Çitin üzerinden kolayca tırmandım ve bu caddeden aşağıya doğru yürüdüm, burada zemini bir tepe noktasına kadar kaplayan ladin iğnelerine basıp kaydım. 我轻松地翻过栅栏，沿着这条小巷行走，沿着云杉针滑动，这里的云杉针覆盖了地面一英寸。 Было тихо, темно, и только высоко на вершинах кое-где дрожал яркий золотой свет и переливал радугой в сетях паука. Es war still, dunkel, und nur hoch oben auf den Gipfeln zitterte irgendwo ein helles goldenes Licht und schimmerte Regenbögen in den Netzen der Spinnen. It was quiet, dark, and only high on the peaks here and there trembled a bright golden light and poured a rainbow in the spider's webs. 四周安静、黑暗，只有高高的山峰上，有的地方闪烁着明亮的金光，闪烁着如同蜘蛛网中的彩虹。 Сильно, до духоты пахло хвоей. Es roch so stark nach Tannennadeln, dass man fast erstickte. Strongly, to the stuffy smell of needles. 空气中弥漫着一股浓烈的、闷热的松针味。 Потом я повернул на длинную липовую аллею. Then I turned to a long linden alley. 然后我拐进了一条长长的椴树小巷。 И тут тоже запустение и старость; прошлогодняя листва печально шелестела под ногами, и в сумерках между деревьями прятались тени. And here, too, desolation and old age; Last year's foliage rustled sadly underfoot, and in the twilight between the trees, shadows hid. 这里也有荒凉和老年；去年的树叶在脚下悲伤地沙沙作响，暮色中阴影隐藏在树林之间。 Направо, в старом фруктовом саду, нехотя, слабым голосом пела иволга, должно быть, тоже старушка. To the right, in the old orchard, reluctantly, the Oriol sang, in a weak voice, must also be an old woman. 右边，一片古老的果园里，一只黄莺在勉强地歌唱，声音微弱，想必也是一位老妇人。 Но вот и липы кончились; я прошел мимо белого дома с террасой и с мезонином, и передо мною неожиданно развернулся вид на барский двор и на широкий пруд с купальней, с толпой зеленых ив, с деревней на том берегу, с высокой узкой колокольней, на которой горел крест, отражая в себе заходившее солнце. But now the lime-trees are over; I walked past a white house with a terrace and a mezzanine, and before me suddenly turned a view of the courtyard and a wide pond with a pool, with a crowd of green willows, with a village on that shore, with a tall narrow bell tower on which a cross burned, reflecting in imagine the sun going down. На миг на меня повеяло очарованием чего-то родного, очень знакомого, будто я уже видел эту самую панораму когда-то в детстве. For a moment, I was struck by the charm of something native, very familiar, as if I had already seen this very panorama once in my childhood.

А у белых каменных ворот, которые вели со двора в поле, у старинных крепких ворот со львами, стояли две девушки. Und an dem weißen Steintor, das vom Hof ins Feld führte, an dem alten starken Tor mit Löwen, standen zwei Mädchen. And the white stone gates that led from the yard to the field, at the old strong gate with lions, were two girls. Одна из них, постарше, тонкая, бледная, очень красивая, с целой копной каштановых волос на голове, с маленьким упрямым ртом, имела строгое выражение и на меня едва обратила внимание; другая же, совсем еще молоденькая — ей было 17—18 лет, не больше — тоже тонкая и бледная, с большим ртом и с большими глазами, с удивлением посмотрела на меня, когда я проходил мимо, сказала что-то по-английски и сконфузилась, и мне показалось, что и эти два милых лица мне давно уже знакомы. One of them, older, thin, pale, very beautiful, with a whole pile of chestnut hair on her head, with a small stubborn mouth, had a strict expression and barely noticed me; the other, very young, she was 17-18 years old, no more - also thin and pale, with a big mouth and big eyes, looked at me with surprise when I passed by, said something in English and was embarrassed , and it seemed to me that these two lovely faces had long been familiar to me. И я вернулся домой с таким чувством, как будто видел хороший сон. And I returned home with such a feeling, as if I had a good dream.

Вскоре после этого, как-то в полдень, когда я и Белокуров гуляли около дома, неожиданно, шурша по траве, въехала во двор рессорная коляска, в которой сидела одна из тех девушек. Soon after, somehow at noon, when I and Belokurov were walking around the house, suddenly, rustling on the grass, a spring carriage, in which one of those girls was sitting, drove into the yard. Это была старшая. It was the eldest. Она приехала с подписным листом просить на погорельцев. She came with a subscription list to ask for the fire victims. Не глядя на нас, она очень серьезно и обстоятельно рассказала нам, сколько сгорело домов в селе Сиянове, сколько мужчин, женщин и детей осталось без крова и что намерен предпринять на первых порах погорельческий комитет, членом которого она теперь была. Without looking at us, she told us very seriously and in detail how many houses in the village of Siyanov burned, how many men, women and children were left homeless and what the pogreel committee, which she was now a member, intends to undertake at first. Давши нам подписаться, она спрятала лист и тотчас же стала прощаться. After letting us subscribe, she hid the sheet and immediately began to say goodbye.

— Вы совсем забыли нас, Петр Петрович, — сказала она Белокурову, подавая ему руку. "You completely forgot us, Pyotr Petrovich," she said to Belokurov, handing him her hand. — Приезжайте, и если monsieur N. - Come, and if monsieur N. (она назвала мою фамилию) захочет взглянуть, как живут почитатели его таланта, и пожалует к нам, то мама и я будем очень рады. (she called my name) will want to see how the admirers of his talent live, and will come to us, then Mom and I will be very happy.

Я поклонился. I bowed.

Когда она уехала, Петр Петрович стал рассказывать. When she left, Pyotr Petrovich began to talk. Эта девушка, по его словам, была из хорошей семьи и звали ее Лидией Волчаниновой, а имение, в котором она жила с матерью и сестрой, так же, как и село на другом берегу пруда, называлось Шелковкой. This girl, according to him, was from a good family and her name was Lydia Volchaninova, and the estate in which she lived with her mother and sister, like the village on the other side of the pond, was called Shelkovka. Отец ее когда-то занимал видное место в Москве и умер в чине тайного советника. Her father once held a prominent place in Moscow and died in the rank of privy councilor. Несмотря на хорошие средства, Волчаниновы жили в деревне безвыездно, лето и зиму, и Лидия была учительницей в земской школе у себя в Шелковке и получала 25 рублей в месяц. Despite the good means, the Volchaninovs lived in the village without a break, summer and winter, and Lydia was a teacher at a zemstvo school in Shelkovka and received 25 rubles a month. Она тратила на себя только эти деньги и гордилась, что живет на собственный счет. She spent only this money on herself and was proud that she was living on her own account.

— Интересная семья, — сказал Белокуров. “An interesting family,” said Belokurov. — Пожалуй, сходим к ним как-нибудь. "Perhaps we'll go to them somehow." Они будут вам очень рады. They will be very glad to see you.

Как-то после обеда, в один из праздников, мы вспомнили про Волчаниновых и отправились к ним в Шелковку. One afternoon, on one of the holidays, we remembered the Voltchaninovs and went to see them in Shelkovka. Они, мать и обе дочери, были дома. They, the mother and both daughters, were at home. Мать, Екатерина Павловна, когда-то, по-видимому, красивая, теперь же сырая не по летам, больная одышкой, грустная, рассеянная, старалась занять меня разговором о живописи. Mother, Ekaterina Pavlovna, once, apparently, beautiful, now crude not by age, sick with shortness of breath, sad, distracted, tried to engage me in conversation about painting. Узнав от дочери, что я, быть может, приеду в Шелковку, она торопливо припомнила два-три моих пейзажа, какие видела на выставках в Москве, и теперь спрашивала, что я хотел в них выразить. Learning from my daughter that I might come to Shelkovka, she hurriedly recalled two or three of my landscapes, which she saw at exhibitions in Moscow, and now she asked what I wanted to express in them. Лидия, или, как ее звали дома, Лида, говорила больше с Белокуровым, чем со мной. Lydia, or, as she was called at home, Lida, talked more with Belokurov than with me. Серьезная, не улыбаясь, она спрашивала его, почему он не служит в земстве и почему до сих пор не был ни на одном земском собрании Serious, not smiling, she asked him why he did not serve in the zemstvo and why he hadn’t been at any zemstvo meeting until now.

— Не хорошо, Петр Петрович, — говорила она укоризненно. “Not good, Pyotr Petrovich,” she said reproachfully. — Не хорошо. - Not good.

Стыдно. It's a shame.

— Правда, Лида, правда, — соглашалась мать. - True, Lida, true, - agreed the mother. — Не хорошо.

— Весь наш уезд находится в руках Балагина, — продолжала Лида, обращаясь ко мне. “Our entire district is in the hands of Balagin,” Lida continued, addressing me. — Сам он председатель управы, и все должности в уезде роздал своим племянникам и зятьям и делает, что хочет. - He himself is the chairman of the council, and has given out all the posts in the district to his nephews and sons-in-law and does what he wants. Надо бороться. We must fight. Молодежь должна составить из себя сильную партию, но вы видите, какая у нас молодежь. Young people should be a strong party, but you can see how young we are. Стыдно, Петр Петрович! It's a shame, Pyotr Petrovich!

Младшая сестра, Женя, пока говорили о земстве, молчала. The younger sister, Zhenya, was silent while they talked about the Zemstvo. Она не принимала участия в серьезных разговорах, ее в семье еще не считали взрослой и, как маленькую, называли Мисюсь, потому что в детстве она называла так мисс, свою гувернантку. She did not take part in serious conversations, she was not yet considered an adult in the family and, as a little girl, they called Misyus, because in childhood she called her Miss, her governess. Всё время она смотрела на меня с любопытством и, когда я осматривал в альбоме фотографии, объясняла мне: «Это дядя... Это крёстный папа», и водила пальчиком по портретам, и в это время по-детски касалась меня своим плечом, и я близко видел ее слабую, неразвитую грудь, тонкие плечи, косу и худенькое тело, туго стянутое поясом. All the time she looked at me with curiosity, and when I examined photos in the album, she explained to me: "This is my uncle ... It's godfather", and she ran her finger along the portraits, and at that time she touched me like a child with her shoulder, and I saw her weak, undeveloped chest, thin shoulders, a braid and a thin body, tightly tied by a belt.

Мы играли в крокет и lawn-tennis, гуляли по саду, пили чай, потом долго ужинали. We played croquet and lawn-tennis, walked in the garden, drank tea, then dined for a long time. После громадной пустой залы с колоннами мне было как-то по себе в этом небольшом уютном доме, в котором не было на стенах олеографий и прислуге говорили вы, и всё мне казалось молодым и чистым, благодаря присутствию Лиды и Мисюсь, и всё дышало порядочностью. After a huge empty hall with columns I was somehow in my own in this small cozy house where you did not have any oleographs and servants on the walls, and everything seemed to me young and clean, thanks to the presence of Lida and Mysh, and everything breathed decency. За ужином Лида опять говорила с Белокуровым о земстве, о Балагине, о школьных библиотеках. At dinner, Lida again spoke with Belokurov about the zemstvo, about Balagin, about school libraries. Это была живая, искренняя, убежденная девушка, и слушать ее было интересно, хотя говорила она много и громко — быть может оттого, что привыкла говорить в школе. It was a living, sincere, convinced girl, and it was interesting to listen to her, although she spoke a lot and loudly, perhaps because she was used to talking at school. Зато мой Петр Петрович, у которого еще со студенчества осталась манера всякий разговор сводить на спор, говорил скучно, вяло и длинно, с явным желанием казаться умным и передовым человеком. But my Pyotr Petrovich, who still had the manner of talking with the students, talked boringly, languidly and long, with a clear desire to appear an intelligent and progressive man. Жестикулируя, он опрокинул рукавом соусник, и на скатерти образовалась большая лужа, но, кроме меня, казалось, никто не заметил этого. Gesticulating, he knocked down the sauceboat with his sleeve, and a large puddle formed on the tablecloth, but, except for me, no one seemed to notice this.

Когда мы возвращались домой, было темно и тихо. When we returned home, it was dark and quiet.

— Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой, — сказал Белокуров и вздохнул. "A good upbringing is not that you will not spill sauce on a tablecloth, but that you will not notice if someone else does it," Belokurov said and sighed. — Да, прекрасная, интеллигентная семья. - Yes, a wonderful, intelligent family. Отстал я от хороших людей, ах как отстал! I'm behind good people, oh, how I fell behind! А всё дела, дела! Und alle Dinge, Dinge! And all business, business! Дела!

Он говорил о том, как много приходится работать, когда хочешь стать образцовым сельским хозяином. He talked about how much work you have to do when you want to become an exemplary farmer. А я думал: какой это тяжелый и ленивый малый! And I thought: what a heavy and lazy fellow! Он, когда говорил о чем-нибудь серьезно, то с напряжением тянул «э-э-э-э», и работал так же, как говорил, — медленно, всегда опаздывая, пропуская сроки. When he talked about something seriously, he pulled tension “uh-uh” with tension, and worked just like he said — slowly, always late, skipping deadlines. В его деловитость я плохо верил уже потому, что письма, которые я поручал ему отправлять на почту, он по целым неделям таскал у себя в кармане. I did not believe in his efficiency because the letters I sent him to mail sent him for weeks on end in his pocket.

— Тяжелее всего, — бормотал он, идя рядом со мной, — тяжелее всего, что работаешь и ни в ком не встречаешь сочувствия. "It's hardest," he muttered, walking beside me, "the hardest thing is that you work and you do not meet with anybody in sympathy." Никакого сочувствия! No sympathy!